Ауттейк. Чистый и бесконечный свет.

Дорогие читатели! Кто хочет узнать, что творится в голове у нашего гения – этот ауттейк для вас. События, которые происходят в нём, касаются предыдущей главы плюс немного воспоминаний Эдварда о недавних событиях в пиано-баре.
Автор настоятельно рекомендует при прочтении фантазий доктора Джорджа (по ходу чтения вы поймёте о чём речь) слушать партию Лучано Паваротти из оперы Верди «Риголетто» (ссылка на нее будет по ходу текста).
Приятного прочтения!

POV Эдвард

Я люблю концертный зал по субботам. Все мысли вокруг сконцентрированы на музыке и доносятся с дальнего расстояния – достаточно далекого, чтобы их неимоверно легко было не заметить. Для чтения чужих мыслей мне нужно расставлять на них сети, подобно рыбаку.
Но я не в силах остановить мозг от непроизвольного выискивания мыслей девушки - с её молчаливым сознанием и кричащей кровью.

Безмолвное сознание, поющая кровь и мягкая, ароматная, изысканная тёплая кожа… не то чтобы я когда-нибудь касался Беллы. Просто прочитал мысли баритона, когда он дотронулся до её плеч с полуневинным предложением помощи, а сейчас не могу прекратить думать о том, каково бы это было - коснуться её самому. Но это не очень хорошая идея.

Не трогай девушку. Не трогай девушку. Не трогай девушку.

Не

Трогай.

Не трогай Беллу.

Я повторяю это про себя как мантру, в такт Листу, который, несомненно, понимает меня. Сначала темп игры колеблется, запинается, но после летит - быстрый, как крылышки колибри. Слова кружатся в моей голове, тогда как пальцы преследуют их нотами в попытке создать проторенную дорожку, по которой я смогу вернуться, когда жажда крови Беллы и возрастающее желание коснуться её столкнутся и напомнят мне о том, кто я есть и почему не заслуживаю такого наслаждения. Как будто мне нужны напоминания, как будто моя память не совершенна в своей кристальной ясности.
Как будто я не считаю каждую прядь в темной гуще её волос, совершая сквозь них мысленную прогулку руками, спрятанными в карманах; как будто я не желаю лишь одного - пропускать через пальцы это богатство, состоящее из разнообразных оттенков: от теплого глубокого красного дерева и чёрного ореха до тёмной вишни, которая видна только в солнечном свете или же идеальным глазам вампира-хищника – которым я и являюсь.

По крайней мере моя новая мантра кажется лучше, чем прежняя: не убивай девушку. Уже нет такой необходимости.

Хотя и это всё ещё не стоит упускать из вида, не правда ли? Теперь я едва даже думаю о таком, а ведь первые дни были тяжелыми.
Я заворачиваю за угол в здании музыкальной школы, и вот оно: её запах и моя жажда, точь-в-точь как скрытая ловушка, предназначенная для того, чтобы всё вернуть на круги своя - против моих желаний обратить меня в охотника, а её в жертву. Сейчас я благодарен этому, так как каждый раз моё сопротивление ещё больше доказывает, что она в безопасности со мной. Может быть, я жажду её запаха, даже если и сопротивляюсь. Как диабетик, зажигающий свечи с ароматом сахарного печенья.

Интересно, когда она придет? Знает ли она, что я был там, в баре?

Я знаю, что она не дала тому парню свой номер телефона, как он надеялся. Я всё ещё могу видеть Беллу его глазами, когда он пытается завести вежливый разговор. Она на самом деле не хочет говорить с ним, правда? Белла не смотрит на него так как на меня – выразительными глазами и с быстрым румянцем, которым она заливается каждый раз, когда я ловлю её восхищенные взгляды… насколько я могу заслуживать хоть какое-то подобие восхищения, тем более от неё. Я знаю, что он не достоин этой девушки. Это то, что я сказал себе, когда начал играть Шуберта, соединяя его с песней, которую она только что исполнила. Я не знал, отреагирует ли она, но Белла сделала это. Она попыталась – отчаянно боролась с толпой, чтобы добраться до пианино, не зная, что я вижу её и что у меня не было намерения позволить ей увидеть себя. Я наблюдал за ней глазами других: её лицо, когда она попробовала плыть против течения, было нечетким и неудовлетворяющим отражением через мириады человеческих глаз.

