– Я мёртв, – голос не дрогнул, не изменил мне, лишь стал чуточку глуше, глубже, выдавая студеные чувства. Не более, чем констатация факта, который я откуда-то знал с твёрдой, ясной убеждённостью – столь же элементарная истина, как то, что Солнце восходит на востоке, а садится на западе. Как дыхание. Или как смена времён года. Я не испытывал горького разочарования или чувства несправедливости – эмоции странно притупились, лишившись значимости; будто бы всё во мне заледенело, став пленником холодного безмолвия странного бесцветного мира. Душа или некий сгусток энергии, хранивший моё «я», оказывается, тоже может замёрзнуть, а свет её – померкнуть. Оторван от действительности. Лишь туманная дымка сожаления – я многого не успел сделать, но, думаю, об этом горюют все, даже самые старые и дряхлые, дожидавшиеся своего часа. Возможно, всему виной шоковое состояние: ситуация действительно не была обыденной даже для меня, видевшего и испробовавшего, казалось, уже всё, кроме этой последней, сильнейшей страсти – умирать мне ещё не приходилось. Я получил поцелуй бессмертия в расцвете своей человеческой жизни, будучи абсолютно здоровым, за исключением лёгкой хромоты. Я не знал, да и даже не предполагал, как вести себя сейчас. Пытался проанализировать свои ощущения – безмерную лёгкость и покой, умиротворение, больше походящее на оцепенение – и остро осознавал не иллюзорность происходящего, сошедшего за тягостный сон или липкий бред помешанного. Я не понимал, во что превратился; душа или не душа, оттиск сознания – слабый, но ещё горящий огонёк – вот что осталось от сильного и древнего существа, коим я являлся. Мёртв!
Память моя была всё столь же острой – я легко смог поднять из её недр последние события, приведшие к безрадостному финалу. Ярость расцвела морозным узором – не к убийце, к себе. Стылые мысли, заледенелые эмоции. Наверное, всё случилось не очень давно; точно сказать не получалось – я потерял чувство пространства и времени, оказавшись выброшенным за его пределы. Какая ирония, ведь бессмертным я всё же был подчинён пусть не его влиянию, но ходу, довольный участью свидетеля эпох. Теперь же оно и вовсе стало для меня пылью, которую можно смахнуть с рук… Незначительное, ненужное, пустое…
Цена ошибки.
Охота, безусловно, оказалась куда лучше, чем я рассчитывал: моя цель обладала недюжинной хитростью и проворством, да таким, словно ему говорили, где его поджидали. Потрясающее везение, которому мог позавидовать даже я; не представляю, как ему удалось играть со мной несколько месяцев к ряду, петлять и уходить в последний момент. Мне было безразлично, кто он, чем живёт и в чём провинился, я даже не узнавал его имени – меня интересовал только момент триумфа – моего триумфа, которому не суждено было стать таковым. Азарт достиг своего пика – страсть для меня куда более сильная, чем кровь или похоть; я жил ради этих коротких мгновений, когда бешеная погоня и неминуемая схватка подходили к своей кульминации. Я упивался жалящими ощущениями – не было в мире ничего слаще; всё внутри меня пело, наполняясь древним, первобытным инстинктом. Первый бросок и первый удар. Я игрался, лениво отражая атаки и подзуживая его – так ведёт себя кот, поймавший и уже придушивший мышь. Пляска смерти. Нет, я не оказался слабее – тот сородич был ещё весьма молод и неопытен, юнец, не изведавший вечности; нет, на меня не напали со спины – он вряд ли думал о таком да и не получил шанса; нет, у него не было помощников – один на один среди октябрьской грязи и промозглого дождя. Прекрасные декорации – и лес с опалой бурой листвой, и тяжёлое свинцовое небо, и ветер, утративший всякий намёк на тепло. Я мог уничтожить жертву без малого сотню раз, но не спешил, решив преподать ему последний… и сам оказавшись в роли ученика. Ситуация, полностью контролируемая мной, вдруг выскользнула из рук, словно свежепойманная рыба – я даже не успел почувствовать растерянность. Всего лишь странный талант, действие которого я так и не смог понять. Я не был предупреждён, но, положа руку на сердце, знание не прибавило бы мне осторожности, а возможная опасность только подстегнула в желании оскалиться смерти в лицо. Никаких посторонних ощущений, никакого дискомфорта или жгучей красной боли – лишь неприятно от чужого укуса. Жжение от яда. Никакой агонии, хрипов и предсмертных спазмов. Ничего. Сжал пальцы, разрывая чужую плоть. Восторг. Предвкушение скорой развязки, драматичной для него, но не для меня. Успел услышать хруст хребта противника – последний мой смертоносный бросок, оставшийся незавершённым, прежде чем меня сжало словно от чудовищного давления. Противник заскулил. Не хватало воздуха – как бы абсурдно не звучало, но я задыхался! По-настоящему, будто смертный! Царапнул себя по горлу в бессмысленном человеческом жесте, точно бы это могло помочь. Помню, что упал. Безмерная лёгкость, ощущение невесомости, в дыхании больше не было необходимости и это не причиняло мне ни малейшего неудобства; я смотрел на распростёртое на земле застывшее тело, не сразу поняв, кто лежит среди прелой листвы и стелящегося саваном тумана… Длинные чёрные кудри, тонкие пальцы и изящные кисти рук, хорош собой и прекрасно сложен… Мне было жаль, что он повержен. Как же так? Безмерно удивился, видя собственные глаза – остекленевшие, потерявшие всякое выражение; их лишившийся блеска цвет теперь походил на поблекшую краску со старых картин. Наверное, в эту же секунду пришло понимание. Намокшие волосы растрепались, облепив побледневшее лицо с заострившимися чертами. Я инстинктивно потянулся рукой к прядям и понял, что не чувствую их – шёлк остался на скованной смертью оболочке, меня же украшала призрачная тень. Потускневшая кожа казалась совсем хрупкой; мне, безусловно, шла смерть, но при этом я выглядел болезненно-слабым. Пальцы так и остались беспомощно сжатыми в последней судороге, точно я всё ещё рвался к чужому горлу. Безуспешно попытался рассмотреть себя нынешнего – тусклый, бледный силуэт, дрожащий, как тёплое дыхание на морозном воздухе; я излучал лёгкое сияние, похожее на отражение лунного света в серебряном зеркале. Одним словом, я походил лишь на имитацию жизни, её жалкую пародию. Горько? Скорее изумительно… Я был отделён от тела – сознание или его некоторая, основополагающая часть, но при этом моё существование продолжалось.
