Глава 16. L'invitation au voyage

~oЖo~

Ночью я просыпаюсь от того, что Эдвард разговаривает по телефону. Он стоит у окна, спиной ко мне, и неестественный свет уличного фонаря придает его силуэту мягкое золотое свечение. Эдвард говорит шепотом, но я слышу, что он разгневан, отчего тихонько выскальзываю из кровати и подхожу к нему. Он бросает на меня виноватый взгляд из-за плеча, прежде чем прислониться лбом к стеклу.

- Нет, Карлайл, я не думаю, что слишком остро реагирую, - говорит он. - Я думаю, что это ты чересчур доверчив. Ты видишь в людях только хорошее.

Слова Эдварда продолжают набирать скорость до тех пор, пока я не слышу ничего кроме слабого гула и соседского «китайского колокольчика».

Я обхватываю его за талию и прислоняюсь лицом к спине, сливаясь с ним в одно целое. Свободная рука Эдварда накрывает мои переплетенные пальцы, и, по всей видимости, он постепенно расслабляется, в то время как я целую его спину. Гул начинает колебаться, преобразовываясь, и я снова могу понимать, о чем он говорит.

- Уверен, с этим все будет в порядке, - вздыхает он. – Нет, конечно же нет; мне необходимо больше времени и все. Мы будем рады визиту. Когда ты пожелаешь после возвращения из Вольтерры. – Пауза. – Что? Да, она здесь. Конечно, обязательно передам. И ты передавай всем сердечный привет от меня.

- Карлайл посылает плохие новости и свою любовь? – тихо уточняю я.

- На самом деле, они не плохие, - вздыхает он. – Пожалуй, я мог немного переусердствовать в своей реакции.

- На что? – спрашиваю я.

- Карлайл утверждает, что его друзья из Вольтерры заслуживают доверия, - говорит он, качая головой. – Но некоторые из его мыслей не всегда были последовательны в этом отношении.

По моему позвоночнику пробегает холодная дрожь.

- Так что же произошло? – наседаю я.

- Он пожал руку Аро, - бормочет Эдвард.

- Серьезно, Эдвард? – в замешательстве спрашиваю я. – Ты расстроен, потому что Карлайл пожал руку одного из своих друзей? Подожди, это тот, о котором упоминал доктор Джордж? Я помню, ты однажды бормотал про себя его имя, но полагала, что ты говоришь о ком-то другом.

- Да, тот. Он обладает даром, подобным моему в том, что также может читать мысли, – объясняет он. – За исключением того, что его дар работает через прикосновение. Аро не может прочитать ничей разум, не коснувшись непосредственно кожи, но в отличие от меня, у него есть доступ к каждой мысли, которая когда-либо промелькнула в голове у этой личности. Карлайл утверждает, что Вольтури счел нас интересными, и пригласил обоих изучать музыку в Вольтерре на следующий год.

- В самом деле? – спрашиваю я, приходя в радостное возбуждение и одновременно нервничая. – Доктор Джордж будет в восторге.

- Белла, - вздыхает Эдвард. – Я не хочу вводить тебя в заблуждение. У нас уйдет много времени, чтобы выбраться из этой передряги. Даже если Аро и позволит тебе оставаться человеком еще некоторое время, его… интерес… это не обязательно счастливый билет в будущее. У него есть привычка коллекционировать талантливые личности.

- Доктор Джордж все это уже мне объяснял, - напоминаю я ему. – Он говорит, что благодаря этим таинственным покровителям он сделал свою карьеру.

- Я как раз не имею в виду людей, Белла. – Его взгляд кажется сосредоточенным, но не на какой-то определенной вещи в комнате, а скорее, на далеком воспоминании. – Он окружает себя одаренными личностями, чтобы сохранить свою власть. Аро знает, что я могу читать мысли, а также, что твои для меня закрыты. Это указывает на то, что и ты можешь иметь некоторый талант. Мне это не нравится. Я не хочу, чтобы он думал о нас с алчностью.

- Ты думаешь, у меня может появиться какой-то талант, подобный твоему, когда я изменюсь? – любопытствую я.

- Если ты изменишься, - поправляет он. – Скорее всего, так и будет. И осмелюсь предположить, что он будет связан с твоим чрезвычайным упрямством. Ты на удивление неуправляема как для человека. Готов поспорить, твой твердый лоб не позволит никакой силе во вселенной проникнуть внутрь него. Кстати говоря, это было бы нечто - понаблюдать, как ты ввязываешься во взаимные перепалки с Розали.

Он улыбается, и я осознаю, что это один из тех немногих случаев, когда Эдвард упомянул о своей сестре.

- Какая она? – спрашиваю я, не желая спорить с ним. – Помимо того, что она упряма - если ты так желаешь охарактеризовать весьма недооцененное достоинство постоянства - это все?

