Soundtrack - Immortality by Céline Dion

Сначала я почувствовала толчок - лёгкий, будто меня коснулась крылом бабочка, а после удивлённый голос произнёс:
- Твою мать, что это!
Человек передо мной выглядел настолько опешившим, что я невольно рассмеялась. Вероятно, секунду назад он почувствовал, что налетел на бетонный столб, и теперь таращился в темноту в тщетной попытке его разглядеть.
Перед ним лежал безлюдный проулок, ведущий к одной из оживлённых улиц Порт-Анджелеса. Ни столбов, ни привычных для города больших мусорных баков. Пусто. Однако на что-то же он налетел!
Услышав мой смех, человек попятился. Я чувствовала исходящий от него запах алкоголя. Похож на завсегдатая баров, которых на этой улице великое множество.
- Кто здесь?
Его тело напряглось. По старой привычке, наработанной годами, человек сжал кулаки, принимая оборонительную позу. «Выпить и вмазать». Могут пройти годы, десятилетия, даже века, но всегда найдутся любители проводить вечера подобным образом.
Не знаю, зачем я это сделала. Может, захотелось развлечься. Может, из приступа человеколюбия предприняла попытку отсрочить его смерть от цирроза печени лет так через пять.
Приблизившись вплотную, я выдохнула прямо в лицо:
- Это я-яя… Смерть твоя-яя…
Я знала, что он почувствует моё холодное дыхание. На то и был расчёт. Но на секунду мне показалось, что я перестаралась, и в желании спасти пьяницу от преждевременной смерти неосторожно её приблизила. Человек мгновенно побелел и в ужасе отшатнулся, хватаясь за сердце. Он не дышал и лишь неслышно хватал ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу. Через мгновение из его горла вырвался девчоночий визг и, развернувшись, он задал такого стрекача, что я снова расхохоталась. Визг перешёл на тональность выше.
Человек бежал по проулку, держась за сердце, и визжал, как поросёнок. А я смеялась ему в спину и знала, что всё это время он меня слышал. Да, дружок, теперь ты знаешь, на что похожа белая горячка.
Тоску и грусть, что накатывали на меня всякий раз, когда я оказывалась в родных местах, как рукой сняло. Я ещё раз посмотрела в след убегавшему, а затем развернулась и спокойно направилась в сторону освещённой улицы, не забыв напомнить себе, что надо быть осторожной: почти столетие практики пользования даром невидимости, а я до сих пор позволяю себе налетать на прохожих.

Что заставляло меня каждый раз возвращаться сюда?
Почему по прошествии стольких лет я не перестаю называть эти места домом? Что за глупый мазохизм стремиться туда, где уже давно ничего не осталось. Ничего и никого.
Но всякий раз желание возникало внезапно, крупица сознания цеплялась за что-то знакомое – образ, звук, что угодно, – и, бросив всё, что на тот момент составляло мою жизнь, я летела сюда. Сколько раз я обещала себе не делать этого? Сколько раз убеждала себя, что этот уж точно будет последним; что уже хватит глупо и бездумно поддаваться эмоциям.
Можно подумать, у меня ещё остались эмоции.
Но всегда, когда накатывали воспоминания, мои нервы натягивались до состояния струны на идеально настроенной гитаре.
Можно подумать, у меня ещё остались нервы.
Я появлялась в этом всегда хмуром краю, и сердце начинало предательски биться в ожидании. Что ещё немного, и возможно я увижу…
Можно подумать, у меня ещё осталось сердце.
Вот и сейчас я шла по освещённым улицам хорошо знакомого города. Шла чётко по направлению к западной окраине, чтобы при первом же появлении деревьев покинуть гладкую асфальтовую дорогу и, зайдя в лес, отбросить привычную для человека размеренность и побежать.
Только здесь, в этих лесах среди вековых деревьев, заросших по самые макушки мхом, горных хребтах с соснами, цепляющимися артритными корнями за скалы, холодных, не тронутых тиной и ряской озёрах, я снова чувствовала себя юной. Восемнадцатилетней.