Мёртв?
«Ибо прах ты и в прах возвратишься»*, мне показалось, что я вернулся во времена своих мутных человеческих воспоминаний, и древнюю фразу прошелестел сдержанный святой отец, приступивший к заупокойной. Кого я тогда оплакивал? И оплакивал ли? Всполохи янтаря. Наверное, мне следовало скорбеть над истлевшей жизнью и злиться, проклиная жестокий рок, но ярость не приходила – я безразлично созерцал свою окончательную гибель; холодный могильный сон – так, наверное, можно было охарактеризовать ледяное состояние, сковавшее меня. Несостоявшаяся добыча поспешила разорвать мою оболочку с тщательностью, которую можно только похвалить – от врагов следовало избавляться быстро; некая сила не подпускала меня к ней, и я, словно птица, попавшая на мансарду, бился о невидимую преграду, как о стекло. Он спешил, его действия сделались неаккуратными и порывистыми. Металлический скрежет я слышал приглушённо, будто бы издалека, хотя и находился на расстоянии двух шагов. Казалось бы, что стоило дотянуться?.. Только наблюдал. Яд сочился из свежих ран, мёртвых синих вен и жил, стекал по обнажённым костям и тканям сгустками и слизью; бесформенная куча конечностей и порванной одежды – моя кончина выглядела не слишком эстетично, впрочем, любая смерть редко является образцом красоты. Прелесть мёртвой красоты воспевают лишь те, кто не видел омерзительности настоящих расправ и жертв жестокостей. Мой плащ отшвырнули с презрительным пренебрежением – мужчина не слишком охотно прикасался к нему, точно тот был заразным. Предмет моей гордости, моя честь поднималась вверх чёрным дымом. Я прищурился. Ах, если бы… но жизнь, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Жадное пламя занялось почти мгновенно и легко поглотило изорванную плоть, облизывая мои конечности ярко-рыжими языками – самые ласковые, самые жаркие объятия. Я окончательно, бесповоротно исчезал. Сотни раз я проделывал подобное с другими, теперь же безмолвно наблюдал за собственным концом. Сердце ныло, и я, безусловно, не до конца понимал представленное сюрреалистичное зрелище – собственный погребальный костёр. Не мог принять. Мне казалось, что я чувствовал жар... Запоздалое желание закричать, остановить, вмешаться – невыполнимое и от этого слишком сильное. Душа разрывалась – я в миг всё понял. Не боль – лютая стужа. Волосы охватил огонь – они вспыхнули, превращаясь в жемчужно-серые нити пепла, хранившие форму всего несколько мгновений; кожа чернела, слезая клочьями и обнажая череп, от жара лопнули глаза, растекаясь белёсыми тягучими слезами. Скольких я целовал сгорающими губами, исказившимися до гротескного оскала? Сколько крови поглотила моя жадная, теперь уже разорванная глотка? Скольких сжимал в смертельных объятиях, любовно выжимающих из жертвы жизнь до самой последней капли?.. Я с трудом угадывал очертания ребер, суставов и ступней. Выбеленные кости темнели, становясь хрупкими и легко рассыпаясь от дуновения ветра и янтарных искр. Мои пальцы походили на обугленные деревяшки – собственно, любой свой кусок я почти не различал среди мерцающей жирной золы. Мне не взять больше смычка, не коснуться струн арфы… Я бродил рядом, тянул к пламени свои призрачные, слабые руки, но не мог ничего сделать, обречённый на участь наблюдателя, такого же бесплотного, как клубящийся дым, едко пахнущий смертью. Моей смертью, гулким эхом отозвалось в опустошённых, оглушённых мыслях. Поразительно, я всё ещё мог думать и перемещаться, но едва ли это могло радовать. И таков мой конец? Горькое разочарование.
– Я ещё достану тебя, – не губы произнесли слова – глухой голос шёл откуда-то из самых глубин сущности. Мой оппонент вздрогнул и заозирался по сторонам, но у меня не было уверенности, что он услышал мои слова. Я провёл призрачными пальцами по его шее, не в силах навредить – бесцельно они смыкались на горле, проходя сквозь живую плоть; запоздалая ненависть вспыхнула так же сильно, как пламя рядом, – не менее разрушительная и жаркая. Он поёжился. Сукин сын! Меня раздражал не факт собственной кончины – безвременной, как принято говорить, а унизительное ощущение полной беспомощности. – Ты ещё пожалеешь, что родился на свет. – Обещание – не торжественное и помпезное, а лишь озлобленное, клокочущее от чудовищной жажды мести. Меня не удерживало ни одно ярмо, я рвал любую цепь – смерти не стать для меня существенным препятствием. Очередная игра.
Жарко полыхнуло ненасытное пламя; я оставался рядом, пока не погасла последняя искорка. Мерцающий, будто грифельная крошка пепел… Прах к праху. Мёртв.