Ладно, я готова немного поспорить.

- Да, постоянства, - смеется он, явно потешенный услышанным. – Это более утонченная интерпретация упрямства. Давай посмотрим, она – самовлюбленна, невероятно эгоистична и перед тем, как нашла свою пару, была по-настоящему зла, почти все время, хотя на то у нее были свои причины. С тех пор как Розали нашла Эммета, она намного счастливее. Сестра очень преданна, и полагаю, это то хорошее, что я могу сказать о ней. Мы не очень-то и близки, но всегда можем рассчитывать друг на друга.

- Ты упомянул, что они навестят нас, – напоминаю я ему. – Это означает, что мы не поедем в Париж на весенние каникулы?

- Получается, что нет, – снова нахмурившись, отвечает Эдвард – Ты очень разочарована?

- Нет, ожидание для меня не проблема, если тебя это беспокоит, – уверяю я его. – Я уже была в Париже, тем более, мы сможем отправиться туда позже, когда будем в Италии в следующем году.

- Карлайл может быть прав насчет того, что я преувеличиваю, но мне не кажется, что эта затея сейчас безопасна, – признается он. – И хоть на самом деле я не очень верю в то, что она станет намного безопаснее позже, но это даст мне время подумать, а тебе – еще некоторое время оставаться человеком, если Вольтури решат, что ты должна быть изменена немедленно. Аро настаивает на нашем визите к нему, когда мы приедем в Париж, поэтому я предпочел бы отложить поездку до самого последнего момента из всех возможных. Вероятно, это будет август, перед тем, как нам придется устраиваться в Вольтерре.

Затем меня осеняет.

– Значит, твоя семья будет здесь на весенние каникулы? Это же всего через пару недель! Что, если они придут на оперу, а у меня не получиться спеть хорошо? Эдвард, и Билли приедет! А если он узнает Карлайла?

- Расслабься, Белла, – утихомиривает меня Эдвард, так нежно растирая мои плечи, что я почти не чувствую касания его рук. – Билли слишком молод, чтобы ему когда-нибудь довелось видеть Карлайла. Тем более, он использует другое имя, если есть хоть малейшая возможность пересечения. Ты споешь превосходно, да и я серьезно сомневаюсь, что они к тому времени уже будут здесь. Карлайл пообещал Аро и Маркусу помочь им кое в чем, и только после этого они смогут приехать. Это может быть и неделя, и несколько месяцев, он не сказал наверняка. Но могу поспорить, что это будет еще не скоро.

- Ладно, – вздыхаю я. – Спасибо. Это мило, что ты утешаешь меня, в то время как сам все еще взвинчен донельзя.

- Я чувствую себя полной задницей из-за того, что разбудил тебя, - виновато говорит он, целуя меня в висок. – Тебе необходимо поспать.

- Завтра воскресенье, – отвечаю я. – Я посплю подольше. Сыграешь мне что-нибудь? Я слишком взбудоражена из-за Италии, чтобы отправиться спать.

- Если хочешь, – улыбается он мне – А что бы ты предпочла послушать?

- Делай то, что всегда, - убеждаю его я. – Играй все, что импонирует твоему настроению. Так ты быстрее почувствуешь себя лучше.

- Я же говорил тебе, – шепчет он мне на ухо, – ты знаешь меня лучше, чем думаешь.

- Я рада, что твой дом столь изолирован, - говорю я, думая о лестнице под нами и буферной зоне, состоящей из ванны и туалета между квартирой Эдварда и соседней. Отлично обустроенное место для пианиста, который никогда не спит.

Мы садимся за пианино, и Эдвард приступает к игре, начиная с нескольких зловещих нот, криво усмехаясь мне при этом. Вступление полонеза Шопена довольно напряженное и немного пугающее, но вскоре смягчается в нежную интерлюдию. Я держу голову на его плече до тех пор, пока мелодия не возвращается обратно с неистовой страстью, и руки Эдварда начинают слишком размашисто перемещаться по клавиатуре.

- Если это твое настроение, то я полностью поддерживаю его, – соблазнительно шепчу я, когда Эдвард заканчивает.

Как на грех, следующей вещью, которая вылетает из моего рта, к моему большому удивлению и смущению, оказывается огромный зевок. Наблюдение за руками Эдварда во время игры всегда заводит меня, но уже три часа ночи, и теперь, когда тревога существенно улеглась, я на самом деле чувствую себя измотанной.

- Все, хватит, – говорит он, поднимая меня с такой легкостью, словно я вешу не больше перовой подушки. – Давай отнесем тебя на кровать.

- Ненавижу спать, – полусонно бормочу я.

