Взглянув на небо, я отметила грозовые облака, закрывшие собой солнце. Лошадь подо мной фыркнула, и я погладила ее, побуждая продолжить путь. Раньше я всегда радовалась возвращению в Рим, но положение дел сегодняшних всё изменило. Мой отец всего несколько дней назад был триумвиром¹, а сейчас он мертв. Как и мои братья. И я осталась совсем одна в этом жестоком мире.

Несчастья, выпавшие на долю моей семьи, случились из-за заключения отцом брака с Клеопатрой. Женщиной, жаждавшей только власти. И несколько прожитых рядом с ней лет так и не убедили меня в обратном. В отличие от моей усопшей матери, с которой отец необдуманно развелся², она не любила его. Политический ход — не более. Я свято верила, что именно Клеопатра³ убила моего отца, а потом и себя, не справившись с мыслями быть покоренной кем-то.

Теперь египетская земля была захвачена Октавианом⁴, еще одним триумвиром римских земель, а дочь врага его стала главным трофеем. Так я оказалась сидящей на лошади, способной доставить меня в Рим из ненавистной Александрии, откуда мы прибыли в порт Анцио, и в которой я провела свою юность и вступила в зрелость. Меня окружали с десяток стражников, возглавлял которых декан⁵ в золотистом шлеме. Его красное перо колыхалось на ветру, наблюдение за ним было единственным развлечением в пути.

Мы ехали уже три полных дня. С замиранием сердца я наблюдала, как песок постепенно исчезал, уступая место плодородной почве. Мы приближались к конечной цели этого нежеланного мною путешествия. Я смутно представляла, что ждало меня по прибытии в столицу, но подозревала, что ничем хорошим моя ситуация не обернется. И снова с восходом солнца мы выдвигались в путь, оставляя после себя лишь следы животных и клубы пыли.

Я ужасно хотела пить, но сильнее сжимала сухие губы, не собираясь показывать никому свои слабости. Воины не разговаривали со мной, и я даже не знала, радоваться их безразличию или нет. Я лишь слушала их беседы, от которых на душе становилось невыносимо тяжело. Война, сражения, женщины, политика — они обсуждали всё. Но сегодня я радовалась их болтовне, так как разговор зашел о реке, что вскоре должна была появиться на нашем пути.

И только один воин — их командир, был нелюдим. Он лишь отдавал приказы о привале, ночлеге или возобновлении пути. Его голос был грубым, хриплым, властным, но в то же время каким-то успокаивающим. Если от речей остальных солдат меня мутило, то его я была готова слушать бесконечно. Однако он предпочитал молча и спокойно покачиваться в седле.

Я проследила за красным пером на шлеме воина, что снова затрепетало от порыва ветра. Яркий представитель своего вида — широкоплечий, с крепкими мускулами, статным телом, сильными руками, что держали поводья лошади. Ему очень шла форма командира. Только я знала, что он участвовал в гражданской войне на стороне Октавиана, и всё очарование моментально разрушалось, стоило мне подумать об этом. Он служил моему врагу, но я всё равно желала увидеть его лицо.

— Привал! — раздался грубый мужской голос декана, и я тут же отвернулась, дабы не быть пойманной за разглядыванием.

Воины дружно загоготали, увидев впереди небольшую реку. Добравшись до нее, все остановились. Приставленный ко мне охранник спешился и передал поводья моей лошади впервые подошедшему ко мне десятнику. Его лицо всё еще скрывало забрало шлема.

— Не желаете ли испить воды? — спросил он, предлагая мне руку.
— Благодарю, — кивнула я, принимая его помощь.

Оказавшись с ним на земле, я удивилась его росту, мужчина был на две головы выше меня. Рядом с ним я казалась крошечной. И как я раньше не заметила этого? Воины уже шли назад, довольные, мокрые и счастливые. Декан указал мне направление, и я направилась к реке. Рядом росла неизвестная мне трава, удачно скрывающая мою невысокую фигурку почти с головой, но у меня и в мыслях не было бежать. Мужчины были намного быстрее женщин — им не составило бы труда нагнать беглянку, и тогда оставшийся путь я провела бы связанной и брошенной поперек лошади.

Зачерпнув ладонями воду, я принялась жадно пить. Обычно я была более разборчивой и щепетильной, но в моей ситуации выбирать не приходилось, так что гордость пришлось попридержать до более подобающего случая. Утолив жажду, я оторвалась от воды, только сейчас замечая, что командир стоял подле меня, наблюдая.

— Я закончила, — прошептали мои губы, так как после нескольких дней молчания, язык почти не повиновался мне.
— Отлично, иди к лошади, — приказал он, стоя так же неподвижно.

