Это был своеобразный ритуал прощания. Здесь, в пыльном, насквозь пропахшем бензином гараже с давно некрашеными стенами, обклеенными постерами любимых рок-групп, в третий раз за последний час полируя мотоцикл под песни бессмертного Фредди Меркьюри, Эдвард Каллен мысленно переворачивал заключительную страницу своей байкерской жизни. И руки его не дрожали, и к горлу не подкатывал предательский ком – лишь где-то в глубине души тоненько звенела натянутая до предела струна.

Он знал, что однажды ему придётся принять это трудное решение, и теперь ни секунды не жалел о нём. Ведь не жалел же?.. Однако, находясь сейчас здесь, где когда-то всё начиналось, ему трудно было делать вид, будто сегодня совершенно обычный день – всего лишь один из многих дней вчерашних или дней завтрашних.

Любовь к мотоциклам, пожалуй, стала тем единственным, что Эдвард унаследовал от отца, которого знал лишь по нескольким чёрно-белым снимкам и неторопливым, будто осторожным, рассказам матери, даже спустя годы наполненным тоской и горечью утраты.

Восьмого августа тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, выгоняя из гаража один из двух байков, Карлайл Каллен пообещал своей беременной супруге, что этот мотопробег станет последним в его жизни, даже не подозревая, насколько фатальными окажутся его слова.

Восьмое августа того года стал самым трагичным и самым счастливым днём в жизни Эсме Каллен – днём смерти её мужа и днём рождения сына.

Уже повзрослевшему Эдварду она однажды призналась с горькой улыбкой на губах, что первые годы, просыпаясь утром восьмого августа, никак не могла решить, с чего же начать день: с похода на кладбище или готовки именинного торта.

Сколько Эдвард себя помнил, его любимыми и самыми желанными игрушками всегда были мотоциклы, и, будучи совсем маленьким, он искренне недоумевал, почему мама каждый раз с такой неохотой покупает ему очередной набор для моделирования «Харлея Дэвидсона». Понимание пришло постепенно, по мере взросления. Не раз Эдвард замечал, каким взглядом смотрит на него Эсме, пока он, высунув от усердия кончик языка, возится с крохотными детальками. В такие моменты зелёные, как и у него самого, глаза матери становились на тон темнее, а губы плотно сжимались в тонкую линию – верный признак того, что она сердится или расстраивается.

Решение сделать своё пристрастие невидимым для матери пришло в тот момент, когда десятилетний Эдвард застал Эсме в своей комнате – она стояла возле этажерки, на которой он любовно расставил созданные его детскими руками модели байков, и, прислонившись лбом к одной из полок, тихо шептала охрипшим от слёз голосом:

- Он весь в тебя, Карлайл… весь в тебя… это так больно… Скажи, что мне сделать, чтобы с нашим сыном не случилось беды, что?.. – Эсме судорожно всхлипнула и крепко вцепилась пальцами в «Харлея», попавшегося ей под руку, словно в безотчётной попытке сломать его, раздавить, превратить в кучку ничего не значащего пластика.

С минуту простояв на пороге, маленький Каллен тихонько выскользнул за дверь, так и оставшись незамеченным матерью.

Уже на следующее утро Эдвард снял с полок все игрушечные мотоциклы и бережно сложил их в большую жестяную коробку, хранившуюся под кроватью. Начиная с того дня, новые модели байков стали покупаться исключительно им самим на деньги, которые Эсме давала сыну на карманные расходы. Меньше всего Эдварду хотелось расстраивать маму, но и отказаться от своей любви к мотоциклам и всему, что с ними связано, было уже не в его власти – настолько глубоко под кожу просочилась эта мечта, в своё время возникшая будто ниоткуда, на пустом месте, словно он уже родился с ней.

Примерно в то же время Эдвард сделал и «величайшее открытие», окончательно укрепившее в нём страстное желание отправиться однажды в небольшое путешествие на своём собственном байке. Разбирая хлам в гараже, в самом дальнем его углу под куском пыльного синего брезента Эдвард обнаружил мотоцикл, который уже видел на одном из фото отца – «Триумф Бонневилль».

Растревоженное благоговейным восторгом сердце неистово забилось в груди десятилетнего мальчишки. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы сию же секунду живо представить себя, мчащимся на этом байке к линии горизонта. Почти задыхаясь от волнения, маленький Эдвард тщательно исследовал мотоцикл, то и дело трепетно водя пальцами по чёрному потускневшему от времени бензобаку. Даже его знаний хватило на то, чтобы понять – мотоцикл не на ходу, но и это не смогло погасить в нём огонь радости от сладкой мысли, что теперь у него есть самый настоящий байк, который он однажды приведёт в порядок, чтобы помчаться навстречу неизведанным приключениям.

С тех пор каждый день, когда мать была на работе, Эдвард заходил в гараж, откидывал в сторону кусок брезента и любовался «Триумфом», садился в седло и представлял себя мчащимся по автостраде. Мальчик закрывал глаза, обхватывал пальцами ручки руля и в тот же миг почти физически ощущал, как горячий ветер бьёт ему в лицо, на волосах оседает серая дорожная пыль, а равномерное рычание мотора сладкой музыкой звучит в ушах.

Вечера же он просиживал над книгами по автомеханике и литературой, посвящённой устройству байков. Именно это горячее желание отремонтировать отцовский «Триумф Бонневилль» заставило Эдварда в двенадцать лет искать хоть какую-то подработку: раздача рекламных листовок, выгуливание собак и прочие мелкие дела, которые могли доверить мальчику его возраста. От своего заработка он не тратил ни единого цента, бережно складывая деньги в коробку из-под овсяного печенья.

Несмотря на это, даже половину нужной суммы Эдварду не удалось бы скопить и к совершеннолетию, если бы судьба не свела его с группой байкеров-стантрайдеров (Стантрайдинг – это экстремальное направление в мотоциклетном спорте, получившее своё название от английского stunt («трюк») и ride («езда»); прим. автора). Он увидел их, когда раздавал никому не нужные листовки с акцией на кроссовки «Адидас». Вернее, до его ушей долетел рёв нескольких мотоциклов – мощный звук, заставлявший вибрировать воздух, то затухавший, то снова достигавший верхних нот, срываясь на визг.

Словно зачарованный, маленький Эдвард пошёл на эту сладостную для его слуха мелодию и шёл до тех пор, пока не увидел группу парней в черных кожаных куртках, выделывающих на своих «железных конях» такие трюки, которые прежде ему доводилось видеть только по телевизору. Подойдя как можно ближе, он остановился и принялся неприлично пялиться на них, широко раскрыв рот в немом восхищении, не замечая, что из рук выпали рекламные листовки, которые тут же подхватил горячий летний ветер, разбрасывая их по асфальту на сотню метров вокруг. Одна из них, немного покружив в воздухе, нахально врезалась в стекло шлема ближайшего к Эдварду байкера – Рика, с которым он даже сейчас, спустя девятнадцать лет, поддерживал связь, не без основания считая его своим учителем. Так, благодаря кроссовкам «Адидас», Каллен сумел обратить на себя внимание стантрайдеров, а те, в свою очередь, оказались добродушными парнями, благосклонно воспринявшими его жадный интерес к ним и к тому, чем они занимались.