Я не видел вокруг никого подобного себе, а живые существа меня не замечали; изредка кто-то оглядывался, словно чувствуя моё присутствие. Мои ощущения – будь то взмах руки или движения век – были лишь иллюзией, порождённой сознанием; я не сразу понял сладкий самообман небытия – мне хотелось чувствовать себя живым. Бесцельно скитался в ближайшем городке, где вкусил кровь, поддавшись чудовищному искушению – не иначе, издёвка судьбы подарить мне напоследок певицу, заставившую меня отвлечься от охоты и забыться, сжав в руках хрупкое человеческое тело. Её жизнь была выпита до последней крохотной капли… А потом, уже в этом странном состоянии, я наткнулся на разбухший труп – сильно изуродованный, которому тоже суждено стать прахом… Где же её дух? Я больше не имел отражения – ни зеркало, ни вода не могли показать больше, чем спокойные пейзажи мира живых. Меня не останавливали ни стены, ни любые другие преграды – проходя сквозь них, я задумывался лишь после совершения действия. Я мог воспарить и опуститься под землю. Будто так и должно быть.
Я не чувствовал себя одиноким в подвешенном состоянии, походящем на горячечный, бредовый сон, больше не пытался найти себе подобных или выйти на контакт с живыми – мне казалось, что с некоторыми усилиями это возможно. Меня не существовало! Вдруг это всего лишь странная лихорадка, и мне необходимо только очнуться? Как же сложно… и, увы, я знал ответ – поражение следовало принимать достойно. Пусть и последнее.
Мёртв…
Потом был свет – столь яркий и жгучий, которого мне ещё не доводилось видеть; он очищал, смывал все тревоги и приносил неизведанную боль, слишком всепоглощающую, чтобы быть реальной. Даже не горение – меня будто расщепляли на составляющие, расплавляли, превращая в раскалённый металл. Я не позволил себе заскулить – вряд ли вообще в моих силах было выполнить подобное действие, лишь сжался в бесплотный комок, потеряв человеческие очертания. И завыл – по-звериному, бессвязно и дико, хотя, скорее всего, это и не было криком в прямом смысле слова, представляя собой некий внутренний порыв. Душа звенела, плавилась, рассыпалась прахом. Ощущение стремительного полёта заставляло меня бояться, и я презирал себя за страх. Не к лицу, я забыл и отвык от него. В конце концов, почему, пережив смерть, я должен так унижаться? Но агония не прекращалась, а свет жёг кипятком; я отрицал его власть, пытался избежать и спрятаться, только было негде. Пляска смерти. Не молил о кончине и прекращении пытки – давился гордостью, не позволяя себе слабости. Цеплялся за остатки ослабевшей воли. Уходить надо достойно... Оглушающая вспышка, феерия боли. Пустота. Лёгкость. Я очнулся, уткнувшись лицом в сплетение пряных луговых трав, целый и материальный в месте, далёком от времени и пространства. Один.
Я не мог предположить, сколько длилось моё пребывание здесь – возможно, не прошло и секунды, а, возможно, в смертном мире сменились века. Плевать. Что мне теперь время?
– Мёртв, – повторил я, вглядываясь в безмятежное лазоревое небо над головой. Такого причудливого цвета мне не доводилось видеть – он впитал в себя все оттенки синего, почти ежесекундно меняясь от ультрамаринового до кобальтового, словно весь сияющий чистотой купол представлял собой некое подобие северного сияния. Над головой жаркое солнце, но между тем и звёзды, точно тут смешались день и ночь. Потрясающе живая иллюзия. Вокруг, куда только хватало глаз – колышущаяся, вздыхающая равнина; хмельной запах луговых цветов кружил голову. Место без начала и конца. Я бесцельно бродил, лежал, пытался обогнать свою спутницу-тень и не видел иного пейзажа вокруг. Вёл разговоры сам с собой – меня всё равно никто не мог услышать. Иногда пел и плёл от скуки венки. Только шёпот трав, только дыхание ветров… Раздражающая безмятежность. Неопределённость. Вязкий покой.
Я возненавидел это место.
Мои чувства были по-прежнему обострёнными – я не мог сказать, что остался без материальной оболочки, но тело едва ли было реальным. Искусно выполненная иллюзия. Солнце не заставляло кожу переливаться подобно горному хрусталю, а жажда не тревожила ледяного покоя моей души; спал и дар – я ощущал его на задворках сознания, такой же слабый, каким он являлся в человеческой жизни. Одет я оставался всё так же, и наряд мой хранил напоминание о долгой погоне – был запылён и в некоторых местах испачкан; и пусть видел, как горел серый плащ, однако он был на моих плечах. Парадокс. Ловушка собственного сознания, не желающая гибели и небытия? Загадка без ответа. Я не принадлежал к числу тех, кто считал своё бессмертие абсолютным, а подаренную вечность – бесконечной; любое существо – от бабочки-однодневки до многовековых вампиров – смертно. Мне ли не понимать, насколько хрупка может быть жизнь? А стальная нить оказалась легче шелковой паутинки? Слишком часто я усмехался оскаленной смерти в лицо, ускользая в последний момент – всегда на острие атаки, всегда в гуще кровавой бойни… Она – моя верная спутница, моя ненасытная любовница – никогда не оставляла меня одного, тянула ко мне прохладные руки. Улыбнулся, а затем и вовсе рассмеялся, ощущая небывалую лёгкость. Я не верил в загробный мир, считая, что рая и ада не существует – вовсе не из-за боязни перед карой. В конце концов, я любил каждый свой грех с пылким юным трепетом. Место моего теперешнего пребывания сильно различалось с представлениями о чистилище – скорее напоминало один из безмятежных снов. Я расстелил на тёплой земле плащ и улёгся, закинув руки за голову; по странному небу прошествовал выводок пухлых облаков. Прекрасно место для раздумий с, видимо, неограниченным временем на них; возможно, я сойду здесь с ума – такая возможность была вполне реальной. Мой разум уже подходил к той черте, за которой лежала пропасть – смирение и покорность не были в числе моих благодетелей. Я ведь перестал быть пьющим кровь, превратившись в неизвестное существо с остатками сознания и памятью, вероятно, уже не являвшееся мной. Зажмурился от удовольствия, разнежился, пригреваясь на солнце, чей яркий диск не сдвинулся ни на йоту. Застывший мир. Мне было неведомо, сколько прошло времени – здесь оно не властвовало. Я видел травы и цветы, названия которых не знал, вдыхал незнакомые запахи, лицезрел неизвестные яркие краски… Покой, почти безмятежность. Тысяча лет – разве этого мало? Я ни о чём не жалел; представься шанс всё повторить, моя жизнь была бы такой же. Я бы ещё раз совершил всё, наслаждался каждой своей победой и ошибкой, каждой жертвой и болью. Но теперь я мёртв и ожидаю известного приговора. Десять веков погонь и облав… Кем я был и кем я стал…
– Пусть всё горит огнём, – весело, и, плевать, если кто-то – господин Небес или властитель Ада – расценят мои слова как вызов. Пусть слышат – я не боюсь их. Пусть знают – я не склонюсь перед ними. Пусть видят – я презираю их.