Я чувствовала на себе его взгляд на протяжении всего моего короткого пути. И только когда, подойдя к скакуну, я позволила себе обернуться, обнаружила, что он склонился к реке. Его не было несколько минут, после чего последовала команда напоить лошадей. Я смотрела, как животные неслись к живительной влаге, и как воины помогали им распределиться по берегу.

Улыбка показалась на моих губах, пока лошади фыркали от удовольствия. Я бы тоже хотела окунуться в прохладу воды, снять пыльную тунику и смыть грязь с тела. После водопоя последовал очередной приказ оседлать лошадей и продолжить путешествие. Перейдя вброд реку, мы направились на северо-восток.

На следующем привале командир опять помог мне слезть с лошади. Насыщаясь фруктами и полбяными лепешками, я раздумывала, почему он вдруг решил составить мне компанию. Спросить напрямую я не решалась. Командир по-прежнему безмолвствовал, однако ночью палатку своего контуберния он поставил рядом с моей. Так происходило на протяжении еще двух дней.

Он тенью следовал за мной — и вовсе не из мер предосторожности. Все знали, что если римским солдатам требовалось что-то, они, не стесняясь, это брали. Я никак не могла разобраться в ситуации. Что нужно от меня этому замкнутому воину?

В моем присутствии он не снимал шлем, и я продолжала рисовать в воображении его лицо. Сероглазый с длинными белыми волосами или голубоглазый с короткими черными? Все нарисованные воображением образы казались неточными. Эта загадка превратилась в навязчивую идею. Теперь не только он ходил за мной, но и я украдкой пристально наблюдала за ним, стараясь не выдать себя ненароком.

Спустя пару ночей я заметила, что ткань палатки, расположенной рядом, дернулась. Стараясь двигаться как можно тише, я чуть отодвинула ткань в сторону. Мужчина сидел у огня. Я зачарованно наблюдала за его развевающимися на ветру темными волосами, отсветы костра придавали им рыжеватый оттенок. Он довольно долго сидел у огня, я тоже, не шевелясь, оставалась на своем посту.

Когда я решила, что декан собирается просидеть в таком положении до рассвета, воин вдруг поднялся. Наши взгляды моментально встретились, как только он обернулся, потому что я непредусмотрительно откинула полу палатки для лучшего обзора и не успела вернуть ее на место. Я раскрылась, но не это волновало меня сейчас.

Он был совсем молод. Правильные черты лица сейчас были нахмурены, возможно, потому что я застала его врасплох. Мне вдруг захотелось разгладить морщины, образовавшиеся на его лбу. Щеки и подбородок покрывала щетина, указывающая на долгие странствия путника. Но мои глаза остановились на глубоком шраме, проходящем через всё его лицо.

— Молодой особе полагается спать, а не подглядывать за мужчинами, — грубо сказал он, направляясь ко мне.
— Я всего лишь хотела воды, — прошептала я, стараясь унять разбушевавшееся сердце.
— И лгать ей тоже не позволяется, — осадил меня командир.
— Почему вы днем не снимаете шлем? — набравшись смелости, спросила я.
— Потому что девушки падают в обморок, видя мои ранения, — помрачнел он, будто стыдясь своего внешнего вида.
— Разве похоже, что я могу потерять сознание?
— Нет, — покачал он головой. — Нечасто встретишь женщину, сильную духом.
— Отца ранили у меня на глазах, — понурила я голову. — Он спас меня ценой своей жизни.
— Я слышал иное, — не согласился воин.
— Он не убивал себя! — вспыхнула я, сжимая руки в кулаки.
— Этого никто не знает.

Мы замолчали. В тишине лишь слышался трек догорающих поленьев. Мужчина угрожающе возвышался надо мной, отчего рядом с ним я чувствовала себя букашкой, которую он может раздавить в любой момент.

— Идите спать, завтра мы достигнем Рима, вам необходим отдых, — посоветовал мужчина.
— Хорошо, только если вы назовете мне свое имя, — пообещала я, выставляя собственное условие.
— Зачем оно вам? — удивился воин, уже собиравшейся скрыться в своей палатке.
— Хочу помнить командира, который не давал насмехаться надо мной, — ответила я. — Люди Октавиана бывают чересчур злобны.
— Не все.
— Да, именно поэтому я хочу знать, — заключила я, храбро смотря ему в глаза.
— Эмметтиус, — отозвался он.
— Розалия, — представилась я, искренне улыбаясь ему, после чего дернула полу палатки, скрываясь от темных глаз, пленивших меня.

Уже не первую ночь мне снился мужественный воин, только теперь я видела его лицо. И никакие шрамы не умаляли его в моих глазах. Я уже не видела в нем врага, лишь праведного защитника. Наблюдая за деревьями, проносившимися мимо, я пыталась разобраться, как случилось, что командир в подчинении Октавиана стал пределом моих мечтаний. Сердце замирало в груди, стоило только подумать о нем.