Поначалу Рик и его друзья просто давали Эдварду различные мелкие поручения, начиная мытьём их байков и заканчивая покупкой хот-догов. Однако постепенно из разряда «эй, малыш» он перешел в разряд «маленький брат», стал ассистировать им, когда они ремонтировали свои мотоциклы; получил на Рождество свой собственный велик, но уже с приделанным к нему мотором от газонокосилки; а самое главное – стал регулярно кататься с Риком по самым тихим и безлюдным улицам Лос-Анджелеса, сидя на бензобаке его байка.

В день, когда Эдварду исполнилось тринадцать, его «старшие братья» впервые позволили ему сесть за руль мотоцикла. С рвущимся из груди сердцем устраивался он в седле красавца «Дукати» тёмно-вишнёвого цвета, при этом изо всех сил стараясь сохранить внешнее спокойствие и даже придать лицу выражение полнейшего равнодушия, словно это не его заветная мечта сбывалась прямо здесь и сейчас.

«Это будет эпично!» - с ликованием подумал юный Эдвард, поворачивая ключ в замке зажигания.

Так и вышло.

Самая первая в его жизни поездка на байке стала поистине эпичной, даром что длилась от силы десять-пятнадцать секунд.

Эдвард больше положенного крутанул ручку газа на себя, но, когда понял свою досадную оплошность, было уже поздно – мотоцикл резко рванул вперёд, так что у начинающего байкера мгновенно перехватило дыхание и заложило уши.

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы через несколько десятков метров он не врезался в сетчатый забор, снеся его и основательно запутавшись в сетке, так что «страшим братьям» пришлось изрядно попотеть, освобождая своего подопечного.

Поставив наконец Эдварда на ноги и стянув с его головы шлем, они окружили мальчика со всех сторон, одобрительно улыбаясь, и принялись наперебой делиться своими впечатлениями от его «полёта» и «приземления», кто-то даже положил руку ему на голову и ласково потрепал по взлохмаченным волосам.

Сам же Эдвард лишь ошалело улыбался, пребывая в состоянии, близком к эйфории. Это было одно из тех чувств, которое невозможно описать словами: таких слов просто не существует в природе. Это было одно из тех чувств, испытав которое однажды, хочется испытывать снова и снова. Даже первый поцелуй с самой красивой, по мнению Эдварда, девчонкой в классе, который случился у него годом позже, не смог и близко сравниться по накалу эмоций с первой поездкой за рулём байка.

Ему было почти семнадцать, когда он взялся за ремонт отцовского «Триумфа Бонневилль». Вряд ли Эдвард справился бы с этой задачей самостоятельно, но судьба снова улыбнулась юноше, послав ему помощника в лице Дюка Энслина – автомеханика на пенсии, живущего в доме напротив. В последние годы тот частенько прикладывался к бутылке, но, как известно, талант не пропьёшь, поэтому Эдвард был только рад, когда он предложил ему свою помощь.

Однако прежде чем приступить к ремонту байка, Каллену нужно было решить важную задачу: придумать, как и что сказать матери, от которой ему до сих пор удавалось скрывать своё страстное увлечение. По крайней мере, он считал, что удавалось. Свой велосипед с приделанным к нему мотором Эдвард уже несколько лет успешно хранил в гараже одноклассника, сказав матери, что тот украли. Проводя всё свободное время с Риком и его командой стантрайдеров, он говорил, что подрабатывает то тут, то там. И та верила. Вернее, делала вид, что верит, хотя, как в последствии выяснилось, многое ей было уже давно известно.

Вот и в этот раз Эсме Каллен, грустно улыбнувшись, согласно покивала на слова сына о том, что он хочет починить старый мотоцикл, ржавеющий в гараже, для того, чтобы продать. Эдвард снова солгал, не желая причинять матери боль, а та сделал вид, что поверила, продолжая терпеливо ждать, когда тот наберётся мужества и расскажет ей правду.

Первый откровенный разговор случился между ними в тот день, когда после нескольких месяцев, проведённых в гараже, Эдварду удалось завести двигатель «Триумфа», пусть даже всего лишь на несколько коротких минут.

Мать пришла на жуткий рёв, который издал оживший байк, и, немного постояв в дверях, подошла к сыну. Её руки мягко легли ему на высоко вздымавшуюся от радостного волнения грудь. Эдвард попытался силой мысли заставить своё сердце стучать тише, боясь, что оно выдаст его с головой, - безуспешно. Опьянённое успехом сердце ликовало и громко пело, не желая затихать и успокаиваться.

- У меня получается! Совсем немного – и байк снова будет на ходу. Он ещё даст фору любому навороченному мотику! – не в силах сдержаться, воскликнул Эдвард, но тут же опомнившись, уже тише добавил: - И мы сможем его продать за хорошую сумму. Как думаешь?

- Прокатишь? – вместо ответа печальным шёпотом спросила она, ласково проведя чуть шершавой от трудовых мозолей ладонью по его щеке с едва обозначившейся юношеской щетиной.

Их взгляды встретились, и в эту секунду Эдвард понял, что мать всё знает. Знает, но всё равно любит его таким, какой он есть.

- Конечно, прокачу! Обещаю! – он порывисто притянул к себе маму и поцеловал в макушку, с удивлением отметив про себя, какой же маленькой и хрупкой она стала – на целую голову ниже его.

Однако своего обещания Эдвард не сдержал. Просто не успел. Вскоре после их разговора в гараже Эсме серьёзно заболела, и за месяц до совершеннолетия сына её не стало.

В подобных ситуациях в книгах часто можно встретить фразу: «В тот момент его жизнь рухнула». Но нет, жизнь Эдварда Каллена не рухнула – она просто стала медленно погружаться в трясину одиночества и тоски. Он не так много времени проводил с матерью, о чём теперь жалел до слёз, до застрявшего в горле кома, который никак не удавалось проглотить, но, несмотря на это, всегда знал, что у него есть самый родной человек, даже сквозь расстояния согревающий его своей любовью. А теперь всё пространство вокруг заполнилось пустотой, через которую, словно через толстый слой ваты, не проникали звуки, голоса и ароматы – всё то, что придаёт жизни вкус. Жизнь Эдварда Каллена стала безвкусной и бесцветной. Он чувствовал себя потерянной одинокой пылинкой, медленно кружащей в душном воздухе огромного мегаполиса, где никому ни до кого нет дела.