Нет, она не для него. Не моя Белла. Я сказал ей это с помощью музыки, и она услышала меня, по крайней мере, какой-то частью своего сознания. Это единственная часть меня, которая достойна того, чтобы касаться её, хотя бы в виде нот музыки, написанной другими мужчинами. Я позволю себе только это: поведать все свои запретные мысли, сказать всё, что хочу, способом, c помощью которого она сможет понять их лишь частично. Всегда в музыке, никогда во плоти. Уши и глаза, не руки. И уж точно не рот. Иисусе, нет. Не рот. Никогда эти зубы не приблизятся к моей Белле.

Что за ужасающая мысль.

Не моя Белла, говорю я себе, игнорируя протест, звучащий глубоко в моей голове и теле. Борись за всё то, чего желаешь, но ты никогда не будешь тем, что лучше для неё. Подбери свои крохи и довольствуйся тем, что хоть как-то можешь помогать ей.

Я вижу глазами тромбониста, стоящего напротив Беллы, как она покидает практический класс, потом её отражение в зеркале глазами талантливого пианиста из моей студии, который едва замечает девушку, так как в это время занимается, с восхищением и завистью обдумывая моё недавнее выступление. Я наблюдаю, как Белла входит в лифт, глазами студента-дирижера, чьи мысли обременены партитурами (прим. пер. - нотная запись многоголосного музыкального произведения, предназначенного для исполнения ансамблем, хором или оркестром, в которой одна над другой даны в определённом порядке все партии) по Бриттену (прим. пер. – британский композитор, дирижёр и пианист) – он боится, что не сумеет их освоить. К моему удобству, он смотрит на её спину, не думая именно о девушке, а больше уделяя внимания рисунку волн в её волосах, и размышляя о том, как это связать с изменениями тактового размера в партитуре. Я бы лично поблагодарил его за предоставление мне такого вида, если бы это не показалось столь странным.

Их пути расходятся, и я теряю Беллу из вида и слышу лишь едва различимый шорох её кроссовок, когда она ступает по плиточном полу. После этого, на краткий миг, мне слышен звук через тонко настроенные уши дирижёра и свои собственные. По мере приближения тихого шага, я могу слышать его самостоятельно - он соединён с барабанной дробью сердца девушки и с едва слышным, слегка влажным дыханием. Никогда до этого мне не приходилось столь близко «прислушиваться» к какому-то человеку – я слышу всё: воздух в её лёгких, едва заметные, лёгкие касания её кожи или одежды к любым поверхностям… и всегда, всегда я слышу, как по её венам несётся кровь, толкая меня на такой дерзкий поступок, как полный, глубокий вдох в присутствии Беллы.

Пойдёт ли Белла снова на балкон? Войдёт ли она так же застенчиво, сядет ли так же близко, как делала до этого? Поймёт ли какая-то часть её, что мне нельзя доверять, что от меня следует держаться подальше, даже если моя музыка и манит к себе?

Не трогай девушку. Не рассказывай ей. Не используй свой голос, который все находят столь соблазнительным и приятным, даже если просто говоришь кому-то который час, пока они прячут свои часы и мобильные телефоны, или когда просят указать дорогу до какого-то места, даже если уже знают, где оно. Не думай о том, как легко было бы очаровать Беллу, когда она смотрит на тебя своими широко распахнутыми глазами, а её сердце начинает биться быстрее, когда ты проходишь мимо. Не думай о её замечательном и невероятном запахе – даже не вдыхай, если она рядом.

Не думай о том, как приятно было бы ощутить тепло её кожи.

Думай о том, какой холодной ей покажется твоя мёртвая кожа.

Не трогай Беллу Свон. Монстр.

Хватит!

Просто вспомни, зачем она здесь. Ради музыки, так что дай ей её.

И я даю. Я изливаю свои чувства в музыку, полусознательно выбирая такую, с помощью которой можно донести к Белле слова, произнести которые себе не позволю.

