Глава 19. Et memorias: Безразличие

Если я собралась бросить даже мысли о своем прошлом, я должна помнить о всех потерях, которые принесли мне отношения с Лесли. Все они были ничтожными в сравнении лишь с одной, которая до сих пор управляла моим подсознательным. Всего один день, одно происшествие изменило в корне моё представление о собственной жизни. Я и не подозревала, что так хотела того ребенка, пока не потеряла его.
Этот день был для меня заурядным, как и все предыдущие деньки моей скучной жизни. Он начался с яркого солнца, светящего мне в лицо, и не предвещал ничего плохого. Именно тот непримечательный, совершенно обычный день предопределил мое будущее.
Мне наконец удалось смириться с уходом Лесли. Точнее, с нашим расставанием. Я вернулась к учебе, если этот процесс можно было так называть. Большую часть свободного времени я проводила в своей комнате, прослушивая музыку, напоминающую мне о прошедших счастливых днях, читая душераздирающие истории о любви или же гуляя бесцельно во всемирной паутине. Питание и сон для меня отошли на второй план, и я особо не задумывалась, если забывала завтракать или ужинать. В обед приходилось играть перед девчонками из кампуса нормальную студентку и съедать с ними за компанию какой-нибудь сэндвич. Понимание того, что я вредила этим ребенку, кололо где-то в груди. Тогда я исправлялась и ела фрукты или салат. Но особой радости ни ночной сон, ни принятие пищи мне не приносили. Назойливый голос в голове твердил, что еда мне не нужна, и я подчинялась ему, отказываясь от полноценного питания. Тогда я не понимала, что мне нужна помощь. Я будто шла по лезвию ножа, наклоняясь то вправо, то влево. И в любом случае, падение было неизбежным.
После нашей последней встречи прошел целый месяц! И если верить моим подсчетам, ребенку, которого я носила под сердцем, было уже восемь недель. Мне все еще трудно было представить, что внутри меня с бешеной скоростью развивается эмбрион размером с клубнику. У него уже были конечности, и с седьмой недели он начинал активно шевелиться, хоть я не могла еще этого чувствовать. Также у малыша сформировались все главные внутренние органы. У него билось сердце, и я безумно хотела увидеть своего малыша на мониторе УЗИ аппарата.
Каждую неделю я читала информацию о развитии плода в университетской библиотеке. Принялась даже заниматься дыхательными упражнениями, чтобы вовремя можно было остановить очередную паническую атаку при мысли о том, что я буду матерью-одиночкой.
Все казалось мне ничтожным по сравнению с этим.
Благодаря Синти я решилась обратиться к врачу, чтобы подтвердить свою беременность официально и убедиться, что с малышом всё в порядке. Естественно, всё было спланировано втайне от матери, иначе она бы тут же приехала и устроила мне приличную выволочку.
Лишь мысль о будущем материнстве буквально питала во мне жизнь.
Сестра приехала в Филадельфию лишь для того, чтобы пойти со мной в клинику, и мы провели с ней целый день вне общежития.
Оказавшись в совершенно другом мире, наполненном эмоциями, противоположными моим, я смогла немного расслабиться. Мне не хотелось плакать или рассуждать о призрачном бесперспективном будущем. Я искренне радовалась мороженому на лавочке в парке, улыбалась при виде годовалых малышей, еле опирающихся на свои малюсенькие ножки, но так уверенно топающих навстречу новым познаниям.
Когда мы добрались в запланированное время в клинику, я уже была готова к ультразвуку. Напутствия старшей сестры поддерживали во мне уверенность в будущем, в котором я буду матерью замечательного малыша. Пусть я буду воспитывать его без отца, но я не буду одна.
Синтия и Виктор готовы были принять нас у себя дома, хоть мне и больно было думать о том, что Лесли будет жить в нескольких милях от нас. Мысль же о том, что придется растить ребенка в Трентоне под надзором моей вечно недовольной матери, расстраивала меня еще больше.