Это было неправильно. Мне грозило стать наложницей, ведь если бы Октавиан хотел, давно бы уже убил меня. Я всё еще помнила его слова, сказанные мне во дворце Александрии перед его помпезным отъездом в Рим. Единственный оставшийся в живых триумвир обещал мстить моему отцу даже после смотри. Для этого ему нужна была я.

Когда солнце начало клониться к горизонту, я заметила людей. Уже через час наша процессия въехала в Капенские ворота столицы. Весь путь до дворца я упрямо смотрела на гриву лошади. Ни великолепные колонны, простирающиеся до небес, ни белоснежные одежды здешних женщин, которым я всегда подражала, ни прозрачная вода в фонтанах не привлекали мое внимание. И когда впереди замаячили ступени, ведущие к моему будущему господину, сердце мое дрогнуло.

Эмметтиус был рядом. Воин помог мне спешиться и предложил первой взойти по ступеням к его повелителю. Я не хотела наживать декану проблем, поэтому, подобрав полы грязной туники, с достоинством подняв голову, прошествовала наверх мимо многочисленных колон, удерживающих кровлю убежища убийцы моего отца. Я отсутствовала во дворце, казалось, целую вечность, но убранство залов осталось прежним.

Мы не останавливались, пока не вошли в тронный зал. Триумвир встретил нас за столом, но, увидев меня, тут же прогнал людей. Я не понимала, что происходит, пока Октавиан не объяснил, что никто не должен был проговориться о моем пребывании в Риме, а тем более во дворце.

— Можешь идти, — приказал он Эмметтиусу, и мужчина, кинув на меня сочувствующий взгляд, удалился.
— Мы ехали по главным улицам Рима, — сказала я, когда тишина, воцарившаяся в зале, стала нестерпимой. — Неужели ты считаешь, что меня никто не узнал?
— Розалия, ты не была в столице несколько лет, — губы Октавиана изогнулись в улыбке. — Никто не узнает тебя, поверь.
— Чего ты намерен добиться от меня? — спросила я, понимая, что в его словах слишком много правды. Я уже не девчонка, так беззаботно бегающая по дворцовому саду.
— Я уже говорил тебе, — намекнул мужчина, подойдя ко мне вплотную. — Твоей руки.
— Не бывать этому! — со злостью повторила я, отказывая, как и тогда в Александрии.
— А я так надеялся, что путешествие пойдет тебе не пользу, — цокнул Октавиан, снова садясь за стол. — Не желаешь разделить со мной трапезу?
— Предпочту отказать, — покачала я головой, сдерживая дрожь рук при мысли есть с ним пищу с одного стола.
— Розалия, я неспроста привез тебя в Рим тайно. Ты не сможешь попросить помощи, да и не осталось людей, готовых встать на твою защиту. Брак — единственный для тебя выход. Но я не стану давить, ты сама придешь ко мне, когда настанет время. Я умею ждать.

Я хотела выцарапать ему глаза, но сдержалась. Пренебрежительное отношение Августа чувствовалось еще с плавания из Египта: пленную, пусть и чистокровного происхождения, сопровождала не центурия⁶, а один контуберний, обычно посылавшийся для доставки преступников в тюрьму.

Он спокойно пригубил что-то из кубка и призывно взглянул на меня. Мое молчание лишь разозлило Августа, и мужчина приказал отвести меня в мои покои. Комната оказалась достаточно просторной, но, кроме широкой, высокой кровати, инкрустированной золотом и слоновой костью, глиняных горшков с плющом, небольшого отполированного стола и пары стульев из редкого дерева, в ней больше ничего не было.

Впервые за несколько дней оказавшись в одиночестве, я дала волю слезам. После оплакивания своей судьбы мне пришлось принять помощь двух вошедших служанок, после чего я отправилась в термы⁷. Смыв грязь и пот, я облачилась в новую тунику и приготовилась с достоинством встретиться с превратностями, уготовленными мне судьбой.

Так я стала пленницей при дворце. Октавиан дал мне время, но я сомневалась, что ему удастся заставить меня прийти к нему первой. Какой бы выгодный политический союз из нас ни получился, я не желала связывать свою жизнь с человеком, из-за которого погиб мой отец, и порочить его память. Я лучше приму смерть, чем пойду на предательство.

Римская земля изменилась в мое отсутствие. Я узнала, что по возвращению из похода на Александрию Октавиан провозгласил смену строя. Второй Триумвират⁸ распался. Теперь это была не республика, а Римская империя, а он — императором. Спрятавшись в одной из потайных комнат дворца, я с горечью слушала речи сенаторов, поносящих моего отца на приемах нового владыки. Как должное принимали они предложенные им яства, не задумываясь о целях и планах нового императора.

Теперь всё обстояло иначе. Антоний, в отличие от Октавиана, был для них слабым правителем, я же возлагала всю вину на Клеопатру. Это она пленила его, заставила отвернуться от государства, в расширение и процветание которого отец вложил все силы.