- Очень жаль, мечтательница, - ухмыляется он, укладывая меня под одеяло. – Мистер Сэндмен уже прибыл. (Прим. пер. - «Мистер Сэндмен» — популярная песня, написанная Пэтом Баллардом и выпущенная в 1954 году группой «The Chordettes». В тексте песни от лица одинокой девушки выражается просьба к мистеру Сэндмену, то есть Песочному человеку, исполнить её мечту. Иной вариант толкования — внушить сновидение о привлекательном юноше).

Я засыпаю под звуки напеваемой Эдвардом колыбельной и ощущения его объятий – сильные и крепкие, они как одни из тех металлических перекладин, удерживающие нас на американских горках.

~oЖo~

Костяшки моих пальцев едва касаются двери доктора Джорджа, когда она вдруг распахивается, чтобы представить мне самого профессора, выглядящего как легкомысленная школьница.

- Изабелла, заходи-заходи! – приветствует меня он, заодно обшаривая взглядом коридор.

Я должна постараться выглядеть удивленной, даже если и знаю, о чем собирается говорить доктор Джордж, но проигрываю в попытке обуздать неподдельный энтузиазм из-за предстоящей учебы прежде, чем он произносит хоть слово.

- Выглядите счастливым, - искренне замечаю я. – Хорошие новости?

- Лучшие, Bella Cigna, самые лучшие, - светится он от радости. – Мы это сделали. Я и ты это сделали. Они хотят видеть тебя в программе на следующий год. Ты едешь в Италию!

- Это замечательно! – восклицаю я с широченной улыбкой. – С трудом в это верится. Спасибо вам, профессор!

Он так счастливо выглядит из-за моей реакции, что я начинаю чувствовать себя чуточку виноватой.

- Посмотри на себя, скромница! – Доктор Джордж смеется, принимая мою неловкость за знак волнения. - И прежде чем ты начнешь обдумывать идею предстоящей разлуки с твоим великолепным молодым человеком, заявляю прямо сейчас, что он также принят в программу. Хотя, сделай мне услугу, притворись, что ты ничего не знаешь, когда я буду сообщать ему новости. Я не смог сдержаться, чтобы не рассказать тебе, но уверен, Эдвард хотел бы находиться рядом с тобой в этот момент.

Конечно, почему бы и нет, раз мы уже начали? Давайте просто добавим это к охапке дров и зажжем большой костер лжи, чтобы мы все могли поджечь от него наши штаны. (Прим. пер. – Белла имеет в виду детскую дразнилку: «Liar, liar, pants on fire, hang them up on telephone wire», что в буквальном переводе означает: «Врунишка, врунишка, на тебе штаны горят, повесь их на телефонный провод». Эквивалентом может быть русская поговорка: «На воре и шапка горит»). Предложение доктора Джорджа немножечко уменьшает чувство вины за мое нетактичное поведение. Уж я-то точно не собираюсь предупреждать Эдварда об этом.

- О, конечно, мне бы и в голову не пришло рассказать ему и испортить все веселье, - улыбаюсь я с неподдельным энтузиазмом. – Не знаю, как вас и благодарить! Вы столько усилий приложили ради меня, поспособствовали нашим отношениям с Эдвардом и всему остальному. Я действительно ценю это.

- Когда тебе столько лет, сколько мне, – произносит он воодушевленно, - можно обнаружить, что получаешь удовольствие именно от того, что помогаешь студентам следовать по твоему пути. Кроме того, вы с Эдвардом хорошо смотритесь вместе. Вы оба привлекательны, а ваш роман будет помогать в реализации билетов на сольных турне.

Я смеюсь, не в силах сердиться на его ужасающе практическую натуру. Он сверкает как десять рождественских елок. Мы некоторое время беседуем о времени, проведенном им в Италии, и умудряемся проработать несколько вокализов как раз перед приходом Эдварда.

- Вы шутите! – восклицает Эдвард, услышав новость. – Не могу поверить, что вам удалось пристроить нас обоих! – Если б я не знала его лучше, то сказала бы, что он, по всей видимости, достаточно искренне взволнован и удивлен, как для доктора Джорджа, но я вижу, что он притворяется. Это всего лишь крошечное напряжение вокруг глаз. Наверное, никто никогда не смог бы этого сказать, кроме человека, абсолютно зависящего от привычки постоянно пялиться на него. Которым, да, признаюсь, являюсь я. Это проблема, и в ближайшее время она не намерена никуда деваться.

Пока мы говорим об Италии, я вдруг вспоминаю просьбу Джаспера насчет двух песен и рассказываю о ней доктору Джорджу.

- Молодец, что ты ухитрилась попасть в эту программу, - говорит он, выглядя впечатленным. – Я слышал, что амбициозный проект молодого мистера Уитлока наделал много шума. «История звука», не так ли? Серия лекций, приправленных живыми выступлениями на редких исторических инструментах и сопряженных с мультимедийными инсталляциями в университетском музее? Сами рекламные листовки выглядят очень четко продуманными. В первый раз, когда я их увидел, подумал, что это будет демонстрация нового документального фильма Кена Бернса.