Меня ждала стандартная процедура. Я часто наблюдала ее, когда мать или отец брали нас с сестрой на работу. Больница была для меня вторым домом, и я не сильно расстраивалась, когда сидела на стуле возле мамы, проводившей осмотр своих пациентов.
Итак, мы вошли в кабинет доктора Эйприл Хопкинс, и мне предложили переодеться за ширмой. Заботливая медсестра протянула мне хлопчатобумажного вида больничную рубашку бледно-розового цвета. Он ассоциировался у меня со сладкой ватой, и я искренне не понимала, почему некоторые гинекологические отделения используют этот ужасный отталкивающий цвет.
Я улеглась на кушетку, а Синти встала напротив монитора, скрепив пальцы рук в жесткий замок. Выражение её лица говорило о заботе, но не исключало серьезности и профессионального взгляда. Только врачи и знающие в этом толк могут так смотреть на больничное оборудование. Не без познаний о его назначении. Не без опыта в самостоятельной постановке диагноза или в его обсуждении.
Доктор Хопкинс улыбнулась мне и задала стандартные вопросы, интересующие врачей при обследовании пациентов. Среди них были и те, которые раньше мне не задавали.
- Когда у вас была последняя менструация? – не снимая улыбку с лица, расспрашивала доктор.
- Это было двадцать второго февраля, - уверенно ответила я, хотя уже успела сама подсчитать срок беременности.
Холодный гель оказался внизу моего живота, и я сжала губы. Привычка задерживать дыхание, словно мне сейчас сделают больно, не оставила меня и сейчас.
- Я вижу эмбрион, - коротко сказала доктор. – Поздравляю, вы беременны.
Как будто я сама не знала об этом!
Следующие слова из уст Эйприл Хопкинс я слышала уже как в тумане. Волнение было сильным, и у меня участился пульс, раздражающе звуча в ушах.
- Ваша беременность была запланированной? – прищуриваясь, доктор продолжала смотреть в монитор.
- Нет, - ответила я спустя секунды три. – Но я решила родить этого ребенка, - добавила уже уверенным тоном.
- Все в порядке? – нервно теребя пуговицу на своем джемпере, спросила Синтия.
- Есть некоторые сложности, - нахмурившись, ответила доктор. – Я вижу эмбрион, он находится в матке, - мисс Хопкинс продолжала водить датчиком прибора, надавливая мне на живот так, будто хотела сделать в нем дыру. – Но размеры плода не соответствуют его приблизительному возрасту. У вас сейчас восьмая неделя беременности, мисс Дженкинс, но параметры эмбриона соответствуют лишь шестой.
- Он неправильно развивается? – спросила Синти, покусывая нижнюю губу.
Она разглядела на экране моего ребёнка. Я видела это по её глазам. Сестра была обеспокоена и явно старалась не выказывать своих настоящих чувств.
- Подключите допплер, - обратилась доктор к медсестре, явно скучающей за рабочим столом. – Я не уверена, сейчас мы проведем допплерометрию и сможем лучше рассмотреть. Понимаете, обычное ультразвуковое исследование не всегда может уловить, ммм…
Она не закончила предложение, будто боялась сказать лишнее. И меня это не на шутку насторожило. Дожидаясь, пока врач заменит один датчик на другой, я прижимала пальцы к тазовым костям, как бы поглаживая их. Трудно было сдерживаться, но я не имела права закатить истерику, не дослушав заключение врача.
Новая порция медицинского геля оказалась на моем животе, и я почувствовала неприятный холод внутри себя. Он терпкой жижей опускался с живота к моим нижним конечностям, разнося волнительные вибрации по всему телу.
- Мисс Дженкинс, сколько Вам лет? – спросила доктор, рассматривая изображение в мониторе.