Именно тогда Каллен, по совету Рика, отправился в своё первое, но далеко не последнее путешествие на байке – отремонтированном «Триумфе Бонневилле». Чем быстрее Эдвард мчался по незнакомым ему дорогам штата Калифорния, до упора поворачивая на себя ручку газа, тем легче ему становилось дышать. Одиночество и пустота отступали, потому что теперь его окружал мир, еще неизведанный им, не распробованный на вкус, но такой яркий и манящий. В те дни целая вселенная принадлежала Каллену, а он принадлежал ей – ни с чем не сравнимое чувство единения с чем-то по-настоящему масштабным и важным. Палящее солнце выжигало из его сердца боль утраты, после которой оставались уродливые рубцы – рубцы, но уже не кровоточащие раны. Дожди смывали с Эдварда не только дорожную пыль, но и въедливое чувство тоски. Ветер, путаясь в волосах, очищал голову от гнетущих мыслей. Байк, дорога и скорость сто двадцать миль в час – идеальный способ достижения гармонии с самим собой.

Вернувшись домой, Эдвард купил новенький кроссовый мотоцикл «Ямаха» для занятия мотофристайлом (Мотофристайл представляет собой затяжные прыжки с трамплина в длину на кроссовых мотоциклах с выполнением спортсменом акробатических номеров в прыжке; прим. автора), без колебаний потратив на него почти все деньги, что мать скопила ему на учёбу в колледже. К восемнадцати годам он научился весьма виртуозно управляться с мотоциклом, в достаточной степени овладев стантрайдингом, так что проехаться, стоя на байке, и поставить его на переднее или заднее колесо стало для него наипростейшей задачей. Эдвард получал почти неземное удовольствие от того, что делал. Это было похоже на фигурное катание, только вместо хрупкой партнёрши в его руках был байк весом в четыреста фунтов (сто восемьдесят кг; прим. автора), с которым они становились единым организмом, стоило лишь завести мотор.

Однако доставшаяся ему от матери горячая итальянская кровь вкупе с жаждой адреналина и любовью к мотоциклам, унаследованных от отца, требовали большего. И мотофристайл как нельзя лучше подходил для этого, став на долгие годы главной страстью Эдварда. Даже бесчисленное количество падений и травм не смогло охладить эти чувства, напротив, только сильнее распаляло его, воспламеняло молодую кровь, в разы умножало упорство и стремление к совершенству. Эдвард падал, поднимался, не обращая внимания на боль, снова садился на байк, до ломоты сжимал челюсти и разгонялся по трамплину. Чувство страха и инстинкт самосохранения отключались будто по щелчку. Со временем травмы и содранная до мышц кожа стали большой редкостью – он научился правильно группироваться при падениях, что тоже оказалось целой наукой.

Эдвард прошёл через бесчисленное количество соревнований и гонок, в основном, легальных, но бывали и исключения, которых не гнушался в те дни, когда с деньгами становилось совсем туго. Однако последние четыре года в этом смысле изменили многое. Изменили, безусловно, к лучшему, пусть даже у этого «лучшего» и была своя тёмная сторона.

Здесь и сейчас, начищая до зеркального блеска «Триумф Бонневилль» - почти всё в нём было переделано и не по одному разу, но всё же это был тот самый байк его отца, - Эдвард мысленно снова прошёл весь свой путь от десятилетнего мальчишки, нашедшего под куском брезента самое настоящее сокровище, до взрослого мужчины, решившего начать жизнь с чистого листа, потому что настало время исполнять обещание, данное когда-то умирающей матери.

- Ещё немного и ты протрёшь в нём дыру, - насмешливый голос друга выдернул Эдварда из мягких объятий воспоминаний, заставляя вздрогнуть от неожиданности.

- Сам протру, сам же и залатаю, - оборачиваясь, в тон ему ответил Каллен. – Что, уже пора?

- На город опустилась тьма - настало время выползать из своих нор и лететь вперёд на крыльях ночи, - возведя руки к потолку, торжественно произнёс Эммет Свон, и в его карих глазах, по обыкновению, заплясали чертенята.

Он был одним из тех людей, которые любят жизнь и умеют ценить каждое её мгновение, за что та охотно отвечает им взаимностью. Из-за симпатичной мордашки и по-детски открытого взгляда в свои двадцать пять Эммет едва ли выглядел на двадцать, – кажется, это единственное, что время от времени печалило его, а порой, даже бесило.

Судьба свела Эдварда с ним четыре года назад, за что тот и по сей день был безмерно ей благодарен, ведь та важная встреча подарила ему всё, что нужно человеку для счастья: лучшего друга, стабильную работу, доставлявшую истинное удовольствие, а чуть позже и любимую женщину.

В тот день Эммет попал в аварию на своём новеньком байке, получив не слишком серьёзные, но достаточно болезненные травмы. Проезжавший мимо Эдвард, следуя негласному закону байкеров, остановился и помог пострадавшему товарищу всем, чем только смог: вызвал скорую, зафиксировал сломанную ногу и развлекал парня до приезда медиков разговорами о мотоциклах и стантрайдинге. Несмотря на боль, Эммет вымученно улыбался Каллену и даже пытался шутить в ответ, чем сразу вызвал у него симпатию и заслужил уважение. Именно там, на обочине малооживлённой дороги Лос-Анджелеса и зародилась их дружба.

Все байкеры братья, братья по крови – крови особой, пятой группы, крови, которая начинает «петь» под аккомпанемент заведённого двигателя мотоцикла. Возможно, именно этот факт способствовал тому, что между Эдвардом и Эмметом быстро установилась прочная братская связь, даже невзирая на шестилетнюю разницу в возрасте.

Благодаря новому другу, Каллен осуществил мечту каждого второго – если не каждого первого - байкера Лос-Анджелеса, занимающегося стантрайдингом или мотофристайлом: стал постоянным участником одного из самых крупных и популярных в Калифорнии мотошоу, принадлежащего Чарли Свону – отцу Эммета. Теперь Эдвард начал получать неплохие деньги за то, что раньше вытворял почти бесплатно.

Так было ещё вчера. С завтрашнего же дня он начнёт зарабатывать на жизнь ремонтом машин и мотоциклов.

- Парни сказали, что вчера после шоу ты сразу же умчался, даже ни с кем не попрощавшись, - осторожно заметил Эммет, пока ждал, когда Эдвард переоденется в чистую одежду и наденет на себя моточерепаху (Моточерпаха - это куртка из сетчатой ткани, на которую нашиты защитные элементы, сделанные обычно из прочного пластика. Обязательно присутствующие элементы защиты закрывают спину, локти, плечи, предплечья и грудную клетку; прим. автора).

Не нужны были годы дружбы со Своном, чтобы понять, что в действительности он хочет спросить, в порядке ли Эдвард.