Когда я слышу её сердце, бьющееся быстрее с каждым шагом, который приближает девушку к концертному залу, сразу начинаю играть первое, что приходит мне в голову - Arabesque #1 Дебюсси, и делаю глубокий вдох тяжелого воздуха. Я могу вкусить лишь малейшей след Беллы в нём, такой слабый, что от него даже едва жжет горло и который оставляет после себя нежное обещание экстаза. Экстаза, подобного тому, как колышется темно-синий подол шёлкового платья. Я сдерживаю свои предательские мысли и язык, сглатываю яд и позволяю своим думам объясняться лишь через пальцы на клавишах. Я знаю, что она не поймёт – она не сможет понять, поэтому вкладываю всё в музыку – и утончённые ноты шепчут моё обожание.

Белла, это ты. Белла.

Ты - прекрасна.

Ты поёшь для меня так многогранно, но через одну-единственную грань перешагнуть я не решаюсь. Ты неуловима как месяц за тучей и так же молчалива. Даже твоё молчание прекрасно – оно влечет меня, заставляет слушать ещё больше. Ты, в своей звенящей тишине, сияешь. Я хочу прислушиваться к каждой твоей мысли. Поведаешь ли ты когда-нибудь их мне своим нежным застенчивым голосом? Будут ли они светиться, как твоя кожа и нежно блестеть в твоих глубоких карих глазах? Чем ты удивишь меня дальше? Иди ко мне.

Нет, остановите это.

Не иди. Это небезопасно.

Белла появляется, как по заказу, и снова удивляет меня тем, что устраивается прямо под фортепиано. На мгновение я вижу искру экстаза на её лице, улыбка девушки настоящая и открытая, а тёмные глаза светятся изнутри. Быстро копаюсь в своей памяти – нет, не с этим выражением на лице она проделала весь свой путь, начиная с практической комнаты. Она была взволнована, а сейчас кажется восхищенной. Я позволяю себе маленькую улыбку, довольный, что сделал её счастливой, даже если и на короткий миг. Позволяю себе маленький вдох и удовлетворённо принимаю мучительное жжение – просто для того, чтобы напомнить себе кто я и почему не могу рассчитывать на большее.

Не смотри.

Сейчас, если кто помнит, Эдвард исполняет сонату Бетховена:

Бетховен Соната ре-минор

Я слышу шелест страниц и понимаю, что она читает. Снедаемый любопытством, какую же книгу может читать Белла, я всё-таки смотрю, но только для того, чтобы увидеть, как тёмные волосы девушки шелковистой россыпью лежат вокруг моих ступней, в то время как последние нажимают на педали. Медь, красное дерево и крошечная частичка её лица в том месте, где не прикрыта книгой… только контраст между бледностью её кожи и цветом волос и изящных бровей. О, да – сейчас виден уголок книги, и я немного наклоняюсь, чтобы она не заметила. Судя по комбинации букв, думаю, это должна быть Джейн Эйр.

Я закрываю глаза, сопротивляясь желанию заговорить с ней. Ироничность происходящего не ускользает от меня. Роман, молодая невинная девушка и байроновский герой – мужчина с секретом. В отличие от Рочестера я не добиваюсь благосклонности, но как и ему, мне придётся скрывать свой позор.

Я буду хранить её лишь в мыслях – образы Беллы в своей кристальной, идеальной памяти. В один из дней всё закончится, а у меня останутся эти воспоминания. С жадностью я пересчитываю их в своем «мысленном» каталоге, двигаясь в обратном порядке.

Белла. Суббота. Сейчас. Под моим фортепиано, читая о Джейн и Рочестере и слушая меня и Деббюси, бесшумная, выглядит как ребенок – она всегда так выглядит на выходных. Чарующе естественна в своих джинсах и хлопковой рубашке, лицо чистое, без грамма косметики, и волосы, окружающие мои стопы.

Белла. Пятница. Пришла на помощь Анжеле Чейни, словно ангел с небес. Сознаётся в своих волнениях Джасперу и Элис в баре, а затем с помощью песни изливает душу за фортепиано: сначала о своих страхах, а потом, по моей просьбе, о моих же собственных снах. Я вижу Беллу глазами того парня, отчаянно борясь с ревностью и утратой, завлекаю её назад к пианино своим откликом – только для того, чтобы сбежать как осуждённый преступник, когда она возвратится. Это был второй раз, когда ревность нанесла мне унижающий визит после ста лет небытия. Первый раз был накануне.