Внешне я такой и была – красивая девушка, с хрупкой фигурой и гривой каштановых волос. Но вряд ли кто из моих прежних знакомых узнал бы меня сейчас: грациозность сменила привычную нескладность, изящность – неуклюжесть. Мои тёмно-карие глаза будто выцвели на солнце и приобрели необычный янтарный блеск. Но не осталось никого, кто знал меня прежде. Те, кто знал меня прежде, давно забыты, похоронены в земле и памяти людской.
Человеческая память - странная штука. Она избирательна, неправдива. Она изворотлива словно уж. Заползая в самые дальние, покрытые паутиной уголки сознания, она сворачивается клубочком и долго дремлет, чтобы в совершенно неожиданный момент, вылезти и предъявить себя свету: «А помните…». Но, вряд ли кто из живущих вспомнит давнюю историю о таинственном исчезновении дочери шерифа маленького городка на северо-западной оконечности Олимпийского полуострова. Об этом перестали говорить через год после случившегося. Когда же умер последний из тех, кто знал пропавшую девушку, упоминания о ней остались разве что на страницах пожелтевших от времени газет, хранящихся в местной библиотеке. Ну, или в Интернете. Хотя, вряд ли кому придёт в голову набрать в поисковике её имя.
Но, несмотря на это, я знала, что кое-кто из живущих на этой земле всё ещё помнит о ней. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что помнит. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что они всё ещё есть – те, кто помнит. Потому что всё это время исчезнувшая дочь шерифа Свона помнила о них.

- Со мной больно не будет. Всё пройдёт быстро.
Ох, Лоран, Лоран. Что заставило тебя передумать и не закончить начатое? Почему ты не убил меня? Почему оставил умирать на той самой поляне?
Я помню твоё лицо сквозь красную пелену уже начинающей раздирать меня боли.
- Это всё, что я могу сделать для тебя, девочка.
В твоих налитых моей кровью глазах промелькнуло сожаление. Ты исчез, а я осталась лежать, отравленная твоим ядом. Ты оставил во мне столько крови, сколько было нужно, чтобы не умереть. Зачем ты остановился? Как ты смог остановиться? Теперь я знаю, что сделать это практически невозможно. Это настолько редкое качество – умение остановиться, обуздать свою жажду, свою природу. Я была для тебя лакомым кусочком пирога, которым ты не захотел делиться. Что ты сказал Виктории? Сказал ли вообще, что ослушался её и убил меня сам?
Как много вопросов и ни одного ответа.
Позже мне захотелось спросить тебя об этом. И я нашла тебя, и уже было протянула руку, чтобы дотронуться, но в последний момент передумала. Ты чувствовал моё присутствие. Все мы чувствуем, когда кто-либо из подобных нам находится поблизости. Твои глаза, различающие малейшие колебания в воздухе, не могли меня заметить. Я стояла всего в одном шаге, видела каждую черточку твоего идеального лица - выжидающего, с ощеренными клыками, - и улыбалась. Я могла бы в ту же секунду убить тебя; ты был беспомощен, как бывали беспомощны все твои жертвы в момент, когда ты находил их. Как была беспомощна я. Воспоминание о последней мысли, посетившей меня перед тем, как острые когти разорвали моё горло, щемящим чувством сожаления всплыли в памяти. О чём подумал бы ты? Какова была бы твоя последняя мысль? Уж, наверняка, не обо мне: ты, ведь, даже не знал, выжила ли я. Никто не знал.
Самый прекрасный в мире луг, куда я пришла за воспоминаниями, стал для меня жертвенным алтарём. Моей усыпальницей под открытым небом, где тело ломалось от огня, пожирающего внутренности. Я перекатывалась со спины на живот, помечая его болью. После я не раз возвращалась сюда, но, как бы мне ни хотелось обратного, теперь я видела здесь исключительно свою могилу.
Я не знала, как всё должно закончиться. Не знала, как долго продлится моя агония. Но в момент, когда я окончательно смирилась с болью, она неожиданно начала отступать.