Единственное, что радовало меня в сложившихся обстоятельствах, так это декан моей охраны. Октавиан высоко оценил службу Эмметтиуса, доставившего меня в целости и сохранности, так что приставил мужчину следить за мной. Мало кто знал, что я жива и живу во дворце, — это станет неслыханным событием. Воин повсюду сопровождал меня, закутанную в паллу⁹ и укрытую кукулем¹⁰, целую неделю, прежде чем состоялся наш первый разговор.

— Ты всегда носишь шлем? — не удержавшись, спросила я, когда мне надоело видеть перед собой лишь забрало.
— Это не запрещено, — пожал плечами Эмметтиус. — К тому же так всем удобнее.
— Я бы предпочла, чтобы ты не носил его, — твердо сказала я, желая снова увидеть прекрасные глаза мужчины. — Хотя бы в моих покоях.

Эмметтиус промолчал, но шлем снял. В душе я праздновала свою маленькую победу. С этого момента всё упростилось. Мы начали общаться, перед этим не забывая убедиться, что оставались наедине. Так я выяснила, что мужчина вступил в армию по велению отца, что он презирал жестокость и любил мирное времяпрепровождение: читать, слушать выступления поэтов и философов, даже иногда сочинять стихи. Но война изменила его. Теперь мужчина был холоден, сдержан и осторожен. А своей неподкупностью еще больше влек меня.

Однако его принципы не помешали нам стать друзьями. Октавиан не принуждал на меня, но не переставал намекать, что время на исходе. Римская земля была готова стать настоящей империей, но имелось множество тонкостей, а с дошедшими до Рима слухами — еще и проблем, которые должен был учесть и уладить самопровозглашенный император. Народ хотел мира, а наш союз мог его гарантировать. Я не заговаривала на эту тему с Эмметтиусом, но по его взгляду понимала, что он осуждал то, как вел себя со мной Октавиан.

Я считала, что всему виной наша дружба, но всё оказалось намного сложнее. Однажды я попросила Эмметтиуса разделить со мной трапезу, ведь еды он приносил вдоволь, а я так не любила потчевать в одиночестве. Потянувшись за виноградом, наши пальцы соприкоснулись. Искра, пробежавшая между нами, стремительно разгоралась. Я видела это по его глазам, в то время как волна жара охватывала мое тело. Мужчина так и не отпустил мою руку, принявшись нежно поглаживать раскрытую ладонь.

Мои глаза закрылись от этой ласки, а дремавшие чувства вспыхнули с новой силой. Но они были запретными. Когда Эмметтиус остановился, я посмотрела ему в глаза и поняла, что он разделял мои мысли. Мы не могли позволить себе большего. Именно поэтому он отпустил мою ладонь.

Вечер был испорчен. Воин, занявший привычное место у двери, отбил последнее желание есть. Многое было ясно без слов. Но его взгляд, направленный на меня, всё расставил по местам. Так же мужчина смотрел на меня на протяжении всего пути в Рим.

Так в моей голове зароились мысли о том, что, возможно, я понравилась ему еще тогда, по дороге из Анцио. Это объяснило бы его поведение, но я промолчала, дабы не усугублять ситуацию. Мне по-прежнему нужен был друг или благодарный, пусть и немногословный слушатель. Я не могла допустить даже мысли о том, чтобы снова ощутить непреодолимое одиночество.

Но тот ужин изменил всё. Мы оба поняли, что имели чувства, запрещенные в нашем положении. Эмметтиус старался держаться от меня на положенном расстоянии, но я видела взгляды, которые он бросал на меня. Нежность, сквозившая в них, боролась с желанием. Я знала, потому как во мне царило то же смятение. Мы продолжили прогуливаться по перистилю¹¹ и ходить в библиотеку, но окружавшая нас тишина угнетала.

Разговаривали мы только по необходимости, не заводя более дружеских бесед. Мне не хватало прежнего общения, но должна признать, что так было лучше для нас обоих. Если бы мы не остановились, то продолжили бы хождение по острию ножа. И кто знает, чем бы обернулись наши отношения, а я и так потеряла в этой жизни слишком многое.

Но ситуация продолжала меняться, судьба снова толкала меня на край пропасти. Двумя днями позже я увидела рядом с Эмметтиусом женщину. Она была красивой, приветливой и, казалось, подходила ему. Я спросила о ней у одного из стражников и услышала то, чего больше всего боялась. Его родители хотели породниться с одним семейством, поэтому нашли сыну невесту. Это меняло всё и в то же время ничего.