Я ощутил чужое присутствие, как ощущают кожей движение воздуха – некто ясно давал мне понять, что нарушил моё одиночество. Ласковое прикосновение, солнечный поцелуй; неизвестный искрился, светился любовью и беспредельной нежностью. Я слышал безмолвный призыв, мягко, но настойчиво зазвучавший в мыслях – звуки, голос, похожий на мелодию флейты. «Приди». Я лишь приподнялся, бегло оглянувшись по сторонам бескрайнего однотипного мира – мужская фигура была слишком далеко, не получалось хорошенько рассмотреть её. Одинокий странник. Белокурый юноша. Такой же, как и я? Пожал плечами и улёгся обратно, смежив веки. Если ему надо, придёт сам; в конце концов, я умер и заслужил покой и уважение к своим потребностям – вести задушевные разговоры мне не хотелось. Здесь нет недостатка в пространстве – к чему искать моего общества? По всем правилам вежливости ему следует убираться ко всем чертям.
Гость, а, быть может, хозяин этого места, оказался настырным и не заставил себя долго ждать – моего слуха коснулись мягкие, лёгкие шаги, затем я различил биение сильного сердца, сокращение его желудочков, разгоняющих кровь по венам; словом, он громко давал знать о своём приближении. Сглотнул – скорее по привычке, нежели от голода. Он не мог быть человеком – такая же иллюзия, как и моё нынешнее тело. Я уловил эмоции существа, похожие на грозовой разряд в воздухе – они свободно плескались вокруг, словно запахи тысяч цветов; кажется, он не был доволен моим поведением, но при этом от него исходило ощущение искрящегося счастья, странно раздражавшего меня. Я отчётливо различил негромкую усмешку и ответил ленивой улыбкой, не утруждая себя произнести слова приветствия. Он не нарушал моего покоя, хотя был совсем близко, с шорохом опустившись на траву рядом. Его запах защекотал ноздри – очень молодой и свежий, как весенний цветок. Молчал. Какая вежливая тварь, кем бы он ни был. Недовольство – не моё, его; он легко провоцировался, видимо, различая исходящие от меня эмоции с так же просто, как и я его.
«Фалет», – прозвучало в мыслях, словно я сам проговаривал имя про себя. И вновь мне вспомнилась мелодия флейты. – «Я не враг тебе».
Но и не друг. К чему лукавить?
Кажется, он расстроился – во всяком случае, именно так я обозначил для себя коснувшееся меня чувство. Я ощущал его не как нечто телесное, а как всеобъемлющее, словно это создание находилось сразу повсюду или было слишком большим для человеческой оболочки. Стало любопытно, чувствует ли Фалет меня так же? Вряд ли – я казался себе небольшим сгустком энергии, принявшим антропоморфную форму. Впрочем, я не собирался спрашивать, только отчётливо повторил в мыслях своё имя, интуитивно зная, что меня услышат. Следовало быть вежливым, особенно с незнакомыми тварями – просчитать его действия пока не представлялось возможным, отчего необходимо проявлять осторожность. Потом так же учтиво и ласково я настойчиво попросил его убираться к дьяволу.
Тишина, нарушить которую – немыслимое кощунство; гость портил ощущения покоя своими яркими эмоциями. Глубокое дыхание пахнущего дождём ветра, но ни облачка на лазоревом небе. Поцелуи света на губах. Солнце приятно пригревало, и я чувствовал себя змеёй, свернувшейся на горячем камне – не хотелось ни двигаться, ни говорить. Меня сотни лет не тревожили перемены температуры, но тепло было предпочтительнее холода; в некоторых вещах я был до ужаса капризен и оставался верен старым привычкам.
– Сказывается воспитание, – голос собеседника оказался тих и нежен, выдавая не слишком зрелый возраст, и был так мелодичен, что наши бессмертные голоса казались бы рядом вороньем карканьем; не мальчишка, но ещё и не взрослый мужчина. – Тебе не привили чувства меры, избаловав, как принца. – Никакого акцента. – Я рад, что тебе здесь нравится. Я не был уверен…
– Боюсь, мне не почувствовать разницы в окружении. Я же мёртв.
– Закончено только твоё земное существование, – мягко поправили меня, – но, как ты уже успел убедиться, это не смерть.