Тот не сразу нашёлся, что ответить другу. Был ли он в порядке? Сегодня – скорее да, чем нет. А вот вчера… Вчера он просто сбежал, когда почувствовал, что начинает задыхаться при мысли, что больше никогда не разгонит свою «Ямаху» до нужной скорости; не прыгнет на ней с трамплина; не испытает чувство полёта, когда поднимаешься высоко над землёй, тело совершает заученные для трюка движения, а душа в это время летит в небо, чтобы уже через считанные мгновения вернуться обратно, принеся с собой глоток пьянящего счастья и чистой свободы. На эти считанные секунды всё вокруг перестаёт существовать: и восторженные крики зрителей, сливающиеся с громкой музыкой, и яркий свет прожекторов, и нетерпеливо ревущие в ожидании своего черёда кроссбайки товарищей, и коричневый песок, оставшийся где-то там, далеко внизу, - есть только ты и твой железный друг с пламенным мотором вместо сердца.

Ничего этого больше не будет.

Да, Эдвард осознанно принял решение оставить всё это в прошлом, потому что знал, что впереди его ждёт счастливая жизнь, пусть без байков и адреналина, но с другими радостями, более ценными и важными, чем утолённая жажда скорости и драйва. Ему всего лишь нужно было время – совсем немного времени, чтобы пересечь этот мост и поджечь его.

- Завтра заеду со всеми попрощаться, - бросив на друга короткий взгляд, Эдвард надел поверх моточерепахи чёрную кожаную куртку и резко дёрнул бегунок молнии вверх.

Эммет понимающе кивнул и, судорожно вздохнув, выпалил:

- Я решил после гонки рассказать отцу о своих занятиях мотофристайлом с твоими ребятами.

- Ты же знаешь, как он к этому относится. На твоём месте я бы повременил с признаниями. Чарли сделает всё возможное, чтобы помешать тебе, - покачал головой Эдвард.

- Правда всё равно всплывёт, - пожал плечами Эммет. – А помешать мне ему не удастся. Мы с Беллой унаследовали его упрямство, и он это прекрасно знает.

- Что ж, может, ты и прав... Твой отец оторвёт мне голову, если узнает, что я приложил к этому руку, - рассмеялся Эдвард.

- Узнать не узнает, но, скорее всего, догадается, когда увидит меня на твоей «Ямахе».

- Наверное, мне уже стоит начинать бояться? – губы Каллена невольно растянулись в кривой усмешке.

- Да, - с самым серьёзным видом кивнул Эммет, но, не выдержав, тут же прыснул и весело добавил: - И мне тоже, потому что отец нам обоим открутит головы, если в одиннадцать часов нас не будет на месте старта.

- Не боись, успеем! – Эдвард выкатил свой байк из гаража и закрыл ворота. – Ты же не на велике ехать собираешься.

- И то верно, - улыбнувшись, кивнул Эммет и демонстративно погладил бензобак своей «Хонды», усаживаясь в её седло.

Последовав примеру друга, Каллен тоже оседлал свой «Триумф» и завёл мотор – тот мгновенно отозвался утробным рыком хищника, вышедшего на охоту. Вибрация двигателя лёгким покалыванием, словно от слабого разряда электричества, прошлась по его телу – тот самый момент, когда становишься с мотоциклом одним целым. Теперь это не просто байк, которым ты управляешь, – это продолжение тебя самого. Эдвард любил этот момент единения, явственно ощущая присутствие некоего волшебства каждый раз, стоило только завести мотор.

Заведя свою «Хонду», Эммет резко тронулся с места и на полной скорости помчался вверх по улице. Эдвард же медленно покатил следом за ним, постепенно разгоняя байк, словно смакуя каждый метр дороги к месту своего последнего старта.

Организатором гонок - нелегальных, разумеется, - был Чарли Свон. Помимо мотошоу, он владел обширнейшей сетью автосалонов и автомастерских, а потому плавал в одних водах с самыми крупными бизнес-акулами Лос-Анджелеса. Вот как раз для последних и устраивалось это развлечение, мало чем напоминающее обычные уличные гонки – скорее, оригинальную лотерею, в которой нужно было выбрать любое число от одного до десяти и поставить на него некую сумму денег. А вот какое из них окажется выигрышным, определялось уже при помощи парней на байках. Перед самым стартом Чарли лично устанавливал на мотоциклы участников заезда маячки, имеющие номер от одного до десяти, и никто кроме Большого босса, как все называли Свона, не знал, какой номер кому достанется в это раз.

И где-то там, в уютном кондиционируемом помещении с кожаными диванами и столами, застеленными накрахмаленными скатертями, местные акулы бизнеса во главе с Чарли следили за передвижениями байков на большой электронной карте города, параллельно наливаясь элитными сортами спиртного и решая деловые вопросы. Там же, на стене, висела большая «плазма», транслирующая старт и финиш, но Эдвард сильно сомневался в том, что кто-то из «денежных мешков» обращает на неё внимание. Для них это была просто своеобразная закрытая вечеринка для самых избранных, попасть на которую, как однажды обмолвился сам Свон, было делом нелёгким, а потому считалось престижным.

Задача у гонщиков была простая: первым приехать из пункта «А» в пункт «Б», расстояние между которыми, как правило составляло несколько десятков миль. При таком раскладе важна была не только скорость, но и хорошее знание городских улиц, чтобы выбрать наиболее короткий и удобный путь при том, что финишная черта каждый раз располагалась в разных местах, а где именно, участники заезда узнавали лишь на старте. Подобные правила делали гонку более «чистой» и уменьшали риск возможных проблемы с копами, хотя те, по твёрдому убеждению Каллена, и были давно куплены Большим боссом.

Эти подпольные гонки были далеко не первыми в жизни Эдварда, но не одни из них не вызывали в нём такого чувства омерзения, как эти, словно от участия в чём-то постыдном. Про себя он называл их не иначе как «тараканьи бега»: уж больно мигающие красные цифры от маячков на байках, движущиеся по электронной карте, напоминали ему экзотическую разновидность тараканов. Но отнюдь не это поднимало в его душе чёрные волны протеста. Дело было в том, что этим разжиревшим и облысевшим раньше времени бизнесменам не было никакого дела до самих гонок, они не хотели их видеть, не хотели слышать рёв мотоциклов на старте, единственное, что могло повысить уровень адреналина в их крови, – шелест листов бумаги с напечатанными на них многомиллионными контрактами. С таким же успехом Чарли Свон мог нацепить свои маячки на скаковых лошадей, собак или даже крыс. Все это заставляло Эдварда чувствовать себя нелепым клоуном, вызывающим у зрителей в лучшем случае равнодушие, а в худшем – презрение.

Однако никто из ребят, участвующих в этих гонках, кажется, не разделял его чувств на сей счет, искренне радуясь возможности неплохо заработать без лишнего риска, который был неотъемлемой частью их деятельности в мотошоу. Каллен же едва не взвыл от досады, когда два года назад Большой босс подозвал его к себе и, по-отечески хлопнув парня по плечу, пригласил стать постоянным участником гонок. Тогда Эдвард впервые почувствовал себя загнанным в угол, потому что отказ означал бы для него полный разрыв со Своном-старшим и уход из мотошоу, без которого он уже плохо представлял себе свою жизнь, ибо Большой босс ненавидел, когда ему отказывают или даже просто возражают.