Огонь покидал меня постепенно, по клеточке высвобождая от себя холодеющее тело. А потом случилось то, что я меньше всего ожидала – на меня обрушился мир. Я перепугалась – до того неожиданно и все сразу обострились мои чувства. Уши улавливали малейшие шорохи. Глаза различали крупинки пыли, дрожащие в воздухе. Нос чувствовал запах земли и травы, смешанный с чем-то сладким и тягучим. Это был не растительный запах, волшебный, притягательный. Позже я поняла, что это была моя собственная кровь. Но тогда её запах начал пробуждать во мне чувство невыносимой жажды, такое же болезненное, как и огонь, раздирающий ранее мою грудь.
Услышав недалеко мелодичный перезвон ручья, я вскочила с земли и через мгновение оказалась у него. В голове ещё не отложилось, с какой скоростью я это сделала. Зачерпнув перепачканными ладонями воду, я сделала большой глоток и…
Возникло ощущение, что в рот попало что-то гнилостное, разлагающееся. Меня тут же вырвало. Я перепугалась. Сделав ещё несколько попыток напиться, я обессилено упала на землю и затряслась в бесслёзных рыданиях.
Осознание того, во что я превратилась, пришло быстро. Я знала, чем именно смогу потушить пожар в горле, и изо всех сил сопротивлялась этому знанию. Во мне восставала человечность, и я долго лежала, раздираемая изнутри и жаждой, и болью, и разумом. Наконец, инстинкт выживания взял верх и погнал меня вглубь леса, где я и нашла свою первую жертву.

Чужая кровь постепенно смывала то, что делало меня личностью. Я превратилась в хищника, заботящегося лишь о том, чтобы выжить.
Последним усилием своего человеческого разума, я загнала себя высоко в горы, где оставалась до тех пор, пока не обуздала жажду. О, сделать это было очень трудно. Я убивала бездумно, как только чуяла запах приближающегося живого существа.
Спустя какое-то время кровь, которая попадала в горло сначала как лекарство, стала иметь привкус. Я начала смаковать каждую жертву, и вскоре у меня наметились вкусовые приоритеты. Я полюбила пум. Мягкий, грациозный хищник, впадающий в беспокойство при приближении опасности, возбуждал мой аппетит. И не только насыщенным, терпким и немного горьковатым вкусом крови. Охота на него доставляла удовольствие. Как игра с котом-переростком или огромной плюшевой игрушкой. Слишком мягкими для каменного тела лапами зверь обнимал меня, пытаясь сломать или скинуть. Всегда на несколько мгновений я позволяла взять над собой верх. В предчувствии победы адреналин насыщал кровь животного кислородом, и она, как под воздействием аспирина, разжижалась и начинала бурлить в его венах. Именно в этот момент я убивала.
Сначала я была очень неаккуратна, буквально растерзывала тела своих жертв. Затем научилась не терять ни одной драгоценной капли крови, стала закапывать трупы, прятать их в дальних концах тёмных ущелий.
Постепенно я начала получать удовольствие от этой жизни. Мне нравилась стремительность, с которой я могла передвигаться. Я ощущала себя живой, когда на немыслимой для человека скорости летела сквозь лес, и ветер обдувал меня со всех сторон. Свобода пьянила похлеще алкоголя: от того, что могу перепрыгнуть реку; от того, что падаю с обрыва и не разбиваюсь. Я изучала свои возможности, часами вслушиваясь и вглядываясь в окружающий мир. Я слышала, как перебирает лапками паук, плетя свою паутину, стрелой разрезая водную гладь, видела каждую рыбку, даже самую маленькую. Всё стало резче, громче, яснее и содержательнее
Но всё это пришло ни сразу. Всё это пришло, когда я обуздала жажду. Когда поняла, что могу справиться с собой и убивать только по мере необходимости. Через год я обходилась одним крупным зверем в неделю. Через полгода - увеличила этот срок до месяца.
А ещё через некоторое время я решила, что могу попробовать искусить себя.