– Имей совесть, Фалет. – Я открыл глаза; чудное небо, неправильное, незнакомое. – «Не смерть», – скопировал его тон, – прекрасное утешение. На жизнь данное… – запнулся, подбирая слова, – существование тоже не очень похоже.
– Ты не нуждаешься в утешении.
– Кто тебе сказал? Возможно, я уже собираюсь начать ронять слёзы над своей безвременной кончиной, попутно проклиная Небеса, отнявшие у меня жизнь. В конце концов, я ведь пьющий кровь – бессмертие должно было стать моим уделом.
– Если ты и будешь проклинать, то только себя, – снова удивительно мягко, почтенно замолкнув. – Твоя ошибка. – Занудное создание. – И ты прожил много больше других, уже став достаточно древним, чтобы свысока смотреть на молодняк. – У меня волосы вставали дыбом от сочившейся из его чистого голоса правильности.
Осточертевшее небо, приторный запах луговых трав. Спутник, который, кажется решил меня исповедовать.
– Если ты пришёл за мной, то можешь делать что угодно. Я пригрелся на солнце и не собираюсь даже шевелиться. Избалован, так ты сказал?
– Именно так. Женщинами, кровью и победами, – подтвердил он. – Мне кажется, ты не позволишь тащить себя за волосы, – вздох, – но я могу попробовать. – Мир рухнул, превратившись в калейдоскоп ярких красок и пятен; вновь чувство сжатия и беспомощности – я исчезал. Моя хрупкая оболочка теряла человеческие очертания, таяла, словно утренний туман; горячие пальцы сжали предплечье, удерживая меня и не позволяя окончательно раствориться. – Я не знал, что этот мир будет так раздражать тебя, – безмятежно произнёс Фалет, которого явно не коснулось изменение.
Боль.
В глазах потемнело – возможно, они даже лопнули и вытекли; я инстинктивно оскалился, вновь пытаясь защититься сгорающими конечностями от опаляющего света – теперь его совершенно точно излучал Фалет. Его прикосновение обжигало, походя на браслет из калёного железа – он держал крепко, несмотря на кажущуюся хрупкость пальцев. В ноздри ударил запах южного моря, сотканный из соли и влаги – тот самый, который я ни с чем не мог перепутать; волны шептались о чём-то известном лишь им одним, а стройные кипарисы отвечали им едва различимым шелестом молодой листвы. Пронзительно закричала чайка высоко над беспокойной гладью. Кости ломило как после долгой простуды, а тело было слабым и непослушным. Я с трудом поднялся и рванулся вперёд, едва не слетев с высокого утёса в синюю воду – не менее неуклюжий, чем новообращённый. Тут глубоко, помнил я; сердце сжалось от нахлынувших воспоминаний – терпких и сладких, но скрытых пылью времён. Дикий, необузданный восторг; я и не предполагал, что так тосковал по дому – впрочем, схожие чувства мне доводилось испытывать каждый раз, возвращаясь на родину. Там, внизу у простых, подъеденных ветрами и влагой мостков, была привязана лодка – чёрт возьми, я едва не бросился к ней, слыша привычный скрип досок. Этого места не существовало уже тысячелетие – оно давно претерпело изменения, вызванные властью неумолимого времени. Прошлое, поднятое из глубин моего сознания?
Фалет за моей спиной музыкально рассмеялся, и смех его походил на журчание весеннего ручья. Я был доволен и не старался скрывать своих чувств, он отвечал на них искрящейся, а главное искренней радостью.
– Ты сын этой земли, Деметрий, – его голос был полон теплоты и участия; он уже не вызывал во мне отторжения, наоборот, принося покой и умиротворение. – Мне следовало прийти раньше.
– Одиночество никогда не тревожило меня, а вот унылый пейзаж вокруг осточертел. Это была твоя иллюзия? – Я внимательно оглядывался по сторонам, ища нюансы и различия с моей памятью. Идеальная копия за исключением престранного неба, где свет Солнца не мог затмить сияния звёзд Млечного Пути.
– Тебе нравится? – пытливо спросил Фалет.
– Здесь прошло моё детство и юность. Там, если пойти по дороге, – махнул рукой в сторону заросшего низким цепким кустарником склона, – будет рыбацкий посёлок. Не знаю, есть ли он сейчас – я не слышу людей. Живым не место рядом с мёртвыми, не так ли? – на миг прикрыл глаза, поддаваясь воспоминаниям. – Мне только исполнилось пятнадцать, а ей несколько больше… Милая, красивая девочка. И я, конечно, был у неё не первым, – усмехнулся. – Моя первая юношеская страсть, моя первая пылкая любовь... и первое разочарование.
– Деревенская девушка оказалась не парой высокородному юноше с безупречным воспитанием? – Я ясно ощутил любопытство, волнами исходившее от него; наличие слушателя было не таким уж и плохим – оказалось, что я желал высказаться, будто бы моя жизнь, выраженная словами, не могла исчезнуть. Иллюзия, ведь её уже не существовало. Самообман заключался и в ещё одном немаловажном факте – Фалет прекрасно всё знал.
– Положим, не с таким уж безупречным воспитанием, иначе бы я не стал заглядываться на дворовых девок – что в пятнадцать лет, что став гораздо старше. И не таким уж высокородным – я никогда не позволял себе забыть, что рождён не в законном браке и не был плодом любви. Мой горячо любимый отец не упускал случая напомнить мне и указать на достойное бастарда место, как, впрочем, и брат. – Меня до сих пор, спустя столетия, задевало и уязвляло отношение родителя: он не просто не обращал внимания на своего ублюдка, что я, конечно бы, понял – он люто ненавидел его. К слову, чувства были полностью взаимны – я не находил в себе ни сил, ни желания наладить с ним отношения, долгое время оставаясь пешкой в чужих играх. Мы попортили друг другу немало крови; неприязнь лишь укоренялась с годами. – Но я стал лучше каждого из их паршивой семейки. Во всяком случае, уважали меня куда больше, чем моего брата, прикрывавшего своё бесчестие родовым гербом, на который я имел куда больше прав.