— Ты женишься? — спросила я, когда он вошел ко мне следующим утром.
— Нет, — покачал головой мужчина. — Что побудило тебя задать такой вопрос?
— Я видела вчера твою невесту, — прошептала я, желая прикоснуться к его лбу, покрытому морщинами от недовольства.
— Я объяснился с родителями, — вздохнул Эмметтиус. — Мы были знакомы с Изабеллеттой с детства, но никогда не питали друг к другу чувств. Эдвардиус, мой друг, более достойная для нее пара, к тому же я знал, что она ему приглянулась. Изабелетта просила меня отказаться, так как ее сердце занято.
— Я не знала.
— Как и мое сердце, — вполголоса закончил воин, прежде чем поставить поднос для первого приема пищи и покинуть мои покои.

Сглотнув ком, образовавшийся в горле от его слов, я стерла слезы, выступившие на глазах. Мое сердце чувствовало, что он говорил обо мне. Мужчина фактически признался мне в любви. Почему я не ответила ему взаимностью? Я не имела право втягивать его в ситуацию с Октавианом, которая в конце концов его погубила бы.

Август казнит Эмметтиуса, если узнает. Я боялась за него, боялась за себя. Умом я понимала, что император просто принудит меня к браку, если не получит добровольного согласия. Только так, как патриция¹², я смогла бы жить в почете и уважении. Я не могла убить себя так, как сделали мои родственники. У меня не хватило бы духу. Весь день я провела, размышляя о надвигающемся будущем.

Я не хотела тянуть более. Если мне придется связать свою жизнь с Октавианом, то я должна хоть на мгновение почувствовать счастье. Мне нужно было ощутить себя желанной, а вызвать во мне нужные мне эмоции мог только один человек. Я решила пойти на вполне обдуманный риск. А решать будет Эмметтиус.

Выбрав белоснежную хлопковую тунику, я поправила волосы цвета спелой пшеницы, уложенные в строгую прическу, надела свои лучшее кольца и ожерелье и принялась ждать. В назначенное время дверь отворилась, и Эмметтиус застыл на месте с подносом в руках. Мой ужин быстро оказался на столе, и мужчина повернулся, чтобы уйти. Я не могла позволить этому случиться, поэтому побежала ему наперерез.

Как только моя ладонь коснулась шерстяной лацерны¹³ на его плече, все барьеры, так долго нами возводимые, обрушились в одночасье. Руки мужчины обвились вокруг моей талии, и я закрыла глаза, почувствовав его губы. Поцелуй из мягкого и познающего быстро перерос в страстный и поглощающий. Наши губы сминали друг друга, упиваясь долгожданной близостью.

Я забыла о течении времени после того, как избавившись от одеяний, Эмметтиус опустил меня на ложе. Минуты показались бесконечностью, пока мы ласкали друг друга, покрывали поцелуями тела и шептали слова, которые при других обстоятельствах так и остались бы не высказанными. Любовь ощущалась в каждом вздохе, в каждом прикосновении, и только тогда я поняла, что такое истинное счастье.

Этот мужчина стал для меня живительным глотком воздуха, с ним я задышала полной грудью. Он показал мне, насколько прекрасно отдавать себя кому-то полностью, без остатка. И я просто растворилась в удовольствии, что дарило мне его тело. В волшебном, неописуемом наслаждении.

Я могла бы вечно целовать его вспотевшую кожу или запускать пальцы в растрепанные волосы. Я хотела проводить пальчиками по его шраму и шептать, что он — прекрасен, потому что так и было. И я по максимуму пользовалась выпавшим мне случаем. Эмметтиус заставил меня поверить, что я прекрасна. Словами. Поступками. И я никогда не пожалею об этой минуте слабости.

— Какой ответ ты дашь императору? — спросил мужчина, поглаживая пряди моих волос.
— Я не могу принять его как супруга, — вздохнула я, кладя его ладонь себе на грудь.
— Должна же быть возможность обеспечить тебе свободу, Розалия, — размеренно сказал Эмметтиус под стук моего сердца. — И когда она появится, я сделаю всё, чтобы твоя жизнь принадлежала только тебе.

Я лишь улыбнулась, погружаясь в мечты. Мы наслаждались теплом тел друг друга, а не почти потухшей жаровни. И я старалась запомнить то мгновение покоя, что дарило мне присутствие этого мужчины.

Мы расстались, едва солнце забрезжило над горизонтом. Тяжело было смотреть, как полюбившейся мне Эмметтиус уходит, но я знала, что вскоре он вернется, как обычно принеся мне пищу, и мы будем сидеть и любоваться друг другом. И так будет, пока Октавиан не станет предпринимать активных действий в моем отношении. После прошедшей ночи я была не уверена, что так просто смогу покориться императору.

В назначенный час дверь отворилась, и я ощутила трепет предвкушения новой встречи. Но улыбка быстро спала с моего лица, когда я увидела Октавиана, лично державшего в руках поднос. Это было немыслимо, но всё же император поставил передо мной угощения, а сам опустился на ближайшую подушку.