Сейчас же, подъезжая к месту своего последнего старта и понимая, что больше не нужно будет участвовать в этих «тараканьих бегах», Каллен отчего-то не испытывал ожидаемого облегчения и чувства свободы. Напротив, в голову внезапно пришла мысль, что даже по этим нелепым гонкам с маячком на байке он будет скучать. Уже скучает.

Эдвард вплотную подъехал к затормозившему Эммету и заглушил свой байк. Вокруг царило обычное предстартовое оживление: на разные голоса ревели двигатели мотоциклов, участвовавшие в гонке парни перебрасывались друг с другом короткими фразами, чтобы скоротать оставшееся до старта время. Не считая Каллена, только трое из них были действующими участниками мотошоу, остальные же, получив достаточно серьёзные травмы, были вынуждены «завязать» с трюковой деятельностью. Однако Большой босс оставил их в гонках, тем самым очень кстати продемонстрировав окружающим широту своей души, в наличии которой многие сомневались.

- Я уже начал думать, что вы сегодня не явитесь, - вместо приветствия раздражённо произнес словно выросший из-под земли Чарли.

Это был высокий пятидесятилетний мужчина с лёгкой небритостью на лице, тщательно уложенными тёмными волосами и всегда в идеально сидящем по фигуре костюме. В глазах Свона-старшего словно застыла безлунная зимняя ночь – настолько чёрными и холодными они были, неизменно оставаясь такими даже в те моменты, когда его губы растягивались в широкой и вроде бы радушной улыбке. И лишь когда взгляд Чарли устремлялся на Эммета или его сестру-двойняшку Беллу, в этом холодном тёмном совершенстве появлялись робкие проблески душевной теплоты.

Свон-старший слыл человеком жестким, даже жестоким, бескомпромиссным по отношению к тем, с кем вёл дела, и беспощадным к тем, кто пытался вести дела против него. Единственной, но очень большой слабостью Чарли были его дети, которых он, рано овдовев, воспитывал в одиночку.

Отчасти именно это пережитое горе ожесточило его, а стремление к тому, чтобы у Эммета и Беллы, которых судьба столь несправедливо лишила матери, было всё только самое лучшее, стало залогом успешного бизнеса и вечным двигателем в его груди, однажды заменившим ему простое человеческое сердце.

- Не явиться, чтобы потом подвергнуться инквизиции с твоей стороны? Ну уж нет! Мы же не психи! – в притворном ужасе воскликнул Эммет, наблюдая за тем, как отец быстрыми, давно заученными движениями устанавливает на байках маячки.

Сплетни, ходившие вокруг, мягко говоря, непростого характера Чарли, давно уже стали излюбленной темой для шуток у его детей, что чертовски раздражало Большого босса, а порой доводило до белого каления, но это лишь ещё больше подзуживало Эммета и Беллу, никогда не веривших в справедливость этих слухов.

- Не ёрничай, сын, – губы Свона-старшего мучительно скривились, словно от внезапного приступа зубной боли, но уже в следующее мгновение его лицо снова приняло привычное выражение абсолютного спокойствия с лёгкой примесью снисходительной доброжелательности.

Похлопав Эммета по спине, Чарли поспешил к своему охраннику, сделавшему ему какой-то знак, понятный только им двоим.

- Отличный вечерок! Правда, надвигается гроза. Чувствуете, как душно, и воздух как будто наэлектризован? – хрипловатый голос с легким ирландским акцентом резко вклинился в личное пространство Каллена, поднимая в его душе тёмные волны раздражения.

Как по команде, Эдвард с Эмметом обернулись к говорившему. Это был хорошо знакомый им давний участник мотошоу Джеймс – коренастый парень с длинными, светлыми волосами, перетянутыми на затылке резинкой, и пронзительно-голубыми глазами, словно вырезанными из арктического льда. Человеком он был малоприятным, вечно недовольным и будто бы обозлённым на весь мир, из-за чего ребята в мотошоу быстро невзлюбили его, стараясь до минимума сократить своё общение с ним.

Поняв, что не обознались, и всего в метре от них действительно стоит притворно улыбающийся Джеймс, Эдвард с Эмметом удивленно переглянулись – Свон-младший недовольно поморщился и закатил глаза.

- Ты-то тут что делаешь? – даже не пытаясь казаться дружелюбным, протянул Каллен.

- Осматриваюсь понемногу, - громко чавкая жвачкой и перекатываясь с пятки на носок, охотно пояснил Джеймс, продолжая всё так же фальшиво улыбаться, а затем, приняв самодовольный вид, добавил: - Большой босс пригласил меня на твоё место в гонках. Надеюсь, ты не передумал уходить? Заполучив себе в невесты «маленькую мисс босс», тебе теперь это всё ни к чему, а мне лишние деньги будут очень даже кстати. Хотя, о чём это я? Лишних денег в принципе не бывает!

Джеймс мерзко рассмеялся, но Эдварду уже не было до того никакого дела: его накрыла стремительная волна по имени Белла, на несколько мгновений заслонившая собой весь окружающий мир. Руки девушки обвили шею Каллена, пальцы вплелись в вечно взлохмаченные волосы, отливающие бронзой, а губы слились с его губами в нежном, но долгом поцелуе.

- Привет, Бродяга, - прошептала Белла, чуть отстранившись от Эдварда и заглядывая ему в глаза.

- Привет, - Каллен улыбнулся, обхватив её лицо ладонями и попутно пригладив растрепавшиеся на ветру длинные каштановые волосы. – Знаю, что просил тебя не приходить сегодня, но всё равно ждал.

- Я не могла не прийти, - Белла прижалась лбом к его лбу и медленно покачала головой.

- Спасибо… ты всегда знаешь в чём я нуждаюсь. Лучше меня самого.

- Точно! – тихонько рассмеялась Белла, но, почти тут же посерьёзнев, добавила: - Именно поэтому я не хочу, чтобы ты бросал свои байки ради меня.

- Не начинай, Беллз, мы уже обсудили эту тему и закрыли её раз и навсегда, - в голосе Каллена зазвенели нотки металла. – Я должен так поступить. И ты знаешь это не хуже меня.

- Нет, Эдвард, ты никому ничего не должен. Даже мне, - видя, что тот снова хочет ей возразить, она прижала указательный палец к его губам, призывая помолчать. – Это то, что делает тебя счастливым. Подумай, ещё не поздно дать задний ход. Не хочу, чтобы однажды ты вдруг понял, что несчастлив. Несчастлив из-за меня, - отстранившись от Каллена и нахмурившись, с нажимом проговорила Белла.

- Нет, это только мой выбор и моё решение. Поверь, я много думал над этим, и сегодня у меня нет никаких сомнений в том, что поступаю правильно. А задний ход – это не моё. Я привык мчаться только вперёд. На полной скорости. - Эдвард улыбнулся и указательными пальцами провёл по её сведённым у переносицы бровям, убирая с родного лица хмурое выражение. – И я всегда буду счастлив. Вместе с тобой.