За спиной послышался тихий вздох.
– Возможно, тебя только боялись?
– Безусловно, мой проницательный Фалет, – короткий смешок. Не думаю, что в месте, где нас было только двое, он мог обидеться на фамильярность. – Я ведь не гнушался любыми способами достижения поставленной цели. Меня никогда не могли поймать, но разве имел я право наступать в собственные силки?
– Поэтому ты слышал шёпот за своей спиной?
– Всегда. Когда я появился при дворе под покровительством своего дяди, не открывшего нашего родства – говорили, что он завёл себе юного фаворита, и мне, признаться, было сложно первое время примириться с таким положением дел. Когда мне доводилось делить ложе с самыми красивыми женщинами, говорили, что я соблазняю их с помощью магии. Когда я подстреливал лучшую дичь, говорили, что я оборотень и у меня нюх, как у зверя. Некоторые даже пытались это доказать.
– Безуспешно?
– Ещё бы. Однако это не останавливало их от попыток уличить меня в связи с дьяволом. Наивные глупцы, я никогда не верил в богов и их приспешников.
– Совсем?
– К чему этот вопрос? Я не произносил молитв, прося Небеса или Преисподнюю о помощи. Тебе не кажется подобное несусветной глупостью?
– Что именно?
– Перекладывать ответственность за свои поступки на некие высшие силы. Человеку всегда надо кого-то винить в собственных неудачах – друга, врага или бога, но никогда – себя. – Я медленно обернулся. Ярко-голубые, как весеннее небо, глаза смотрели на меня прямо и открыто, лучась – я готов был поклясться в этом – безмерной любовью и привязанностью. Мне сделалось не по себе от такого взгляда, больше подходящего матери, любующейся чадом, чем мужчине, которого я видел в первый раз. Не буду лукавить, его искрящиеся чувства были очень приятны – они обволакивали меня тёплым дыханием, согревая до самых сокровенных уголков моей сущности. Юное лицо, заставлявшее вспомнить о картинах Боттичелли, обрамляли мелкие белокурые кудри; он не был европейцем, но и в то же время не принадлежал к другим расам, странно обобщая в своих чертах особенности разных народов. Определённо очень привлекательный и хорошо сложенный – не слишком высокий и худой, одетый по моде людей прошлых времён в простую льняную тогу. Босой. Фалет сидел на земле, по-турецки скрестив ноги, и внимательно следил за мной, пожёвывая травинку; он не был таким же, как и я – от ощущения превосходства, исходившего от него, сжималась моя душа. Он будто был соткан из света – того самого, что причинил мне столько боли.
– Твоему ангелу-хранителю обидно слышать такие речи, Деметрий, – мягко, с толикой укоризны произнёс юноша.
– Боюсь, пьющему кровь хранитель не положен по определению. – Я внимательно оглядел его, не спеша занять место рядом. Не сказать, чтобы Фалет раздражал меня, скорее его присутствие настораживало. Он был сильнее, хотя не сила внушала мне уважение – выражение его глаз не вязалось с юной внешностью. Он определённо был старше любого знакомого мне существа. Намного старше. – Ты тоже мёртв.
– И уже очень давно, – он улыбнулся, обнажая ровные жемчужные зубы. – Я был мёртв за тысячи лет до твоего рождения. К сожалению, мне не рассказать тебе о своей жизни – я погиб молодым и не могу похвастаться такой насыщенной событиями юностью, как твоя. Если честно, то я вовсе не помню её, – уголки его губ опустились вниз, а сам он показался мне растерянным.
– Твоя жизнь явно не была сладкой.
– Почему ты так решил?
– Ты бы помнил цвет своей жизни, Фалет, – теперь уже мой голос был мягок. – Но ты страдал достаточно, чтобы твой разум решил защититься от нежеланных воспоминаний. Скорее всего, не болезнь предвещала твой конец, а чья-то не слишком милосердная рука.
– Сильный всегда убивает слабого, не так ли?
– Волки всегда едят овец, но я не нахожу тебя слабым.
Фалет склонил голову набок.
– Просто юный желторотый птенец, – продолжил я.
– Едва ли, – с лёгкой улыбкой отозвался он. – У меня был хороший учитель, чтобы я, даже мёртвый, смог повзрослеть. Это не конец, Деметрий, – казалось, Фалет пытался уговорить меня. – Наше существование походит на бесконечный цикл – завершение одного всегда предвещает начало другого, надо лишь суметь найти выход. Если смотреть только вниз, можно не заметить солнца.
– Ты его нашёл?
– Когда-то очень давно. Он оказался ближе, чем мне думалось, но я был напуган и долго метался, а одиночество сводило с ума.
Я провёл языком по губам.
– Что было потом?
– Свет, – просто ответил он, словно не требовалось другого пояснения.
– Боюсь, за прожитую мной жизнь, мне не увидеть света, но, знаешь, меня почему-то это ни капли не расстраивает.
Фалет покачал головой – без осуждения или негодования; в белокурые кудри запустил пальцы налетевший с моря ветер. Я не удержался и тоже провёл рукой по его голове, наблюдая, как мой странный знакомый прикрыл глаза, принимая ласку. Тончайший шёлк.
– В любом случае будет свет.
– Значит, нет ни Рая, ни Ада?
– Ты же не веришь ни в то и ни в другое?