- Джаспер - наш друг, - неубедительно пожимаю плечами я. – Он и его жена, Элис. Думаю, флайеры – это ее работа. Она имеет обыкновение немного выходить из себя, когда дело касается презентации.

Под «выходить из себя» я подразумеваю то, что Элис проводила большую часть дня, ругаясь и рыча на фотошоп, а также на любого, кто посмел прервать ее. Но должна признать, флайеры выглядят удивительно.

- Они отличные кандидаты в твои друзья, - одобрительно провозглашает он, и я пытаюсь не сморщиться от его циничного видения дружбы. – Вот такое внимание к деталям и является тем, что отличает звезд первой величины от второго эшелона, Изабелла.

Он начинает копаться в своей картотеке нот, и Эдвард пользуется этой возможностью, чтобы бросить на меня голодный взгляд, от которого мне нестерпимо хочется сорвать с него одежду. Я мысленно отключаюсь, уставившись на рот Эдварда, почти ощущая его на своих губах, шее, и вскоре воображение направляет эти ласкающие губы ниже, чем они когда-либо были в реальности. Восхитительная дрожь проходит через все тело, и я чувствую, как второй раз за этот час мое лицо пылает от дурацкого румянца. Наконец-то я возвращаюсь к глазам Эдварда и с содроганием замечаю, что он снова смотрит на меня взглядом дикого зверя из джунглей. Это немного пугающе и абсолютно горячо, но он не перепрыгивает через пианино, как я того опасаюсь. К счастью, доктор Джордж начинает говорить до того, как поворачивается, и мы возвращаемся к реальности прежде, чем нас застукали.

- У меня есть как раз то, что нужно. Обязательно надо исполнить одну из ваших Песен Шуберта за прошлый семестр в качестве сдержанной в звучании композиции - думаю, стаккато из «Серенады» на фортепиано сработает безупречно. А для насыщенной романтико-лирической песни… идеально. Вот, Дюпарк «L'invitation au voyage» (пер. с фр. – «Приглашение к путешествию», стихи Шарля Бодлера). Да, эта песня идеально подходит Эдварду, и еще она превосходна для обучения. Слова словно созданы для вас двоих, если простите меня. Прислушайтесь к этому переводу:

Дорогое дитя!
Унесемся, шутя,

К жизни новой, далекой, блаженной,

Чтоб любить и гореть
И, любя, умереть

В той стране - как и ты, совершенной!

- Да, именно так, дорогие мои, именно так. Думаю, такой вы найдете для себя Вольтерру – такой, которой всегда находил ее я. Видите, разве это не идеально?

Там Прекрасного строгая власть,
Безмятежность и роскошь, и страсть!

Он наделяет финальные слова ласкательными нотами, присущими голосу настоящего артиста, и я не могу не представлять себе, на что же будет похожа наша с Эдвардом жизнь в Италии в следующем году. Интересно, буду ли я вообще человеком. На лице Эдварда читаются смешанные эмоции, отчего я поневоле задаюсь вопросом о том, одолевают ли его те же мысли, что и меня.

- Красиво, - соглашаюсь я.

- Если есть хоть малейшая возможность выступления в следующую среду, мы должны сейчас же погрузиться с головой в работу. Но если песня к тому времени не будет готова, можно просто взять Маркса. И я не хочу, чтобы ты переусердствовала с пением. Не будь героиней и не пой слишком много, иначе потеряешь голос.

~oЖo~

Позже, в библиотеке, Эдвард кладет мне на руки книгу, открывает страницу с текстом новой песни и английским переводом на смежной странице. Перекинув обложку и прочитав название: «Les Fleurs du mal», я нахмуриваюсь и смотрю на Эдварда.

- «Цветы зла»? (Прим. пер. – название сборника стихов Шарля Бодлера, в который входит стихотворение «Приглашение к путешествию»)– спрашиваю я, смутно припоминая, что уже слышала это необычное название где-то раньше. – Ты пытаешься запугать меня?

- Я пытаюсь помочь тебе понять, - тихо говорит он. – Ты потом уяснишь, что наш друг Эмиль Джордж кое-что подкорректировал, но он прав. Эта поэзия идеально подходит для Вольтерры.

- А не слишком ли это предрассудительно? – спрашиваю я, листая тонкий сборник французской поэзии. На первый взгляд она кажется эротичной, рискованной и с очень удачным названием. – Ты говорил, что прежде никогда не был там. На самом деле все может оказаться иным, чем ты себе представляешь. Если Карлайл мог жить там раньше и сейчас по-прежнему хочет навещать их, то все не может быть уж так плохо.