- Двадцать два, - глухо ответила я. Сдерживая слезы, я задала ей вопрос, который уже мучил меня: – С ним все в порядке?
Врач убрала прибор и протерла мой живот бумажным полотенцем. Я посмотрела на сестру, но она отвела глаза и пошла к медсестре.
- Вы можете одеваться, - мягко сказала доктор, глядя мне в глаза. – Сейчас сестра Ненси напечатает Вам результат обследования, и мы с Вами обо всем поговорим.
Я кивнула и принялась быстро стягивать больничную рубашку и надевать свою одежду, пока моя сестра тихо говорила с доктором. Уже по выражению лица Синти я поняла, что с ребенком что-то не так. Доктор Хопкинс говорила что-то о размере плода. Возможно, у моего малыша есть пороки развития. Это всё усложняет, но я ведь из семьи двух квалифицированных врачей - в любом случае родители помогут нам, как бы там ни было.
- Прошу, присядьте, пожалуйста, - доктор, усаживаясь на свой стул, указала мне на место напротив. Синтия встала за моей спиной и положила руки на мои плечи.
- Мисс Дженкинс, в ходе дополнительного обследования мне не удалось увидеть сердцебиение плода, к тому же его размеры совершенно не соответствуют сроку восьми недель. Мне очень жаль, но у вас замершая беременность, и если вовремя не провести хирургическое вмешательство, возможен сепсис и весьма плачевные последствия. Но Вы девушка молодая и сможете родить еще много детей. К тому же ваша беременность не была запланирована. Могу допустить, что, если бы сердцебиение у плода все-таки наблюдалось, мы нашли бы у него проявление неких пороков развития. Это всё на уровне генов. Возможен неправильный набор хромосом. В семидесяти процентах выкидышей причиной является генетическая аномалия плода в результате несовместимости клеток отца и матери. Вследствие этого организм женщины лишь отторгает нежизнеспособный эмбрион. Мне очень жаль, Николь. Я выпишу Вам направление в хирургическое отделение для удаления плода. Если у Вас возникнет желание поговорить об этом, у нас в клинике работает психолог.
Выслушав пламенную речь Эйприл Хопкинс, я почувствовала, как пальцы сестры на моих плечах сжались. Кровь прилила к лицу, сердцебиение ускорилось, а в ушах ужасно зашумело.
- Вы говорите, мой ребёнок умер? – дрожащим голосом спросила я.
- Плод замер, мисс Дженкинс, - доктор ударила меня своими словами в область грудной клетки.
- Но при выкидыше же бывает кровотечение, я слышала об этом! Может, Вы посмотрите еще раз, - губы не слушались меня, когда я говорила.
- Мне очень жаль, Николь, - искренне произнесла доктор Хопкинс. – К сожалению, замершая беременность случается очень часто на ранних сроках и не всегда проявляется кровотечениями. Существует очень много факторов влияния. Не все их легко выявить. Сейчас Вам нужно позаботиться о себе.
В горле пересохло, и я больше не смогла ничего говорить. Сестра взяла какие-то бумаги из рук врача.
- Благодарю Вас, доктор Хопкинс, - сухо ответила Синти, и подняла меня под руки из металлического стульчика.
Я уже не помню, как мы вышли в коридор, но за дверью я присела на стул и истерически разрыдалась. Синтия успокаивала меня, говорила, что вся жизнь у меня впереди и не стоит убиваться. Но я не могла её слушать. В голове молотком стучали эти жестокие слова: “я потеряла ребёнка”. Шум в ушах и мои рыдания уже через несколько мгновений свалили меня в обморок, и я была очень благодарна своему вовремя ослабевшему организму.
Очнулась я уже в каком-то помещении на больничной кушетке. Медсестра Ненси суетилась возле меня, а Синти нервно потирала виски. Черт возьми, почему меня так быстро привели в чувства?
- Никки, я позвонила маме, - слова сестры сотрясли тишину и заставили меня резко подняться.