– Мне почти жаль праведников, если это так – представь, всю жизнь не грешить и попасть в итоге в компанию убийц, – улыбка. – Я не верил и в жизнь после физической смерти, однако, всё оказалось гораздо сложнее. Теперь меня гложут сомнения. Смерть всегда представлялась мне противником, соперником, которого можно одолеть и которого я не раз проводил, оставляя без добычи, – чуть помедлил. – При этом мои дары ей оказывались на удивление щедрыми – за своё бессмертие я платил кровью тысяч и тысяч. Я ведь и убил впервые здесь, в то самое лето, когда познал женщину, и не смогу тебе сказать, какие ощущения были сильнее. Знаешь, страсть и смерть – две стороны одной медали.
– Ты раскаивался?
– О нет, в тот раз я защищал свою жизнь, – опустил голову, сжал пальцы. – Словно бы от того случайного убийцы я подхватил неведомую хворь – жажду быть властителем над чужими судьбами. Тогда я ещё боялся мёртвых, испытывая к ним уважение. Тогда меня ещё пугала кровь, сочившаяся из порванных вен. Но я быстро пристрастился к её запаху и восторгу при виде поверженного врага. Тёмное удовольствие. Однажды я устраивал охоту совсем не на лань… – голос дрогнул, охрип. Я словно опять оказался в том лесу, и стрела с белоснежным оперением легко настигла цель. Похороненный под пылью веков восторг. Промаха не могло быть. Почему же я ошибся на своей последней охоте? – Став пьющим кровь, я и вовсе утратил чувство меры – мой создатель проклял всё на свете и с большим трудом сдерживал меня. Я сделался замкнут и озлоблен, точно внутри проснулся безумный зверь, хотя всего лишь раскрывалась моя истинная сущность – с бессмертием мы становимся сами собой. Казалось, моей жажде не будет предела. Я убивал по десятку человек за ночь и оставался голоден, хотя не мог выпить больше и капли. Мне слишком нравилось убивать, чтобы я мог насытиться, – замолк. Бредовые, горячечные воспоминания, полные сладости первой крови. – Лишь много позже мне наскучили простые, лишённые смысла убийства… Лишь много позже я получил возможность убивать разумную и хитрую дичь. – Горло сдавил спазм. – Кровь в твоих венах – иллюзия, Фалет? Я чую её вкус.
Небесно-голубые глаза чуть расширились от удивления, но вид юноши остался всё таким же безмятежным.
– Ты не сможешь навредить мне, Деметрий, как и я не могу навредить тебе. Мы оба мертвы для этого.
Он не шелохнулся, когда я оказался рядом с ним – нос к носу, что прекрасно видел каждую пору на его безупречной коже цвета свежих сливок; стоит только чуть наклониться и зубы легко взрежут мягкую и без сомнения податливую плоть. Я чувствовал пульсацию мельчайших капилляров и живой жар, исходящий от молодого тела. Но Фалет совсем не имел запаха, вернее будет сказать – его аромат был слишком сложным для восприятия, представляя собой причудливую смесь из сотен вроде бы знакомых и простых вещей: я чуял и спелую вишню, и шафран, и хвою, а также множество других составляющих, названия которых я не знал. Я порывисто двинулся и вновь улёгся на плащ, подперев голову рукой и устремив взгляд на бескрайнее вздыхающее море. Смотреть на чужое небо не было сил. Наверное, во мне всё же звучала скорбь, иначе отчего так болела душа?
– Тебе нужен покой, – очень тихо произнёс Фалет.
– Я не жажду его, он вселяет в меня в страх. Наверное, приготовленное для меня наказание – это вечная рутина, в которой мне суждено день за днём увязать. Меня посадят на очень короткую цепь и вернут предыдущие декорации?
Он робко положил свои не лишённые изящества пальцы на мою ладонь. Тёплые-тёплые, как свет полуденного солнца.
– Я не позволю.
Зажмурился.
– Хотя, быть может, я всего лишь схожу с ума и заперт в клетку собственного разума, а ты плод моего воображения.
– Сумасшедшие не признают себя сумасшедшими, – голубые глаза озорно сверкнули. – Расскажи ещё что-нибудь, – застенчиво попросил он.
– О том, как я, чтя древние традиции, шёлковым шнурком почти задушил своего единокровного брата? Ты представить себе не можешь, как мне хотелось завершить начатое. – Сжал и разжал пальцы.
– Что же тебя остановило?
– Я отнюдь не желал марать руки в родной крови – чёрт возьми, мне было противно опускаться до его уровня.
– Ты не слишком благороден. – Фалет потянулся с ленивой грацией домашнего кота и вновь уставился на меня.
– Мне сейчас кажется, что вся моя жизнь состояла и смертей и крови.
– Разве ты никого не любил?
– Боюсь, слишком многих. В любви я тоже искал азарта и побед, а потом сломанная игрушка меня уже не интересовала. Я мог удивительно быстро остывать и терять всякий интерес – меня, признаться, легко разочаровать, – чуть повёл плечами. – Скажи, мою сестру отправили в Ад за то, что мы были любовниками? Или она бродит где-то рядом?
– Грехи можно искупить, разве нет? Возможно, ты с ней ещё встретишься.
– Значит, всё-таки Ад, несмотря на чудесный плод нашей греховной любви?
Фалет покачал головой.
– Свет. Деметрий, ты поймёшь всё чуть позже.
Я не стал ничего говорить, умолк и мой странный знакомый. Тоска. Отчего-то нутро разъедала горечь; мне так не хотелось верить, что всё закончилось. Воспоминания рвались и рвали душу на части, пошатнув зыбкое умиротворение, порождённое близостью странного существа. Словно в насмешку вокруг был покой, столь же холодный, как и в могиле. Мне вдруг стало противно здесь находиться.
– Кто ты такой, Фалет? – Услышав мой голос, он встрепенулся, не спеша отвечать. – Я знаю, чувствую, что ты другой и реальнее окружающей нас иллюзии. Мой разум не мог породить тебя.