Каллен заглянул в глаза Беллы цвета тёмной тягучей патоки и в который раз утонул в них, увяз без возможности двигаться и без желания сопротивляться. Это был самый прекрасный, самый сладкий и самый желанный плен, в который он попал далеко не сразу.

Никакой любви с первого взгляда не было. И даже со второго. Им понадобился почти год на то, чтобы осознать те чувства, что возникали между ними постепенно, день за днём, улыбка за улыбкой, взгляд за взглядом, прикосновение за прикосновением.

Эдвард и сейчас отлично помнил тот момент, когда два года назад впервые увидел Беллу в дверном проёме своего гаража, помнил, что она не произвела на него особого впечатления. Тогда он просто отметил, что сестра Эммета вполне себе ничего, разве что на его вкус излишне худа. Если бы не доходившие до пояса волосы, то со спины она вполне могла сойти за мальчишку-подростка, и джинсы-бойфренды с футболкой свободного кроя ещё больше усиливали это сходство.

Только что окончившая колледж и вернувшаяся из Итаки в Лос-Анджелес Белла стремилась как можно больше времени проводить в компании своего брата и Эдварда. Она развлекала их неиссякаемым запасом студенческих баек, кормила сэндвичами собственного приготовления, поила кофе из термоса и с видимым удовольствием ассистировала им, ничуть не боясь испачкаться, когда они занимались починкой своих мотоциклов. Очень быстро Белла стала для Эдварда «своей в доску», что, казалось бы, должно было убить ещё в зародыше все возможные романтические отношения между ними. Но вышло иначе.

Когда стремящаяся к независимости, а потому решительно отказавшаяся от помощи отца Белла наконец устроилась на работу, их с Эдвардом общение сократилось в разы. И тогда Каллен вдруг с удивлением обнаружил, что скучает по ней, по её не всегда уместным шуткам, по острому язычку, никогда не упускающему возможности подколоть его или Эммета, по её низкому, чуть хрипловатому голосу, громко подпевающему старенькому бумбоксу, стоящему в гараже Каллена. Однако и это, скорее, была просто тоска по недавно обретённому, но каким-то чудом уже сумевшему стать близким и дорогим его сердцу другу.

По-настоящему Эдвард разглядел Беллу только тогда, когда сломал ногу, выполняя сложный трюк, и она вторглась к нему в дом, полная решимости не дать ему, временному калеке, умереть с голоду и утонуть в сугробах пыли. Она осмотрела его скромное жилище и с кривоватой улыбкой на лице, раскрасневшемся от стоящей уже который день жары, заметила, что и без гипса на ноге Каллен не слишком-то утруждал себя уборкой.

- А я люблю пыль, - с вызовом в голосе ответил Эдвард. - Большую часть времени провожу в дороге, и, если мои лёгкие не вдыхают пыль, я начинаю задыхаться.

- Ну да, конечно. Ты же бродяга, - улыбнулась Белла, и в её карих глазах появилось что-то такое, чего Каллен никогда прежде там не замечал.

Да и не в одних глазах было дело. Вроде бы не претерпев никаких очевидных изменений, стоящая перед ним девушка всё же не была той, с которой он дружил целый год. Находясь в обществе Эммета, Белла – вольно или невольно – во многом копировала своего брата: манеру двигаться, говорить, смеяться – словно становилась его продолжением. Сейчас же, впервые оказавшись с Эдвардом наедине, она уже мало чем напоминала ему Эммета: движения стали плавными и женственными, во взгляде и голосе появилось едва уловимое кокетство, и даже её чуть угловатая фигура, казалось, стала более сексуальной.

Каллен сидел на диване перед телевизором, положив загипсованную почти до самого бедра ногу на мягкие подушки, и неотрывно наблюдал за Беллой, хозяйничающей на его кухне. Девушка в ультракоротких джинсовых шортах и обтягивающем топе пританцовывала возле плиты, «дирижируя» ложкой и вполголоса мурлыча что-то себе под нос.

После смерти матери она была первой женщиной, переступившей порог этого дома, ставшего для него чем-то вроде холостяцкой берлоги, в которой он хранил свои вещи, принимал душ, в гордом одиночестве залечивал физические травмы и иногда спал. В женщинах Каллен никогда не испытывал недостатка, но ни одну девушку не приводил сюда. Собственно, и Беллу он не приводил – она пришла сама, вмиг заполнив собой всё пустующее пространство, постепенно превратив его берлогу в настоящий дом – почти такой же, каким тот был при жизни Эсме.

Повсюду витал аппетитный запах готовящейся еды и аромат женских духов – последний не испарялся даже после того, как Белла уходила, словно воздух напитывался им на долгие часы вперёд. На каминной полке снова вдруг появилась старая фарфоровая ваза со свежесрезанными цветами – в точности на том самом месте, куда её всегда ставила Эсме. Вероятно, дело было всего лишь в том, что там ваза смотрелась лучше всего, но по телу Эдварда всё равно пробежали мурашки, когда он впервые увидела, как улыбающаяся Белла ставит её на полку, а затем отходит на несколько шагов назад и наклоняет голову набок, чтобы оценить плоды своих трудов.

Даже когда она пропадала из поля зрения Каллена, он всё равно чётко улавливал её присутствие: где-то что-то могло стукнуть, время от времени раздавался её возмущённый возглас, когда она обнаруживала очередное прегрешение Эдварда: например, носки, брошенные в ванной всего в полуметре от корзины с грязным бельём, или же крошки от бутерброда посреди незаправленной постели.

А ещё были шаги Беллы. Она легонько, словно маленький эльф, шлёпала босыми ногами по старому паркету – и тот отзывался разноголосым скрипом, будто разговаривая с ней старческим, ворчливым голосом.

Оживший дом явно был рад её появлению.

Первые несколько дней присутствие Беллы тяготило Эдварда, если не сказать бесило, потом стало даже забавлять, а концу третьей недели он вдруг понял, что готов сделать что угодно, лишь бы она осталась, потому что сойдёт с ума, если Белла уйдёт, позволив пустоте снова заполнить всё пространство вокруг него. И в нём самом.

Все вечера и все уикенды на протяжении целого месяца Эдвард с Беллой проводили вместе, и им было одинаково хорошо друг с другом, независимо от того, чем они занимались: устраивали марафоны по просмотру старых фильмов или со смехом изобретали всё новые и более удобные способы почесать его ногу, закованную в гипсовый панцирь. И Каллен не хотел ничего в этом менять, разве что сделать их совместное времяпровождение гораздо разнообразнее и увлекательнее, гораздо интимнее.

Эдвард пригласил Беллу на свидание в тот же день, как избавился от гипса. Он не знал, какой ответной реакции ждал, но точно не той, что последовала.

- Ну наконец-то, Бродяга, - улыбнулась она, глядя на него снизу вверх и запуская пальцы в его волосы. – Я уж думала, что никогда не дождусь от тебя этих слов.