- Зачем? Ты с ума сошла? Она не должна знать! Это не ваши проблемы, а мои, - прошипела я, стараясь побороть головокружение. Голова казалась тяжелой, и я снова опустилась на кушетку.
- Сейчас ты можешь говорить многое, но тебе нужна хирургическая помощь. Мать уже договорилась о палате для тебя. Ни о чем не беспокойся, мы все решим. Ты не будешь одна, дорогая, - сестра держала меня за руку, смаргивая слёзы.
- Замечательно, - прошептала я и отвернулась к стене.
После этого я не могла и не хотела ничего говорить, равно как и делать. Для меня это было очень выгодное положение. Я слишком долго скрывала свои отношения с Лесли, часто врала и обманывала всех вокруг, брала ответственность за все прорехи на себя. И вот, когда близкие решили меня поддержать, выпала возможность ни о чем не думать и ничего не решать. Это был мой выбор – сдаться на волю своей семьи.
Уже в тот самый вечер мы уехали в Трентон и заботливая мать встретила нас в местной больнице, в её по-настоящему родном доме. Из приемного отделения меня уже на каталке увезли в палату, изъяснив, что у Николь Дженкинс начальная стадия какого-то там страшного психического расстройства. Я не сопротивлялась, иначе пришлось бы толком объяснить все родителям, а это было не в моих силах.
На другой день ко мне пришла гинеколог и объяснила возможные причины выкидыша. Невысокая аккуратная брюнетка лет тридцати пяти с большими карими добрыми глазами сперва не внушала мне особого доверия. Но когда доктор Бергер взяла меня за руку и, глядя прямо в глаза, утешила и сказала, что ради будущих своих детей я должна поберечь своё здоровье, отношение моё к ней смягчилось. В тот же день мне сделали операцию, и я была объявлена вне зоны риска. То есть психический недуг давал о себе знать, но смерть от заражения крови мне уже не грозила.
Очень забавно было слушать все разговоры, расчеты и прогнозы тех немногих коллег моих родителей, посвященных в порочные проблемы младшей Дженкинс. Я крепко потрепала родителям нервы и искренне их жалела. Но это не мешало продолжать обездвиженное существование в больнице, пока до меня медленно доходил смысл случившегося. Я не считала дни и ночи - они проходили для меня, как в забытье. Принимая успокоительные и еще какие-то там препараты, я чувствовала себя настолько умиротворенно, что мне никак не хотелось возвращаться к реальности.
Если бы кто-то раньше сказал мне, что в случае возникновения неизлечимого недуга я соглашусь быть обмотанной больничными проводами, я бы истерически рассмеялась ему в лицо. Конечно, я сто раз бывала на работе у матери и отца, но особой любви к врачебным инструментам и аппаратам, как и любой другой нормальный человек, не испытывала.
Какая-то прозрачная жидкость капала из целлофанового пакета, висящего на тонкой металлической конструкции. Она медленно стекала по катетеру и через иглу попадала в уже черные вены на истощенных конечностях.
До чего я себя довела?!
С момента моего приезда в Трентон прошло уже почти две недели, и все это время я лежала, как восковая кукла на алтаре, позволяя делать со мной всё, что пожелает медицинский персонал. Я же взамен не делала совершенно ничего.
На стульчике возле кровати сидела мать в больничном халате с осунувшимся лицом. Надо отдать ей должное: мама переживала за меня искренне и применяла все возможные средства для того, чтобы я продолжала своё жалкое существование. Отец, конечно, тоже был здесь, в своём отделении. Расстройства нервной системы – его профиль деятельности. И зачем я впутала родных в это дерьмо?!