Белла. Четверг. Мастер-класс. Синее шелестящее платье, мерцающая как свеча кожа, освещаемая изнутри её совершенной, пылкой душой. Я не был тем единственным, кто это заметил. Два или более человека подумали, что внешне она отвечает образу Непорочной Девы Марии или милой и смелой Микаэллы из оперы Бизе «Кармен». Рассуждения о невинности Беллы в мыслях профессора Джорджа сразу же намекнули мне о том, что она не посвящена в его планы. Он размышлял о необычайно прекрасной картине, иконе Мадонны, которую я раньше никогда не видел; о той, которую он созерцал лично в какой-то церкви в Италии. Лицо на картине выглядело немножко похожим на Беллино.

Если Белла постарается и достигнет успехов, пока будет вот так выглядеть, итальянцы будут с ума сходить по ней, думал он. Её нужно немного подтолкнуть, но она кажется рабочей пчелой. Взгляните на неё: вся такая застенчивая и старается не смотреть на Эдварда. Бедняжка, её влюблённость столь очевидна, а он просто сидит там, делая вид, что ошибается, когда играет, но ради чего – неизвестно.

Я был совершенно ошеломлён из-за странного течения его мыслей. Доктор Джордж был настолько уверен насчёт нас, что я и представить себе не мог, что Белла принимает в этом участие как неосведомлённая сторона. Но затем в его мыслях неожиданно появились все эти образы Беллы: брошенные украдкой взгляды на меня, опускание глаз, когда я прохожу мимо неё. Картинки сопровождались воспоминаниями о том, как неистово бьётся сердце девушки - я ведь полагал, что это должны быть опасения на инстинктивном уровне, которые и поспособствовали таким реакциям. Сейчас же я в этом очень сомневался. Мне понадобилась всего секунда, чтобы, взглянув на неё украдкой, запечатлеть облик Беллы в голове. Она на самом деле была столь же невинна, как и красива. Спокойная, задумчивая, загадочная. Очаровательная.

Моя личная икона. Обожествляемая с безопасного расстояния. Почитаемая, уважаемая. Может быть, если думать о ней таким образом – это верный способ удержаться от того, чтобы прикоснуться к ней.

Questa O Quella – Верди «Риголетто»

Когда я играл, в помещении было шумно от мыслей: каждый вокалист был сосредоточен на всём чем угодно, кроме нервного тенора на сцене, поющего Шумана. Я пытался следить за мыслями доктора Джорджа, чтобы увидеть, есть ли у него какие-либо конкретные планы для Беллы, но его сознание уже занесло в одно из любимых воспоминаний. Или выдумка смешалась с памятью и воспроизводилась так часто, что начала казаться воспоминанием. Если честно, насчёт него я не мог ничего сказать. В любом случае, это яркое, красочное видение было чем-то невероятным. Он ехал в колеснице, в расцвете сил, выглядя довольно мужественным, если, конечно, это он думал о себе. Облачён был в тогу и с золотым лавровым венком на голове, улыбаясь подобно древнему герою-завоевателю, который возвращается домой для торжества и празднования, и при этом исполняя одну из больших арий герцога с оперы Верди «Риголетто». Трудно сказать, было ли это настоящее воспоминание о выступлении, или же у мужчины имелось некоторое подсознательное желание быть императором, которому к тому же посчастливилось обладать фантастическим тенором. Я просто не ожидал, что фантазии доктора Джорджа о силе и власти настолько витиеваты и богаты. Их на самом деле было трудно выключить, но я попытался это сделать.

Мне стало почти жалко довольно-таки убого поющего тенора, так как я был единственным, кто уделял ему внимание, и то оно было лишь отчасти сосредоточено на нём и на его частично зазубренной и неминуемо провальной песне. Остальное моё внимание принадлежало Белле и тому, что я мог видеть её глазами других. Это не было таким удовлетворяющим, как собственное видение, но нечёткость человеческого зрения вполне стоила моей анонимности. И я не мог позволить себе взять за привычку пялиться на неё.