Когда я впервые задумалась над тем, чтобы вернутся? Наверное, когда смогла сдержаться и остановить себя, прекратив самую желанную на тот момент охоту.
Это была сладкая, манящая смесь из чего-то яркого, возбуждающего не только аппетит, но и тело. Я поймала направление, откуда доносился этот запах и, не останавливаясь, полетела на него. Мои ноздри раздувались, я с наслаждением впитывала его в себя и удивлялась, как же раньше до моих чувствительных рецепторов не доносилось ничего подобного. Это было очень неожиданно и определённо ошеломляюще даже в привычном для меня ощущении новизны. Это было определённо что-то, чего я не знала прежде. Тело вибрировало от нетерпения, ноги сами несли вперёд.
В первый раз за всё время пребывания в этом мире в новом качестве я почуяла человека.
Когда до меня дошло, кто может издавать такой запах, я рухнула на землю, и воздух пронзил мой полный отчаянья крик. Так вот, как это происходит. Так вот, что это значит. Разве можно сопротивляться такой сильной тяге, такому зову!
Мне повезло. Скорее всего, моё перерождение на тот момент ещё не завершилось, текущая по венам звериная кровь ещё не окончательно растворила во мне человека. Я смогла остановить охоту. Я сдёрнула себя с земли и с воплем унесла своё рвущееся вперёд тело назад в горы.
И именно тогда я впервые призналась себе в том, кем являюсь на самом деле. Я была не просто хищником, как называла себя раньше, я была вампиром – существом, которое из всех яств на земле предпочитает одно – человеческую кровь.

Какой страх в то время был для меня самым мучительным? Что могло заставить выть и дрожать от ужаса самого опасного хищника на земле? Это был страх потерять себя.
Чем больше я пила кровь, тем дальше от меня были воспоминания о человеческой жизни. Постепенно они становились размытыми, поверхностными. Я боялась, что когда-нибудь наступит момент, и мой мозг станет девственно чистым. Мои помыслы будут сосредоточены лишь на том, чтобы убить, утолить жажду. Всё остальное просто перестанет существовать, и я сотрусь, как личность. Я цеплялась за себя, за ту уже почти незнакомую мне девочку, которой когда-то была. Моя жажда контролировала её, я начала забывать. Лица близких стирались из памяти, оставляя щемящее чувство одиночества и безысходности.
Именно поэтому я начала учиться сдерживать жажду.
В попытке обуздать её я бездумно и яростно валила вековые сосны, со злостью крошила в руках гранитные глыбы, превращая их в песок, струйкой вытекающий из пальцев. Я злобно визжала, кусая себя за руки, когда жажда становилась невыносимой, с каждым разом продвигаясь на несколько часов дальше в её сдерживании. Потом я решила попытаться сосредотачивать её внутри, ощущая, как энергия жажды волнами исходит из тела. Чем более голодной я была, тем ощутимее казались колебания в воздухе: вокруг меня раздавались щелчки, как от статического разряда, плотность воздуха заметно увеличивалась, окутывая меня своеобразной оболочкой, пугающей и не подпускающей ко мне никого близко. Чтобы не остаться голодной, мне пришлось работать над тем, чтобы научиться стягивать её, превращая во вторую кожу. У добычи не было ни единого шанса убежать. Инстинкт самосохранения, которых гнал их при моём приближении, теперь подводил мои жертвы. Они просто переставала чувствовать меня, ощущая только безудержно растущую тревогу. Забавно: в попытке обуздать в себе зверя я становилась ещё опаснее.
Могла ли я предположить, к чему приведут мои усилия? Что я смогу получить нечто большее, чем просто умение контролировать голод. Что моё дальнейшее существование будет определяться тем, что я изо всех сил старалась сохранить себя. Нет, я не стала снова человеком. Я стала чёртовым суперменом.