— Как сегодня спалось, Розалия? — медовым голосом обратился ко мне Август.
— Как и всегда — чудесно, — с достоинством ответила я.
— Мне так захотелось присоединиться к тебе за трапезой, — продолжил Октавиан, внимательно разглядывая меня. — Ты не откажешь?
— Нет, — покачала я головой, беря кусочек персика.

То выдалось самое странное утро после моего возвращения в Рим. Октавиан вел себя слишком учтиво, в совершенно не свойственной ему манере. Но я надела непроницаемую маску и просто улыбалась владыке Рима. Внутри всё бушевало, я волновалась за Эмметтиуса, который мог узнать о визите Октавиана и неверно истолковать ситуацию. Хотя этой ночью я подарила ему себя, но мы по-прежнему не могли быть вместе.

— Не желаешь ли прогуляться, Розалия? — спросил император, и я замерла.
— Ты же скрываешь меня?
— Больше нет.

Мое время вышло. Октавиан дал мне возможность собраться, а потом один из его стражников проводил меня в колесницу, в которой уже восседал император. Я услышала удар хлыста, лошади заржали и понесли нас по улицам Рима. Народ едва успевал приветствовать проезжавшего мимо императора.

Мое сердце на мгновение остановилось, когда вдалеке показались колонны и многоярусные переходы Колизея. Колесница мчалась прямо к ним. Я бывала здесь лишь однажды, в детстве, на показательных выступлениях гладиаторов. До сих пор в ушах стоял гул беснующихся трибун, которые с удовольствием наблюдали за боями.

Если Октавиан хотел показать меня миру, то лучшего места было не найти. Мы проехали в специальную арку, объезжая многочисленную толпу, желавшую попасть на представление. Воины обступили нас, и под многоголосый гул император взошел на трибуну. Я, по его велению, заняла место подле него.

Через некоторое время начались бои. Я хладнокровно наблюдала за действиями, разворачивающимися на арене, снова не желая демонстрировать свои слабости. Октавиан был жесток, на рев толпы, скандирующей оставить победителям жизнь, император лишь неумолимо опускал мизинец вниз. Он лишил жизни уже четырех гладиаторов, включая прегенариев¹⁴.

— Розалия, как высоко ты оцениваешь свою свободу? — вдруг спросил Октавиан, пока с арены убирали трупы.
— Ты прекрасно знаешь мой ответ, — процедила я. — Именно поэтому ты до сих пор не принуждаешь меня к обручению.
— Так ты отказываешь мне в браке, — холодно заключил император.
— Я не смогу жить с тираном, — смотря ему в глаза, ответила я, тем самым ставя точку в своей судьбе.
— Что ж, ты так решила, не я, — предупредил он, вскидывая руку.

Ворота раскрылись, и на арену вышел очередной боец. Кровь застыла в моих жилах, когда я рассмотрела такие знакомые доспехи. Воин поднял вверх меч, который держал в руке, и толпа загалдела. Мой потерянный взгляд метнулся к Августу, который самодовольно ухмылялся своей победе.

— Думала, я ничего не узнаю? Болтливые солдаты донесли мне о ваших не таких уж тихих беседах, — прошипел он. — Ты отказываешь мне, но подпускаешь к себе урода? Никто не может отвергать императора.
— Не смей…
— Не забывай, с кем говоришь, Розалия, — рыкнул Октавиан. — Он может умереть прямо у тебя на глазах, или ты можешь спасти его.

Я понимала, что ему нужно, но гладиаторы никогда не возвращались с арены без боя. Октавиан хотел проучить меня и в любом случае замышлял убить Эмметтиуса. Я посмотрела на воина, яростно мотавшего мне головой. Это был знак. Мужчина понимал, что происходит, и умолял меня отказаться.

— Нет, пусть борется за свою жизнь, — прошептала я, кивая любимому. Это всё, что я могла сделать для него.
— Да будет так.
— У меня есть условие, — вдруг закричал Эмметтиус, после чего в Колизее воцарилась тишина. — Я буду бороться за ее свободу.

Его меч указывал прямо на меня. Я не знала, было ли у гладиатора такое право, но рев трибун подсказал мне, что это допускалось. Война закончилась, настали времена, когда народ требовал лишь хлеба и зрелищ. И толпа получила свое, скандируя имя моего любимого, стоявшего в центре арены, в то время как я сидела рядом с императором. Сегодня решится моя судьба.

— Если я выиграю, ты отпустишь ее, — прогремел голос Эмметтиуса на всю арену.

Некоторые люди даже встали, чтобы лучше видеть происходящее на императорской трибуне. Октавиан выглядел взбешенным, однако взял себя в руки, сообщая своему бывшему воину окончательное решение.