- Надеюсь, ты права, - отвечает он, внимательно наблюдая за моим лицом. – Но я точно знаю, что их питание не такое, как у моей семьи. Оно более… традиционное… для моего вида.

~oЖo~

Между репетициями, нормальным учебным процессом и работой над новой песней неделя проходит очень быстро. У меня почти не было времени для чтения дневников Эдварда, и к пятнице я добралась лишь к записям, датированным тысяча девятьсот двадцать шестым годом. Тон его письма становится все более мрачным, и я начинаю осознавать, что, должно быть, случится в скором времени. Я знаю, что его сезон убийств начался довольно рано после перерождения. Большая часть пассажей обращается к роману Достоевского «Преступление и наказание», который, по-видимому, был частично катализатором его сопротивления. Эдвард исписывает целые страницы о том, насколько герой Раскольникова слеп в истинных мотивациях своего поступка, но вместе с тем, он не совсем далек от правды в рассуждениях о том, что некоторые убийства могут быть оправданы, а некоторые люди – выше норм морали.

Если бы он мог читать мысли, - пишет Эдвард в записи, датированной кануном Рождества тысяча девятьсот двадцать шестого года, - тогда вся его аргументация была бы полностью обоснованной. Если бы такой человек существовал – читающий мысли – он был бы практически обязан убивать злодеев, в особенности убийц и насильников. По-настоящему злые люди не чувствуют раскаянья за свои преступления, но бремя всех их злодеяний резко обрушится на сознание телепата, который мог бы предотвратить появление таких зверств.

Я ожидаю в аудитории во время репетиции сцены из оперы «Волшебная флейта», когда наконец-то дохожу до решения Эдварда отделиться от Карлайла и Эсме. Уткнувшись носом в страницы дневника, я нахожу сложенный кусок бумаги с написанным на нем моим именем. Поднимаю взгляд на сидящего за пианино Эдварда и вижу, что он смотрит на меня с тревогой. Я улыбаюсь ему и поднимаю бумагу. Он утвердительно кивает, и я приступаю к чтению.

Дорогая Белла,

На прошлой неделе, войдя в комнату для твоего занятия, я застал доктора Джорджа за весьма удивительным для такого циничного мужчины воспоминанием. В его мыслях была женщина, поющая в церкви: ее лицо светится от радости, а ее голос – прекрасное орудие восхваления. Мне кажется, что эта женщина была его матерью. Он любил ее, но считал, что она глупым образом растрачивает свой талант. Она же считала, что он не понял самого главного. Его разум пришел к выводу, что они оба обладали в избытке тем, что она считала, было его тщеславием, и тем, что он считал, было ее трагической нехваткой честолюбия.

- Покажи мне человека, который поет исключительно из-за любви к этому занятию, и я покажу тебе истинную славу, Эмиль, - сказала она. Его мать часто приходит ему на ум, когда ты поешь, и я могу сказать почему. Выражение на твоем лице, когда ты входишь в свою колонну звуков, удивительно похоже на ее, когда она пела по утрам в воскресенье. В такие моменты ты отражаешь нежный свет и делаешь все прекрасным только от того, что оно находится в одной комнате с тобой. Когда я вошел, он желал, чтобы она пребывала в здравии для вcтречи с тобой. В ту минуту он благодарил ее и в своих мыслях признавался ей, что она была права. Его циничный разум – не единственный, которого ты коснулась и изменила.

Белла, я дал тебе эти книги, чтобы ты узнала меня лучше, но, пожалуйста, пойми, то, что читаешь – это история. Человека, который сделал этот ужасный выбор, сколь бы благими не были его намерения, больше не существует. Ты, которая полна прекрасных идей, собираешься прочитать самые отвратительные мысли, когда-либо посещавшие меня. Я хочу, чтобы ты понимала: все то внутри меня, что могло привести к столь катастрофичному решению, уничтожено не только десятилетиями одиночества и сожаления, но и твоим теплом. То, что разрушило ту часть меня – это огонь, приходивший вслед за твоим взглядом, прикосновением, поцелуем. Где бы твоя любовь не касалась меня, там нет места такой тьме.

Вот таким ты знаешь меня. Ты знаешь меня, потому что в первый раз за мое долгое существование все во мне чувствуется новым и светлым. Ты – яркий свет для каждого, кому под силу распознать его. Все истинное в тебе истребляет все, что было во мне высокомерным, пустынным и потерянным. Боюсь, от меня осталась масса всего, что можно поддать критике, но все это принадлежит тебе.

С любовью,

Эдвард

p.s. Я услышал песню, которая напомнила мне о тебе, и добавил ее в твой ай-под, пока ты спала.