Я очень быстро двигалась к цели. Моя память, вернее, моя новая память, которую прежде можно было назвать выборочной, безошибочно вела в том направлении, в котором я впервые почувствовала человеческий запах. Я неслась сквозь лес, отклоняясь от деревьев, стоящих на пути так, будто в теле был радар. Я чувствовала, как при моём приближении замирала жизнь, как замолкали птицы и затихали в траве насекомые. Я слышала вдалеке встревоженное стадо оленей, но сегодня им ничего не угрожало: огромный гризли вчера накормил меня досыта.
Как только я почувствовала слабые нотки того же знакомого сладковатого запаха, я остановилась, прислушиваясь к своим ощущениям. Огонь вспыхнул, на мгновение застлав глаза красным туманом, но мне удалось загнать его внутрь. Можно даже сказать, что это было легко. Я готовилась к тому, что мне снова нужно будет убегать, но…
Я засмеялась. Это был первый раз, когда я услышала свой новый смех. Будто журчание лесного ручья, прохладного и звонкого, переливающегося на солнце. Смех был продолжением меня. Той стороной меня, что не пугала, что была приятна. Что дарила надежду.

Теперь я передвигалась медленно, не желая рисковать ни собой, ни своей возможной жертвой. Запах становился всё сильнее, но кроме него я чувствовала ещё целый сонм запахов, смутно знакомых, почти забытых. Мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить их названия: резкий и горький запах бензина, щелочной и режущий - горячих покрышек, тягучий - асфальта и приятный, немного вяжущий запах железа, ржавчины – так раньше для меня пахла кровь. Все эти запахи смешались в один, квинтэссенцией которого был парящий на самой верхней ноте аромат человека.
Это было шоссе.
Машины проносились мимо, а я стояла в тени деревьев и вдыхала полной грудью какофонию запахов, привыкая к ним, принюхиваясь, смакуя. День сменялся ночью, солнце дождём, а я всё стояла, скрытая густыми зарослями папоротника и хвои. Я могла рассмотреть лицо каждого человека, сидящего в проносившихся мимо меня машинах: мужчины, женщины, дети, старики. Какие разные и какие одинаковые в своей наполненности сладкой, вязкой жижей, бегущей внутри их тел. Я ловила каждую эмоцию, проскальзывающую на их лицах, каждую морщинку, убегающую из уголков глаз. Я чувствовала запах их дыхания, скрытый от меня за стёклами. Для моего вампирского обоняния стекло не было такой уж преградой.
Я начала различать запахи людей. Самым сладким был аромат детей. Причём, чем младше ребёнок, тем тяжелее было отвлечься от маленьких синих жилок на его шейке. Я скрежетала зубами, но справлялась. Я начала различать запах молодости и старости, запах девственности и похоти, запах болезни и усталости.
Сколько я там стояла? Неделю? Две? В конце концов, мне пришлось уйти, чтобы хорошенечко поохотиться для осуществления следующего этапа моего плана.

Это был маленький городок, значительно меньше Форкса, в котором я жила. По сути, это было небольшое поселение, состоявшее из пары десятков домов на окраине большого города. Я вышла к нему ночью, скрываясь от людских глаз. Стены и замки не были преградой для вампира, и я пообещала не корить себя, если первая попытка встретиться лицом к лицу с человеком обернётся провалом. Передвигаясь от дома к дому, я чувствовала сквозь слои дерева, бетона и строительной смеси биение человеческих сердец: спокойное, безмятежное, будоражащее. Я прекрасно ориентировалась в темноте; окружающие предметы были раскрашены в такие цвета спектра, о существовании которых человек и не подозревает. Моё сердце возликовало от радости, когда в окне одного из домов мелькнул слабый жёлтый свет, пробивающийся из-за плотных штор. Я подошла поближе и заглянула в окно.
Комната тускло освещалась старенькой настольной лампой, накрытой бумажным абажуром с нарисованными на нём цветами. Свет из-за них был неровным и отражался на стенах комнаты тёмными пятнами. Я увидела старенький шкаф с приоткрытой дверцей, комод, заставленный фотографиями и побрякушками, несколько плакатов, вырванных из журналов и прикреплённых к стене булавками с сердечками на наконечниках. Мой взгляд остановился на кровати. Там, лёжа на животе на грубом домотканом покрывале, девочка лет пятнадцати читала книгу. Слёзы скатывались по её щекам и падали на странички, деформируя некачественную бумагу. Мне стало интересно, что она читает? Какие переживания проецирует на себя? Что из прочитанного заставляет её плакать?