— Если ты победишь, она, — его палец указал на меня, — может отправиться куда угодно прямо из Колизея, но ты навсегда останешься в рядах гладиаторов. Иначе умрешь не только ты, но и она.

Эмметтиус посмотрел на меня, кивнув в одобрении. Я лишь отчаянно замотала головой, осознавая, что победа не изменит его участь, а проигрыш отправит к праотцам нас обоих. Также я понимала, что Октавиан непременно убьет его: оставлять воина, кинувшего вызов императору, было опасно. Даже самый несведущий крестьянин это разумел. Величия добивались лишь лучшие, зачастую посмертно. Поэтому мое сердце ныло от неизбежного исхода событий.

Любимый стоял там, в центре поля, сжимая в руках меч, готовый бороться за мою свободу. Он выполнил данное мне обещание, но какой ценой! Я предпочла бы вечное рабство, лишь бы Эмметтиус остался в живых. Среди рева бушующей толпы, никто не услышал скрежета решеток, которые выпустили на арену пять гладиаторов. Мое сердце замерло.

— Славься, цезарь! Идущие на погибель приветствуют тебя! — крикнул один из гладиаторов, а остальные подхватили его слова, обращенные к довольному Октавиану.
— Вы все знаете правила, — объявил император, поднимаясь, — выживший может получить свободу.

Толпа загудела, одобряя слава Октавиана, но я знала, что выиграй Эмметтиус, его право на свободу перейдет мне. Судьба же его самого предрешена. Гладиаторы образовали вокруг моего любимого своеобразный круг. Сегодня их цель — он. Прежде чем поступил сигнал, начался бой.

Мое сердце опять пропустило удар, стоило на арене образоваться куче из тел и оружия, в которой ничего нельзя было разглядеть. Эмметтиус отразил первую атаку — гопломах¹⁵ свалился к его ногам, но я видела кровь. Эмметтиус был ранен. Прежде чем ему дали перевести дух, четверо оставшихся бойцов, переглянувшись, напали на него. Я зажмурилась, не в силах смотреть на эту кровавую бойню.

— Ну, что же ты, Розалия, — услышала я голос Октавиана прямо у своего уха, — открой глаза. Я хочу, чтобы ты перед смертью запомнила его поражение.

Его пальцы, вцепившиеся в идеальную прическу, подняли мою голову так, что глаза невольно распахнулись. Очередной противник, на этот раз скиссор¹⁶, упал к ногам Эмметтиуса, пока тот вытаскивал второй меч из-под кирасы¹⁷ бездыханного провокатора¹⁸. Осталось двое. Октавиан отпустил меня, занимая прежнее место. Я видела ярость в его глазах.

Но я целиком сосредоточила внимание на арене. Я зажала кулак во рту, чтобы скрыть рыдания, вырывающиеся из груди, ведь любимого загнали в угол. В следующий момент в его плече оказалось метко брошенное копье, а фракийцу¹⁹ перерезали шею. Остался один.

Схватка вышла жестокой. Мужчины, выбив оружие друг у друга, сошлись в рукопашном бою. Их удары были точны и сильны, но силы были равными, если не считать ранение Эмметтиуса. Каждое попадание кулака другого гладиатора в его плечо сопровождалось криком боли любимого. Я заткнула себе уши, не в силах слышать это.

А толпе нравилось. Толпа бесновалась, одобрительно крича. Я же молилась. Прося даровать жизнь, что решалась в бою, и о справедливости. И Небеса услышали меня. Вдруг выглянуло солнце, на секунду ослепляя противника Эмметтиуса. Но этого мгновения оказалось достаточно. Крепкие руки гладиатора прижали к себе галла²⁰, сжимая его шею. Он сопротивлялся, как мог, но любимый оказался сильнее.

С последним вздохом побежденного гладиатор отпустил руки. Из горла победившего вырвался звериный рык, и толпа поддержала его. Лицо Октавиана перекосилось от ярости. С криком боли, вытащив копье, мужчина, приложил ладонь к ране.

— Я выиграл! — прогремел Эмметтиус, опускаясь на колени.

Кинув лишь взгляд на Октавиана, я осознала, что битва еще не закончена. Воин стоял рядом с воротами, которые вдруг открылись, выпуская на арену еще одного участника – кровожадного димахера²¹. Эмметтиус даже не успел встать, как острие меча проткнуло его нутро. Руки воина схватили рукоятку оружия, пока он смотрел в глаза своему убийце, который удовлетворенно ухмылялся.

Крик вырвался из моей груди, пока я наблюдала, как тело любимого мужчины падает в грязь арены. Октавиан поднял руку, но не услышал того гула, который обычно присутствовал в Колизее. Эмметтиус был честным воином и не заслуживал подлой смерти. И без мнения толпы было понятно, что он умрет от смертельного ранения. Каково было его удивление, когда люд начал единогласно скандировать «Жизнь!», и тем не менее Октавиан повернул ладонь мизинцем вниз.