Я продолжал исполнять композицию, позволяя своим пальцам играть по памяти, закрыв глаза и сфокусировав свои мысли на лице Беллы, когда это случилось. Я мог видеть профиль Беллы – через сознание баритона, который сидел возле неё. Его мысли были также абстрагированы вокруг её невинности. Неотёсанный невежа. Его решение «прощупать почву» было импульсивным, а следующая мысль парня отразила впечатление от её теплой кожи под его руками, когда он растёр плечи девушки. Мысль, которую быстро сменило видение того, что ей некомфортно. Он заметил, остановился, но руки не убрал.

Я осознал, что увидел их обоих своими глазами, когда у каждого появилась примерно одна и та же мысль: Эдвард Каллен только что сделал ошибку? Это стоило того, чтобы Белла смотрела на меня, в то время как другой мужчина пытался привлечь её внимание. До тех пор пока он не заметил, что я заметил, а римская воображаемая оперная оргия доктора Джорджа не была прервана в момент поздравлений самого себя, и когда он ещё напоследок заметил, что у меня есть «что-то» к Белле. Ещё один листок в его лавровый венок.

Но их никогда не будет достаточно, а, Эмиль?

- Извини, - шепнул Робби, предпринимая ещё одну попытку. – Я сначала должен был спросить.

А ты извини меня, что буду вынужден причинить тебе боль, Робби, подумал я, когда Белла пробормотала несколько смешное замечание, успокоив его. Если бы она могла разгадать, о чём он думал в этот момент, непременно бы зарядила ему пощёчину. Затем парень имел наглость спросить, не хочет ли она в таком случае, чтобы он растёр ей шею, и я очень серьёзно задумался над тем, чтобы последовать за ним домой, пока несколько людей бы не заметили и на самом деле не забеспокоились бы о его безопасности.

К счастью для него, Белла вежливо отказалась, и на этот раз он, наконец-то, повел себя, как джентльмен, даже если мысли у него были отнюдь не такие.

- La Bella Cigna, sei pronta? - Голова доктора Джорджа была заполнена образами итальянского города – солнечный и каменный, он возвышался на холме.

И только после того как он настоял на том, чтобы она взяла итальянский язык в следующем семестре, его мысли начали приобретать форму.

Он представлял себе там Беллу, в Вольтерре, говорящую на итальянском языке и выступающую на каких-то ветхих подмостках. Также в его видении присутствует Эмиль Джордж, но гораздо моложе, ещё не профессор, отнюдь не знаменитый, но уже амбициозный. Всегда. В мыслях молодой Эмиль Джордж очень галантно подводил юную Изабеллу Свон то к одной тёмной фигуре из его памяти, то к другой, представляя её преподавателям и студентам, которых он знал в начале шестидесятых годов.

Одно лицо, которое выделялось в его памяти чуть острее, повергло меня в шок – я видел его на картине в кабинете Карлайла. Доктор Джордж еле заметно вздрогнул от воспоминания, но по привычке заметил, что не в состоянии точно объяснить, почему представитель Совета Вольтерры по стипендиям и грантам заставляет его испытывать беспокойство, но это так и было. Поколебавшись мысленно, он представил мою певицу самому могущественному вампиру в мире.

Некоему весьма проклятому Аро.

Конечно, в какой-то момент доктор Джордж мог бы встретить вампира, да даже и на выступлении. И конечно, это мог быть Аро с его широко известной любовью к музыке, и в частности, с его манией к опере. Карлайл говорил мне, что Аро нравится уделять особое внимание новичкам. Отчасти из-за этого я вернулся в США, прежде чем остальные Каллены были подвергнуты расспросам Аро о моих талантах – музыкальных и прочих. И хотя Карлайл высоко отзывался о нём, он волновался что случится, если я должен буду встретиться с Аро. Карлайл был уверен, что древний вампир попытается забрать меня. Так что было намного проще прикрыться вежливостью с другого конца света.

Что произойдёт, если маленькие фантазии доктора Джорджа станут реальностью? В таком случае ему достанется похвала за Беллу и вся слава за её открытие. В его мыслях голос девушки более развит, а её личность преобразовалась в ту, которая почти со стопроцентной точностью напоминает его собственную. Маловероятно...