Я вспомнила, что тоже любила книги. Вспомнила свой старенький, зачитанный до дыр томик «Грозового перевала». Вспомнила, как так же валялась в кровати, читая до глубокой ночи. Как ругала меня за это мама…
Мама…
- Мама.
Произнесённое вслух, это слово полоснуло по горлу ножом.

Иногда я думала о своих родных: что стало с отцом, с мамой, с моими друзьями после моего исчезновения? Как они пережили его? Смогли ли? Я и раньше рвалась в родные места, но сама себя останавливала, понимая, что не должна это делать. Сначала было рано, а потом уже слишком поздно. Я могла растерзать отца, не задумываясь. Я могла убить всех друзей, выпить их кровь, и ничто не остановило бы меня, пока я полностью не осушила бы их тела. Остатки моего разума говорили, что при любом исходе я никогда не смогу жить с этим. Ну, а после… Если я и задумывалась, чтобы вернутся, как-то дать о себе знать хотя бы родителям, это было невозможно по той простой причине, что я уже не была их дочерью.
Лица родных почти стёрлись у меня из памяти, хотя я и пыталась этого не допустить. Но яд, текущий по венам, словно выжигал из сосудов и нейронов прежнюю меня, прежнюю Беллу Свон. А с ней и всё, что было ей дорого; всё, что она любила. И всех.

Я подошла к своему дому, когда рассвет едва забрезжился в сумрачном небе. Лес надёжно скрывал меня, и я спокойно стояла в тени огромных деревьев, росших прямо за забором, отделяющим задний двор от подступающего зелёного мрака.
Во всех окнах дома горел свет. Кухня, гостиная, спальня отца наверху. Я прошла вдоль забора и осторожно выглянула на освещенную подъездную дорожку. Перед домом были припаркованы несколько автомобилей. В том числе белый фургон с красными полосками на боках. От него пахло чем-то резким, противным, неестественным, смешанным с запахом человеческих страхов и боли. «Скорая», вспомнила я.
Неужели, что-то с отцом?
Воспоминания, загнанные глубоко внутрь, выплеснулись на меня, заставляя ноги подкоситься - сильные ноги вампира, не знающие ни боли, ни усталости. Я упала под навалом образов, пронёсшихся в голове: папа берёт меня на руки и целует, его усы щекочут мне щёки, и я смеюсь. Встречает в аэропорту, когда я приезжаю к нему на каникулы, и мы неловко обнимаемся. Мы ужинаем на кухне этого самого дома, оба молчим, и нет никакой неловкости в нашем молчании.
Папа, родной мой, как ты справился с этим? Ты всегда был сильным, смелым, закрытым для других, но я всегда знала, что больше всех на свете ты любил меня. Что ты сейчас переживаешь? Как я могу облегчить твою боль?
Под напором чувств я поднялась с земли и двинулась к дому.
Внезапно входная дверь отворилась, и на освещенном крыльце появилась мужская фигура. Я тут же задержала дыхание и втянула в себя готовую вырваться наружу жажду. Лицо человека показалось мне знакомым, и я судорожно рылась в памяти, вспоминая его. Это был молодой парень, высокий и черноволосый. Суровым взглядом он вглядывался в темноту, как будто знал, что за ним наблюдают.
Я стояла едва ли больше чем в десятке метров, но его глаза продолжали осматривать двор и близлежащую дорогу, скользя по мне, сквозь меня, мимо меня. Я замерла: он меня не видел!
- Я чувствую, что ты тут, - заговорил он. Его хриплый голос был наполнен такой неприкрытой злобой, что я внутренне содрогнулась. - Я ощущаю смрад, идущий от тебя.