Но прежде чем победивший воин смог обернуться и закончить начатое вторым кинжалом, в его шее торчал острый стержень, выпавший из рук убитого скиссора, который метнул истекающий кровью Эмметтиус. Его рука, поднятая вверх, означала окончательную победу гладиатора. Октавиан ничего не мог противопоставить очевидному факту. Публика взорвалась, скандируя имя победителя.

Я больше не могла оставаться на месте. Пробежав мимо застывшего, словно статуя, Октавиана, я спустилась по ступеням вниз. Охрана не стала препятствовать мне, когда я рванула решетку, ведущую ко входу на арену. Грязь под моими сандалиями прилипала к ногам, но я не обращала на это внимание. Опустившись рядом с хрипящим мужчиной, я сжала в ладонях его бледное лицо.

— Я выиграл, — проговорил он одними губами, но я прекрасно поняла его.
— Да, — кивая, сказала я, ощущая бегущие по щекам слезы. — Ты сделал это.
— Будь… — кашель, вырвавшийся из его груди, помешал ему договорить.

Его глаза закатились после того, как мужчина попытался сплюнуть скопившуюся во рту кровь. Я взяла чистый конец туники, не испачканной в грязи, и промокнула его рот, хватающий воздух.

— Я здесь, я рядом, — прижимаясь губами к его лбу, прошептала я. — Люблю тебя!
— Свободна, — закончил мужчина свою реплику, взглянув на меня последний раз.

Мои губы находился напротив его, поэтому я поймала последний вздох мужчины. Я не могла больше сдерживать всхлипы, держа на руках его бездыханное тело. Опустив ладонь на его прекрасное лицо, я провела по нему, закрывая мертвые глаза. Пусть он обретет покой. Уткнувшись в грудь бесстрашного воина, я разрыдалась. Народ, продолжающий выкрикивать его имя, тем самым доказывал, что Эмметтиус умер смертью воина, отстояв для начала мою свободу.

— Тихо! — услышала я возглас Октавиана. — Как ваш император я провозглашаю победу Эмметтиуса. Розалия, — обращаясь уже ко мне, тише проговорил он, — ты свободна.

Он не мог подвергнуть сомнению свое слово, но я видела ненависть в его глазах. Затем император покинул амфитеатр, как и зрители. Я же осталась лежать на груди Эмметтиуса до позднего вечера, пока не пришли стражники, чтобы унести тело.

Когда одна из девушек подошла, чтобы обмакнуть свои свадебные шпильки кровью победителя, я помешала ей это сделать. Ее возможное счастье не интересовало меня. Я не хотела делиться им ни с кем. Единственное, что я могла сделать для любимого мужчины, так это похоронить его, что и сделала со всеми почестями, какие могла себе позволить.

После того как, раздобыв сестерций²², я вложила монету в рот Эмметтиусу, его тело было облачено в тогу и положено на простые носилки. Число воинов, которые оплакивали смерть декана, было не велико, так как многие боялись гнева императора. Но всё же преданные люди сопроводили нас до погребального костра, который я собственноручно подожгла. Прах Эмметтиуса, охлажденный вином, символизирующем его кровь, был собран в позолоченную урну, что я поставила на самом видном месте в атриуме²³ своего нового жилища.

Октавиан сдержал слово, оставив меня в покое. Никто из сената не заинтересовался жизнью дочери Антония, поэтому мне удалось беспрепятственно покинуть Рим. Я перебралась в захваченную Италию, где и прожила всю оставшуюся жизнь. Условия проживания здесь, вопреки моим представлениям, оказались намного лучше. Удобства — не главное в жизни, есть вещи намного ценнее.

Доспехи Эмметтиуса, сохраненные мной, служили напоминанием, что моя свобода — дар, который нужно беречь как зеницу ока. Он добыл мне ее своей кровью, своей жизнью. И я каждый день благодарила его за подаренный шанс. Этот бесстрашный воин забрал с собой частичку меня, но и, не зная того, подарил мне частичку себя.

Эмметтиус продолжал жить не только в моем сердце. Я видела его каждый день, смотря на улыбку сына с такими же растрепанными волосами, что были у его отца. Каждый день, заглядывая в глаза цвета неба своего мальчугана, я благодарила мужчину за ту ночь, что соединила и в то же время разлучила нас. Но я понимала, что при любых обстоятельствах наша любовь была обречена.

Смысл жизни, который как я думала, что потеряла, вернулся. Моей целью было вырастить сына таким же сильным и честным мужчиной, каким был его отец. Я только просила Эмметтиуса, который, я надеялась, смотрел на нас с небес, придать мне сил, чтобы воплотить задуманное. Тогда я смогу встретиться со своим героем. И ради этого я продолжала жить.

Форум