На самом первом своём свидании они отправились к побережью. Никогда прежде Эдвард не ездил так медленно, хотя и раньше, передвигаясь по городу, вёл себя довольно сдержанно. Несмотря на свою любовь к скорости и адреналину, он не относился к той категории мудаков с дешёвыми пантами, что стараются разогнаться до двухсот миль в час даже в гараже и, как правило, заканчивают свою жизнь под колёсами фур или на деревьях, причём на нескольких одновременно. Каллен отлично знал, где и когда можно или даже нужно до упора выкручивать ручку скорости, а когда лучше спокойно ехать в общем потоке машин.

Но тогда дело было не только в осторожности и надетых на них слишком простеньких шлемах, застёгивающихся под подбородком кожаными ремнями. Дело было в вишне.

Белла, державшаяся за его талию одной рукой, другой доставала из пакетика в сумке, перекинутой через её шею, крупные спелые ягоды и по-братски делилась ими с Калленом: первую она съедала сама, а вторую засовывала в рот Эдварду, предварительно вытащив из неё зубами косточку. Он жмурился от удовольствия и слизывал вишнёвый сок с пальцев Беллы, пару раз невзначай прикусив их и вызвав в ответ её смех.

Ещё никогда поездка на байке не доставляла Эдварду такое пьянящее удовольствие. В этот раз всё было по-особенному. Мотор «Бонневилля» звучал как будто тише и размереннее, напоминая довольное урчание крупного кошачьего. Даже асфальт под колёсами шуршал иначе, напевая мелодичную песню о дорожной романтике, – достаточно было просто прислушаться.

Приехав на побережье, Белла с Эдвардом уселись на медленно остывающий после жаркого дня песок и, взявшись за руки, любовались ярко-красным закатным солнцем, неспешно ныряющим в океан, превращая его на линии горизонта в расплавленное золото.

А ещё они целовались.

Губы Беллы были тёплыми, мягкими, податливыми и всё ещё хранили на себе кисловато-сладкий вкус спелой вишни. Они были терпкими.

Губы Эдварда были нетерпеливыми, жадными и настойчивыми. Они были слишком любопытными, чтобы довольствоваться только губами Беллы, желая изучить всё её тело целиком, не оставив обделённым или забытым ни единый миллиметр шелковистой кожи.

Когда солнечный диск полностью закатился за край горизонта, и ночь вступила в свои законные права, накрыв Эдварда с Беллой чёрным бархатным одеялом, они занялись любовью, не обращая внимания на песок, прилипавший к их разгорячённым, потным телам, и ничуть не беспокоясь о том, что кто-то может их увидеть.

История их отношений началась с дружбы, постепенно перешедшей в состояние влюблённости и физического влечения, которые так же медленно и неспешно перетекли в любовь и потребность всегда быть вместе, создать семью.

Проснувшись одним прекрасным утром рядом со сладко спавшей Беллой, Эдвард вдруг чётко осознал, что настало время выполнять обещание, однажды данное умирающей матери.

Мама. Внезапные мысли о ней заставили Эдварда высвободиться из объятий Беллы и сесть на кровати, свесив ноги вниз, уперев локти в колени и закрыв лицо ладонями. Он часто думал об Эсме, особенно в последнее время, но эти воспоминания, как правило, касались его детства или каких-то других счастливых мгновений, проведённых рядом с ней.

Теперь же перед мысленным взором Каллена возникла безликая больничная палата, насквозь пропитанная тошнотворным запахом лекарств и болезнью. А ещё обречённостью и неотвратимостью надвигавшейся смерти. Именно там Эдвард и провёл последнюю неделю, оставшуюся угасавшей на его глазах Эсме, но так и не нашёл в себе сил проститься с ней по-настоящему. Он просто сидел рядом и неотрывно смотрел на её худые, белые, будто обескровленные, руки, так и не решившись прикоснуться к ним, сжать в своих ладонях, до удушающего кома в горле боясь кожей ощутить, как жизнь капля за каплей покидает тело матери.

Эдвард силился разглядеть в этой хрупкой, почти неразличимой под одеялом фигуре, в этом старческом, искажённом страданием лице свою всегда улыбчивую, энергичную, в действительности ещё совсем молодую маму – и не мог. К его страху, боли, отчаянию примешивались и эгоистичные мысли: «А как же я?! Что будет со мной без неё?..» А ещё злость. Он был так зол на судьбу, на Бога, отбиравшего у него единственного родного человека! Этого не должно было произойти с ним… с ними! Но это происходило, и с каждой секундой Каллен всё чётче осознавал, что конец совсем близок. Хотя даже это не могло заставить его смириться и принять реальность происходящего.

Постепенно лицо мамы и очертания палаты размывались, плыли туманной влажной дымкой, подрагивали. Однако стоило только Эдварду моргнуть, как всё вокруг снова становилось чётким и до боли ярким. Он щурился и лишь тогда окончательно открывал глаза. Но проходили считанные мгновения, и мутная пелена снова медленно наползала, растекаясь по палате. Далеко не сразу Каллен понял, что причиной этому были слёзы, которые против его воли тихо рождались, набухали и, наконец, кривыми дорожками устремлялись вниз по его щекам.

Эсме говорила с ним, и Эдварду приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы различать её едва уловимый шёпот, несмотря на то, что в палате стояла гнетущая тишина. По большей части мысли матери путались, а некоторые фразы, казалось, и вовсе были лишены всякого смысла, что ввергало Каллена в ещё большее отчаяние и ужас.

Однако в какой-то момент речь Эсме стал чуть громче и осмысленнее, и Эдвард с удивлением понял, что она заговорила о его байке. Мама сказала, что понимает и не осуждает Эдварда, ведь в глубине души она всегда знала, что он пойдёт по стопам отца. Эсме говорила, что боится за него, но какое это теперь имеет значение… Она боялась бы за сына, даже если бы он стал бухгалтером или продавцом в игрушечном магазине.

- Матери – они все такие, - на этих словах её пересохшие, потрескавшиеся губы растянулись в едва заметной улыбке. Эсме помолчала несколько минут, собираясь с силами, а затем заговорила снова. Её голос опять стал тише, но Каллен всё равно различал каждое слово. – Я просто прошу тебя… не повторять ошибку своего отца… Когда ты встретишь ту девушку, с которой уже не захочешь… расставаться никогда… брось всё это… оставь свои мотоциклы… ради неё. – Именно «когда» и никаких «если». Эсме, как и любая мать, ни секунды не сомневалась в том, что её единственный и горячо любимый сын обязательно встретить ту самую, предназначенною только ему. – С ней не должно… случиться то… что случилось… со мной. Я не хочу, чтобы мои внуки… росли без отца. Так нельзя… Пообещай мне, сынок… - Эдвард торопливо кивнул, глотая слёзы, окончательно вышедшие из-под контроля. То ли не увидев кивка, то ли посчитав его недостаточным, мама снова повторила, но уже настойчивее: - Обещаешь?