Не хотелось привлекать к себе лишнее внимание, поэтому я продолжила лежать, не шевеля даже пальцами рук. Это было забавно. Ведь я могла шевелить свободно всеми конечностями, могла запросто сесть и самостоятельно поесть, могла прогуляться. Но вместо этого практиковала кататоническое состояние, отказалась от приемов пищи и солнечного света в совокупности со свежим воздухом. Странно, я осознавала действительное положение вещей, но мне хотелось оттянуть момент возврата в реальный мир.
Я потеряла ребёнка.
Пальцы на ногах слегка дёрнулись, но я сдержалась, не позволяя себе прокусить щеку. В последние дни, задумываясь о чем-нибудь, я могла разодрать полость рта до крови. Боль заглушала чувство находившей на меня тоски, и я спасалась всеми возможными способами.
Мой ребёнок умер. Внутри меня. Тогда в Филадельфии, услышав об этом от врача, я устроила истерику, меня поспешно напоили успокоительным и отправили в Трентон делать вынужденный аборт.
В особо тяжелые минуты я думала: “Господи, зачем я решила бросить Лесли?!”. Возможно, я до сих пор была бы беременна, мы изредка встречались бы с ним, а нашего ребёночка после родов я воспитывала бы одна, без участия отца. Но нет, я не могла смириться.
Да, Николь, тебе потребовалось собственническое право на Лесли, и ты не смогла постоянно уступать сопернице. Да и не было смысла, ведь ты хотела его целиком, а не наполовину.
Ох уж эти шизофренические нотки, появившиеся в моих мыслях!
Проклятая Дебора Олвард! Я ненавижу её! Из-за этой женщины весь мой хрупкий мир рухнул в один миг, словно по мановению волшебной палочки. Этот инструмент, несомненно, находился в руках хитрой Дебби. Именно от неё зависели наши отношения с Лесли.
И как я могла так злиться на человека, которого даже не знала.
Он не решался бросить её, а я не могла уйти от него. Замкнутый круг, словно тебя обмотали до немоты в конечностях тугими проводами. Ты пытаешься освободить хотя бы одну руку, но в какой-то момент, чувствуя обречённость, прекращаешь бороться. Тебе становится всё равно. И вот в таком состоянии я находилась до того момента, пока не услышала, чуть ли не в первый раз, правду от Лесли.
Сразу после нашего знакомства я поняла, что он любит производить впечатление. Но чем дальше заходили наши отношения, тем явнее становилась его ложь. Я словно видела перед глазами старый ржавый автомобиль, с которого постепенно отлупляется краска, и все вмятины и царапины сразу же становятся видимыми.
Вначале он говорил, что мы с ним будем вместе, а Дебору он рано или поздно оставит, но со временем я поняла, что такая перспектива тает, словно ледовая скульптура под прямыми лучами солнца.
Лесли всегда любил только её, лишь ей отдавал все свое внимание, свои чувства и заботу. И эта расчетливая самка знала, что с него можно веревки вить. Будучи замужней, Дебби не упускала возможности встретиться с молодым любовником, пока её престарелый муж колесил по стране с вечными командировками. У него уже не было желания ублажать молодую женушку, да и времени на исполнение супружеских обязанностей крупный бизнес Энтони Олварда не оставлял.
Лесли Дитейл стал для Дебби кем-то сродни парню из службы эскорта. Он всегда был на подхвате, мог отложить любые дела, чтобы провести время с возлюбленной. Забрасывая её дорогими подарками, в мечтах этот глупец строил планы на будущее.
Когда я узнала о том, что Лесс является любовником Деборы уже на протяжении почти десятка лет, была в сильнейшем шоке. Она была кукловодом, а влюбленный Дитейл не без удовольствия участвовал во всех её спектаклях, надеясь, что в итоге она бросит мужа и уйдет к нему. Бедный Лесли! Его использовали, и в отместку он подсознательно применял оружие, которым ранили его сердце, по отношению к другим.
Невероятно, но даже после всего этого я продолжала испытывать к нему что-то.

Апрель 2005 г., Филадельфия

Предыдущая глава