Эдвард сосредотачивает внимание на том, что говорит ему в этот момент доктор Адана, поэтому я бросаюсь к рюкзаку за своим ай-подом. Песню я нахожу сразу же, под меткой «Недавно добавленные». Закрываю глаза и прислушиваюсь к предвкушающим звукам барабанов, бьющемуся сердцу, церковному органу и мужчине, исповедующегося о девушке, которая довела его до состояния радостной беспомощности и влюбленности. Инструменты и голос соединяются в возрастающий гармоничный экстаз до последней строчки, в которой… подождите, что? Серьезно? (последняя строчка песни – «давай разденемся и заберемся под простыни»)

С отвисшей челюстью и в состоянии шока я поднимаю взгляд на Эдварда, в то время как он ухмыляется и смотрит на меня глазами, полными дерзкого обещания. Я качаю головой и закусываю губу, не в силах сдержать улыбки.

- Любитель подразнить, - шепчу я так тихо, что даже не могу расслышать своих слов.

Вскоре наступает моя очередь репетировать, а я не могу перестать думать о письме и том, что Эдвард хотел сказать мне этой песней. И как результат, словно идиотка спотыкаюсь прямо посередине сцены о макет, со всей силы приземляясь на одно колено.

Музыка мгновенно останавливается, и я бросаю молниеносный взгляд на Эдварда, на лице которого застывает маска страха и боли. По всей видимости, он задерживает дыхание, и у меня складывается впечатление, будто над ним нависает темное облако, когда Эдвард наблюдает за Лео, протягивающего мне руку, чтобы помочь подняться. Какое-то мгновение я не чувствую ничего кроме кратковременного неудобства от отстроченной боли. С противоположного конца помещения едва улавливается звук сдавленного смеха, в то время, как я провожу рукой по месту удара. Сухо.

- Спасибо, я в порядке, - говорю я уж чересчур бодро, игнорируя руку Лео и отряхивая себя от пыли. – Крови нет, ничего не сломано. Пострадала лишь моя гордость.

- Черт возьми, - ругаюсь я про себя, когда мое колено начинает пульсировать, напоминая мне, что это значит – быть снова косолапой Беллой. Пыль унижения и страха оседает толстым слоем в горле.

- Это один, – предупреждает доктор Адана, бросая на меня холодный взгляд.

Я пробыла в классе достаточно долго, чтобы понять значение его слов. Каждый студент получает три шанса на ошибку: будь то невыученная к заданному времени музыка, опоздание на репетицию или отлынивание от работы. После третьего раза в группу доктора Адана можно не приходить, так как с его стороны с вами будет покончено. Мне приходит в голову мысль, что мое падение было не просто следствием неуклюжести или нелепой случайности, которая может случиться с каждым. В сущности, я не была сосредоточена, а значит, это полностью моя вина. Если бы это произошло на сцене… Но опять же, я ведь только первокурсница. Если я использовала одну попытку из трех уже через несколько недель этого класса, у меня серьезные неприятности.

Тогда же я замечаю трио камерофонов, обращенных в мою сторону, и жуткие клоунские оскалы, расползшиеся на злобных лицах. Мне даже не нужно гадать, что сегодня будет твориться в блоге.

Чудесно.

~oЖo~

Мы возвращаемся в квартиру Эдварда довольно поздно, и я принимаю быстрый душ. Проводя бритвой по ушибленной коленке, замечаю небольшой синяк, образующийся в месте удара. Выйдя из душа, я обнаруживаю задумчивого угрюмого Эдварда, сидящего на краю кровати и подпирающего голову руками. Закрываю глаза и с сожалением отмечаю, что я не особо религиозный человек - в ином случае могла бы помолиться о терпении.

- Ничего страшного не произошло, - говорю я ему тихо, - ну, кроме того, что я недотёпа. Ты серьезно собираешься позволить этому разрушить нашу ночь?

Он смотрит на меня какое-то мгновение, затем вздыхает и похлопывает по кровати рядом с собой. Я подхожу ближе, но не сажусь, вместо этого выбирая стоять там, где могу беспрепятственно видеть его лицо.

- Ты такая хрупкая, такая уязвимая, - говорит он мучительным шепотом. – В любой момент с тобой может произойти все, что угодно: автокатастрофа, падение с лестницы, да мало ли что. Каждое имеющееся у меня воспоминание о спонтанных человеческих потерях – а их у меня, поверь, великое множество – сейчас просто сводит с ума. Я могу представить те же вещи, происходящее с тобой. Конечно, обычно я рядом, чтобы предпринять что-нибудь, но не всегда. Сегодняшний инцидент просто напомнил мне: если в деле замешана кровь, самым опасным в комнате являюсь я. А потом, Лео… Лео может поддержать тебя, пока я не смею вдохнуть из-за страха потерять контроль и убить тебя.