Я знал, что делать с Беллой Свон здесь в школе. Я бы смог удержаться от того, чтобы убить её, заниматься с ней музыкой, и на этом всё. Но что будет с девушкой, если её кровь обратится к аморальным вампирам в Вольтерре, как это было со мной? Она будет мертва в течение двенадцати часов с момента прибытия.
Когда она прошла мимо пианино, сработал эффект Допплера, и я уловил её запах. (Прим. пер. – Эффект Допплера – изменение частоты и длины волн, регистрируемых приёмником, вызванное движением их источника, или движением приёмника. В нашем случае, источник запаха – Белла, приёмник – Эдвард. Интенсивность запаха Беллы меняется для Эдварда в связи с её передвижением. Конечно, мы и так всё это понимаем, но автор вот захотел объясниться научным путём) Невидимые волны аромата Беллы пошатнули моё самообладание, как только я представил её в порочных объятьях другого бессмертного, того, кто не будет думать дважды о том, чтобы противостоять столь мучительному запаху девушки. Я бы никогда не допустил, чтобы это произошло. Но как? Найти способ, чтобы сорвать её шансы на победу? Это жестоко. Следовать за ней, защищать её? Стоило ли это того, чтобы самому подставляться хватке Аро?

Да. Ей не надо знать, что я там. Никому не нужно знать. Я мог бы оставаться в тени, просто защищая её. Странное занятие, но времени у меня предостаточно. Охранять Беллу на протяжении одной человеческой жизни, казалось, будет не зря потраченным временем. Не говоря уже о том, как много средней школы я мог бы пропустить из-за этого.

Я затерялся в лёгких касаниях платья Беллы о нежные изгибы её ног, прежде чем сердце девушки не начало биться ещё быстрее, чем до этого. Наши глаза встретились, и я осознал ещё одну свою ошибку – я понятия не имел, что она хочет петь.

Боже, затем она подошла ближе, принося вместе с собой Допплер-эффект подобно сирене, которой и являлась. (Прим. пер. – Эдвард имеет в виду, что пример эффекта Допплера часто объясняют на примере сирены машины, которая двигается – то отдаляясь, то приближаясь). Белла наклонилась, чтобы прошептать название песни, но для меня это стало сродни вторжению в моё личное пространство, и я ужаснулся от того, что могу потерять контроль прямо здесь, когда её шея так близка к моему рту, а волосы – к моим пальцам. Я честно не знал, что хуже: концентрация яда во рту или невыносимое желание запустить руки в волосы девушки и… просто держать её.

Затем она обратилась ко мне на итальянском языке – так, как не могла к Эмилю Джорджу моментом раньше. Это было название песни, которую обычно дают новичкам для определения слабых мест в вокале - Se tu m'ami. Приятная, если не злоупотреблять ею, песня о непостоянстве любимой. Всё, что я услышал, когда Белла прошептала название, в то время как её аромат подчинил мою волю, а глаза девушки исследовали мои в поисках хоть какого-то намёка на душу, был перевод.

Если ты любишь меня.

Просто услышав те слова из уст девушки, на любом языке, я неожиданно для себя обнаружил, что жажду услышать, чего же она хочет. Скажи мне, Белла. Что бы ты заставила меня сделать, если я на самом деле люблю тебя? Все, что угодно. Попроси меня все, что угодно, и если это убережёт тебя и сделает счастливой, я сделаю это.

Она шевелится под пианино, вытряхивая меня из воспоминаний и отодвигая на задний план Джейн Эйр и Эдварда Рочестера в пользу Беллы Свон и Эдварда Каллена. Это было очень плохо, зная, что мы никогда не сможем быть вместе, как другие Эдвард и его Джейн. Их история заканчивается счастливо.

Это скрытое наблюдение, косвенные взгляды заставляют чувствовать себя мифической версией вампира, избегающего прямых солнечных лучей. И сейчас, когда Белла стоит непосредственно перед моим взором и поёт так, что я чувствую непреодолимое притяжение, меня мучает вопрос: кто из нас двоих находится в большей опасности от этого влечения? Если я не её охотник, тогда я – мотылёк, летящий на её пламя. Медленно, очень медленно свечение Беллы начинает гореть так ярко, что я вынужден отвести взгляд.

Огромная благодарность LoraGrey за редакцию текста.