Его ноздри раздувались, губы кривились в страшном оскале. Я чуть втянула воздух, не понимая, о чём он говорит. Как только его запах долетел до меня, я едва не вскрикнула от удивления: это не был запах человека. Парень пах, как… волк?
– Что тебе здесь нужно? Ваше дьявольское племя и так принесло много горя в этот дом. Оставьте старика в покое!
Старика? Мой отец не был стариком!
- Что с ним? - прошелестела я из темноты.
- Какое тебе дело! – голос парня стал резче.
Он начал медленно спускаться по лестнице. Его тело мелко подрагивало, и я ощутила исходящие от него разряды энергии. Почти такие же резкие, как и у меня под щитом. Воздух вокруг начал вибрировать. Парень явно сдерживал себя чтобы не сорваться. Его руки были сжать в кулаки так, что побелели костяшки. Запах псины с каждым мгновением становился всё более невыносимым.
- Что с ним? – повторила я громче.
- Сердечный приступ. Второй за последние полгода.
Голос его напоминал собачий лай, а глаза яростно сверкали.
- Уходи. Убирайся, и никогда больше не появляйся здесь, иначе я разорву тебя на части и сожгу. И передай это остальным. Соглашение теперь распространяется и на этот дом.
Я не понимала, о чём он. Все мысли были обращены к отцу. Моё исчезновение, вероятно, и послужило причиной этих приступов. Но я ничем не могла помочь ему: ни сейчас, ни в будущем.
Нахождение здесь было сродни продлению агонии. Я развернулась и медленно пошла в сторону от дома.
- Будьте вы все прокляты! – услышала я. – Будьте прокляты за то, что сделали с ним. И с ней.
Голос парня уже не звучал так резко. Неожиданно для себя я услышала в нём горечь и обречённость.
Обернувшись, я увидела, что он ни на йоту не расслабился, всё ещё ожидая нападения. Челюсть решительно сжата, кулаки наготове, но в глазах стоят слёзы...
В ту же секунду я его узнала. Это был мой друг, мой товарищ и помощник. Моё личное солнышко, которое всегда было рядом. Мой Джейкоб.
Если бы я могла заплакать, то сделала бы это. Но слёзы были выжжены ядом, и, в отличие от воспоминаний, в очередной раз потоком ворвавшихся в голову, у меня не было на них никакого права.
Джейкоб Блэк.
Я вспомнила наши прогулки, наши разговоры. Нашу авантюру с мотоциклами. Вспомнила, что Джейк всегда хотел быть для меня больше, чем другом. Он любил меня, я это знала, и, конечно, моё исчезновение стало для него не меньшим ударом. Мой добрый друг, оказавшийся рядом именно в тот момент, когда мне это было больше всего необходимо.
Когда он бросил меня.

На секунду я будто бы потеряла сознание.
Как наяву услышала я последнюю мысль, что пронеслась в голове перед тем, как убийца занёс надо мной руку.
«Эдвард, я люблю тебя!»
Я вспомнила любимые золотистые глаза, мягкую улыбку и непослушные пряди бронзовых волос. Вспомнила, как блестела на солнце его кожа. Вспомнила его руки, холодные, но очень нежные. Вспомнила его прикосновения, его поцелуи, его сладкое дыхание. Как билось моё сердце от одного только взгляда на него. Как я перестала ощущать Эдварда в тот момент, когда он ушел.

- Позаботься о Чарли, Джейк, - прошептала я.
Шатаясь от нахлынувших чувств, я уходила от своего дома, оставляя за спиной прошлую жизнь.
С губ Джейкоба сорвалось моё имя. Сначала неуверенно, а потом более громко, с отчаянием он начал звать меня.
- Белла! Белла, это ты? Вернись, пожалуйста, Белла! Это же ты, правда? Не уходи! Подожди!
Я слышала, как он мечется по двору, поглядывая в разные концы улицы, высматривая меня. Но, в последний раз взглянув на свой дом и на Джейка, я побежала туда, куда звали меня останки моего сердца.