Я кладу его голову себе на грудь и прислоняюсь к ней своей. Эдвард раньше говорил мне, если он слышит мое сердцебиение – это его успокаивает.

- Я полагала, мы уже закончили с этими тоскливыми делами, - говорю я, поглаживая его по щеке. – Я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы найдем способ, как справиться со всем этим.

- Ты должна была встречаться с кем-то вроде него, - говорит он, отвернувшись от меня.

Я все еще могу видеть его отражение в стеклянной столешнице, а в особенности - этот взгляд. Взгляд, который напоминает мне о большой коллекции эмо-музыки моей матери и о том, как я неделями слушала ее пение вместе с Моррисси каждый раз, когда она рвала с кем-то отношения. Видимо, пришло время извлечь из этой практики пользу.

- С бисексуалом? – спрашиваю я, умышленно прикидываясь тупицей в надежде отвлечь его.

Уголки его рта едва уловимо скользят вверх.

- Ты же знаешь, что я не это имел в виду, - ворчит он.

- То есть, это значит, что я должна встречаться с кем-то, кого не люблю? – спрашиваю я, поглаживая его волосы. Они гладкие, даже шелковистые, но не очень мягкие. Я помню, читала что-то о том, что паутина является одной из самых прочных натуральных волокон, сравнимых с металлами. Волосы Эдварда и не липкие, и не столь тонкие, как шелк паука, но на ощупь они удивительно прочные, отчего мне в голову приходит мысль о том, что они, по-видимому, никогда не растут. Их необычной и неотразимой текстурой я могла бы наслаждаться часами.

- Возможно, нам удастся найти способ, как помочь тебе привыкнуть к запаху моей крови, так, на всякий случай, - предлагаю я и чувствую, как Эдвард застывает, открывая глаза.

Мы смотрим друг на друга через отражение, которое заставляет Эдварда казаться размыто-прозрачным. Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, и тусклый свет из спальни отбрасывает жуткую тень, оставляя половину его лица во тьме, половину - на свету. Внутри меня звонят тревожные колокольчики о том, что Эдвард – не тот, кто будет предаваться размышлениям впустую. Насколько мне известно, последний раз, когда он сорвался, то убил свыше сотни людей. Понятия не имею, что он сделает из-за своих страхов за мою безопасность, но это уж точно не сулит ничего хорошего.

- Слишком опасно, - немного погодя говорит он. – Может, когда сюда приедет Карлайл. Я доверяю ему.

- А я доверяю тебе, - отвечаю я. – Что значит, я верю, что ты бы не убил меня, но я также верю в твои слова о том, что Карлайл сможет помочь нам. И сделаю все возможное, чтобы на эти пару недель воздержать себя от ранений, пока не приедет твой отец.

- Это было бы очень любезно с твоей стороны, – бормочет он, и я смеюсь.

- Теперь я знаю, что твоя реакция на поездку в Вольтерру была преувеличенной, - дразнюсь я. – Ты находишься на грани срыва из-за того, чего даже не случилось. В некотором смысле тебе и правда семнадцать, не правда ли?

- Правда, - вздыхает он тяжело, - если я привык к твоему запаху, то в конце концов смогу справиться и с кровью.

Эдвард вдыхает воздух так, как всегда делает, когда смакует мой аромат, - будто напоминает себе о тех первых нескольких попытках, когда думал, что может сорваться и убить меня. Карлайл и тогда помог ему, названивая каждый раз ближе к окончанию наших практических занятий. Знание того, что отец собирается позвонить ему, по словам Эдварда, было достаточным для того, чтобы сохранить мне жизнь.

Через некоторое время Эдвард оборачивает вокруг меня руки и начинает нежно поглаживать мою спину. Вид у него все еще подавленный, а глаза закрыты, но он позволяет мне утешать его. Через какое-то мгновение я понимаю, что мы оба напеваем колыбельную, написанную для меня Эдвардом. Не знаю, кто ее начал, но я пою основную мелодию, а ему достаются более грустные партии гармонии в медленных арпеджио.

- Все шло так хорошо, пока я не умудрилась споткнуться и упасть. Во-первых, я получила одно предупреждение от доктора Адана. Далее, абсолютно уверена, что благодаря современным мобильным телефонам, злобным девушкам и моей неуклюжести, мой позор уже есть в интернете, возможно даже в нескольких местах. А сейчас мой Эдвард даже не хочет взглянуть на меня. Как думаешь, сколько еще наказаний я должна принять за свои мечтания?

- Мечтания? О чем ты мечтала? – спрашивает Эдвард, открывая глаза.

- Как будто бы ты не знаешь, - ласково дразнюсь я. – Эта песня. Такая сладкая и нежная. Эдвард, ты же не думаешь, что я забыла о концовке с обнаженностью и простынями? Я не могла перестать думать о том, что произойдет, когда мы, наконец, доберемся домой. Если бы я знала, что будет столько веселья, то смогла бы, наверное, сосредоточиться на сцене.