– Твоя удача, Деметрий, – проговорил юноша, устремив взор ввысь; казалось, ещё чуть-чуть и за его спиной распахнутся белые крылья. Поразительное по притягательности зрелище – он являл собой образец непорочности того вида, который наиболее желанен. Свет в самом чистом виде.
– Я рад, что не совесть, – усмешка. Он обратил на меня сияющий лаской взор. – Но я всегда предпочитал мужчинам женщин и удивлён, что моя удача одного со мной пола.
Фалет рассмеялся – звонко, заливисто, а потом его очертания вдруг странно задрожали; он стал походить на полустёртое изображение. Он был худым и стал ещё тоньше, его стан приобрёл вполне определённые формы, соблазнительные изгибы, а лицо – мягкость и ещё большее изящество черт; я приподнялся и протёр глаза в самом что ни на есть человеческом жесте – это вышло совершенно неосознанно, но вполне естественно. Я не был удивлён – изменение поразило меня до глубины души.
– Если тебе так больше нравится, – нежный голос, всё так же напоминавший о звучании флейты. Колебание исчезло, и я рукой потянул заметно удлинившиеся упругие пряди – шёлковые и просящиеся быть намотанными на пальцы. Не иллюзия. – Тебе говорили, как ты забавно выглядишь, когда растерян? – У него даже губы стали чувственнее и ярче, приобретя ту форму, которую принято называть «луком Купидона». То есть… это больше был не он, это была она – очень похожая на Фалета девушка, легко сошедшая бы за его близнеца. Его женское воплощение. Чертовщина. Мельчайшие волоски на моём теле встали дыбом, я с трудом подавил желание зашипеть.
– Мир не перестаёт удивлять меня, – наконец, выговорил я.
– О, ты ещё не знаешь и тысячной доли всех его тайн, – он или она легко взмахнула рукой. – Твоё существование в качестве пьющего кровь приоткрыло тебе не так уж и много.
– Ты очаровательна. Найди мне ещё парочку таких же, и я могу считать себя в Раю. – Я принялся неспешно задирать край тоги – на меня лишь недоумённо взглянули. – Мне хочется удостовериться. Ты не представляешь, каким странным стал для меня мир после твоего откровения. Так кто же ты, Фалет? Или что ты?
Я ощутил жар и вновь увидел туманное марево, а потом передо мной оказался Фалет в мужской ипостаси. Его покой был незыблем. Прищурился, он скопировал мой жест – видимо, не такой зануда, как я думал сначала.
– Мне привычней эта оболочка.
Я разочарованно вздохнул, но, строго говоря, и таким он был достаточно привлекательным. Если уж быть грешником, то оставаться им до конца. Ценить красоту следует в любом её проявлении.
– Так ты причастен к моему везению?
Он застенчиво улыбнулся.
– Совсем немного. Я лишь делал то, что должен был – оберегал тебя. И наблюдал.
Я насторожился, улавливая вполне ясный смысл его слов – не иначе издёвка. И всё же…
– Да, ¬– кивнул Фалет. – Ты прав.
– Значит ангел?
Он не ответил, только молча смотрел на меня; его очертания вновь заколебались, но в этот раз не вызывая изменений пола, а будто кистью прорисовывая огромные белые крылья за спиной. Сначала они казались почти не различимыми в ярком солнечном свете – прозрачный дрожащий силуэт, затем проявились так, что стало видно каждое, даже мельчайшее снежное перо. Не иначе, мне было явлено чудо, не заставившее меня уверовать – лишь давшее мне знание. Юноша не поднялся, и распахнутые, но опущенные на землю крылья походили на лепестки огромного цветка. Пальцы у меня стало покалывать от желания прикоснуться к нему – это не было религиозным трепетом, только желанием проверить его реальность. Я не мог не признать, какое великолепное в своей невинности зрелище он представлял собой. Свет, пойманный в ловушку плоти.
– Ангел-хранитель, если быть точным.
– У пьющего кровь? – я приподнял бровь. – Как тебя ещё не разжаловали… – Наверное, лишь сумасшествие могло объяснить реальность, где убийце с многовековым стажем был положен ангел-хранитель. Ладно бы, если бы я раскаивался и находил своё существование неправильным – быть может, тогда мне было положено искупление, но даже сейчас желание замолить свои грехи меня не посетило. Странно, такие больные фантазии раньше никогда не бывали в моих мыслях. Я ведь действительно не верил. До сих пор. Теперь я знал.
Крылья чуть дрогнули, словно Фалет сомневался и не хотел чего-то говорить. Я потянулся и, не встретив сопротивления, принялся перебирать снежно-белые перья; ангел даже не вздрогнул, когда лишился одного, выдернутого без должного почтения. Даже эта мельчайшая его частица излучала свет. Растерянность ясно читалась на его чистом лице, пока он наблюдал за мной.
– Это был мой выбор.
Я воззрился на него в немом удивлении.
– Видимо, ты не побоялся замарать свои крылья.
Теперь уже он смотрел на меня с нескрываемым изумлением, кажется, едва ли понимая мои слова, затем вдруг вскинул голову – поза его из расслабленной сделалась напряжённой. Я приподнял бровь. Горло сдавил спазм, и я зашипел, скалясь, точно пёс, почуявший лису. Некто к нам приближался – абсолютно бесшумно, но настолько явно, что душа сжималась от ощущения расплесканной в пространстве силы. Грудь завибрировала от низкого рычания. Мне ещё не приходилось чувствовать себя дичью.
____________
* Быт., 3:19
** Родную кровь не проливают - родственников устраняли по средствам удушения или иных методов, которые были бескровными.

|| Следующая глава