Он хохочет - его тоскливое настроение окончательно рассеялось, и на меня накатывает волна облегчения.

- О, я планирую это, причем в ближайшее время, - шепчет он низким и вкрадчивым голосом. Жаркое сладкое обещание проходит через меня ленивыми спиралями, разжигая не только воображение, но и тело. – Давай будем двигаться медленно, любовь моя. Мне это необходимо.

- Ты задаешь темп, - обещаю я, в то время как Эдвард водит носом по моей шее. – Мы может еще раз послушать песню? Мне даже толком не удалось этого сделать.

Он отстраняется и в одно мгновение выуживает ай-под из моего рюкзака.

- Я опередил тебя, - хитро улыбается он, нажимая кнопки на стереосистеме и подключая ай-под. – У меня есть весь плей-лист.

- Коварный, - обвиняю я его, привлекая назад в свои объятья. – Это песня на самом деле заставляет тебя думать обо мне?

- Ты себе не представляешь, - бормочет он, толкая меня на кровать. – Знаешь, я полагал, мы избавились от неснятых футболок в качестве постельных принадлежностей.

Его глаза бросают на меня полный вызова взгляд, которого я не видела с прошлого вокального занятия в понедельник, и мое сердце начинает ускоряться. Нежный поцелуй говорит о том, что Эдвард пребывает в игривом настроении, отчего я закусываю губу в ожидании. От хищной улыбки вампира в животе зарождается нервная дрожь, пока руки Эдварда продолжают играть с воротником моей самой старой и удобной футболки. Я слышу низкое утробное рычание и чувствую слабый рывок, превращающий изношенный хлопок в два лоскута ткани, свисающие с моих рук.

- Я догадывалась, что она тебе не нравилась, - смеюсь я, наблюдая, как обрывки футболки приземляются на ковер, а затем поднимаю голову, обнаруживая на себя испытующий взгляд Эдварда. – Развратник. Я думала, ты хочешь двигаться медленно?

- Она мешала, - объясняет он и стягивает свою рубашку через голову, оставаясь восхитительно обнаженным до пояса. Затем смотрит на неповрежденный предмет одежды и пожимает плечами, бросая его следом за разорванным. – Ну, может, я и ненавидел ее немножко.

Наконец он притягивает меня в свои объятья, и я упиваюсь гладкой твердой твёрдостью его прохладной плоти. Чувствую себя пламенем в бокале.

- Такая красивая, - шепчет он, целуя мои разгоряченные щеки. – Ты в порядке?

Дрожа, я киваю головой, и Эдвард в считанные секунды укладывает нас под пушистые одеяла, почти воплощая мою «вызывающую-падение» фантазию с репетиции в жизнь, кроме тонких фланелевых пижамных штанов и моего собственного шелкового белья.

Его глаза горят желанием, потребностью, предостережением и сожалением, и я знаю, что остальная одежда пока останется нетронутой. Ласкаю его щеку тыльной стороной ладони со всей нежностью и мягкостью, на которую способна, давая ему понять, что я понимаю и что все в порядке.

Я тянусь к нему руками, ртом и глубокой искрящейся радостью. Эдвард бережно перекатывает нас в кольце своих рук, и его губы прижимаются к моим. Я могу почти попробовать на вкус остатки его печали, убегающие сквозь пространство, которое он создал, чтобы не раздавить меня. Я ни разу в жизни не чувствовала себя столь почитаемой, столь защищенной, даже в доме своего отца. Удовольствие, кружа в моей голове, животе и груди, усиливается до боли, раскалывая скорлупу изоляции между нами. Одиночество растворяется и просачивается в соленый ручеек от моих ресниц к его прохладному сладкому языку.

Эдвард глотает мою грусть и целует мои веки губами, нежными как хлопья снега.

- Расскажи мне, о чем ты думаешь, - умоляет меня он.

- Ничего плохого, – уверяю я, смеясь и всхлипывая. – Просто это так поразительно – я так сильно люблю тебя, что, по-видимому, не могу сдержать все это.

Эдвард поглощает каждую соленую каплю воздушными поцелуями, в то время как я схожу с ума от любви, сотрясаясь, дрожа и пытаясь сдержать слезы. Он бормочет что-то снова и снова, но я ничего не могу разобрать до тех пор, пока не успокаиваюсь, и когда до меня, наконец, доходит смысл его слов, воздух с шумом покидает мои легкие.

- Мне нужна вечность, Белла. Будь моей навеки.

---

Большое спасибо LoraGrey за прекрасную редакцию текста. Ее помощь для меня просто неоценима.

Жду всех на форуме.