- Да, обещаю, - охрипшим от слёз и долгого молчания голосом отозвался Каллен, вновь кивнув.

Мама ещё раз едва заметно улыбнулась, и на её измученном лице отразилось спокойствие. Больше она ни говорила ни слова. А на следующий день её не стало.

Эдвард так и не сказал тогда Эсме, что любит её. Эти слова всё время вертелись у него на языке, пульсировали в голове, обжигали сердце, но он не смог произнести их вслух, словно кто-то невидимый запечатал его рот сургучной печатью. Со временем это стало самым большим его сожалением, исправить которое было уже нельзя. Эдвард, не раздумывая, отдал бы несколько лет жизни взамен на возможность сжать руку матери в своей и сказать ей о том, как же сильно любит её. И всегда будет любить.

И стоя сейчас здесь, на точке своего последнего старта, Каллен ничуть не жалел о принятом им решении. Да, вероятно, если бы не слова матери и не данное ей обещание, Эдвард не стал бы бросать свой мотоспорт, решив жениться на Белле. Но не потому что не представлял своей жизни без всего этого. Вернее, не только поэтому. Он просто не додумался бы посмотреть на всю ситуацию глазами своей женщины, каждый раз с замирающим в груди сердцем следящей за ним с трибун шоу. Каллен слишком сильно любил Беллу, чтобы однажды заставить её пройти через то, через что прошла Эсме. Оглядываясь сейчас назад, Эдвард ясно понимал, что после смерти его отца она уже не смогла обрести простого женского счастья, так и оставшись одна с маленьким сыном на руках.

И теперь, становясь главой семьи, Каллен чувствовал себя обязанным взять на свои плечи ответственность за благополучие этой самой семьи, стать её опорой и каменной стеной. А разве можно по-настоящему положиться на человека, который добровольно рискует в любой из дней либо разбиться насмерть, либо стать инвалидом, навсегда прикованным к кровати (и ещё неизвестно, что из этого хуже)? Эдвард дал себе честный ответ на честный вопрос. И ответ был отрицательным.

Когда-то он мечтал лишь о ветре в волосах, о бешено колотящемся в груди сердце, об адреналине, заставлявшим кровь кипеть в жилах, об утробно рычащем движке собранного им байка, о кратком миге полёта, заставлявшем каждую клеточку тела искриться чистым удовольствием. Каллен мечтал об этом и без устали шёл к этой мечте день за днём, не останавливаясь даже тогда, когда мечта была уже у него в кармане, потому что впереди всегда маячили новые высоты, новые опасные трюки, заставлявшие его буквально дрожать от нетерпеливого желания покорить их.

С точно такой же решимостью Эдвард мечтал теперь об их с Беллой совместном счастье. Он собирался начать работать не покладая рук, чтобы обеспечить её всем необходимым, хотел привести в порядок свой – а теперь уже почти их – дом, давно нуждавшийся в ремонте, ясно видел в мечтах пару-тройку детишек, которых непременно родит ему Белла. Да, теперь его желания были более обыденными и приземлёнными, но целеустремлённость в их осуществлении была в нём всё так же непоколебима, что и прежде. Впрочем, и былые желания Каллена никуда не делись – он просто решительно похоронил их в глубине сердца, заново расставив свои жизненные приоритеты.

- Я люблю тебя, Эдвард, и поддержу любое твоё решение, ты же знаешь, - тихий голос Беллы выдернул Каллена из раздумий. Она тесно прижалась к нему, положив голову ему на грудь и обняв за талию.

- Знаю, родная, знаю... И я люблю тебя. Ты – всё, что мне надо, - Эдвард провёл ладонями по спине девушки, затем, медленно переместившись на её ягодицы, легонько сжал их и с улыбкой добавил: - А прямо сейчас я хочу, чтобы ты пожелала мне удачи. Нашим способом.

- Конечно, вы двое выглядите до неприличия мило и всё такое, - беззлобно проворчал Эммет, - но я тоже всё ещё жду свою законную порцию обнимашек, - он раскинул руки в стороны и вытянул губы трубочкой.

Рассмеявшись и мягко выскользнув из рук Эдварда, Белла с готовностью упала в объятия брата и нежно поцеловала его в колючую тёплую щёку.

- Тебя я тоже люблю, дурачок, - прошептала она ему на ухо, обвив его шею руками.

- Уж кто бы сомневался! – улыбнулся Эммет, отрывая сестру от земли и так крепко сжимая её в своих руках, что та тихонько охнула, но попыток освободиться из его медвежьего захвата делать не стала.

- Удачи тебе, малыш! – взъерошив волосы брата, пожелала Белла, когда её ступни снова коснулись асфальта.

- Двадцать минут, Беллз! – возмущённо воскликнул Эммет. – Ты старше всего на двадцать минут – это не считается, сколько раз повторять?!

- Считается, ещё как считается! – продолжила подначивать та.

Эдвард с улыбкой наблюдал за ними. До знакомства со Свонами он и представить себе не мог, что между братом и сестрой может быть такая прочная связь и столь трепетные отношения. Они всегда понимали друг друга с полуслова, одному из них достаточно было просто мельком взглянуть на другого, чтобы безошибочно уловить его настроение. И Белла, и Эммет частенько подшучивали друг на другом, но не пересекли границы дозволенного, точно зная, когда нужно остановиться, чтобы не обидеть. Наблюдая за их междусобойчиками, Каллен всегда испытывал горькое сожаление, что у него нет ни сестры, ни брата.

- И застегни куртку, малыш, - тоном заботливой мамочки продолжала между тем Белла, дёргая вверх молнию на его чёрной кожаной куртке. – Не хватало ещё, чтобы ты заболел, а потом целую неделю хлюпал носом и ныл, что уже стоишь одной ногой в могиле.

- Эй, я никогда так не делаю!

- Делаешь-делаешь, как и все мужчины, стоит им только подхватить пустяковую простуду.

- Делаешь, - стараясь придать своему лицу серьёзное выражение, поддакнул Каллен.

- Предатель, - усмехнувшись, шутливо резюмировал Эммет.

- Ты тоже, кстати, - поворачиваясь к Эдварду, - добавила Белла, выразительно изогнув брось.

- Кто? Я?! – удивился тот, переводя взгляд с улыбающейся девушки на её смеющегося в голос брата.

Небо на горизонте озарила вспышка молнии, а вслед за ней прокатился пока ещё далёкий раскат грома, но уже сейчас чётко различимый даже за урчанием почти десятка байков. Все замолчали и посмотрели в том направлении, однако небо снова стало непроглядно чёрным, и лишь сгустившийся тяжёлый воздух не оставлял никаких сомнений в том, что совсем скоро оно разразится дождём.

- Ну, так как насчёт нашего ритуала? Готова? – после возникшей паузы спросил у Беллы Эдвард, седлая свой «Триумф Бонневилль» и заводя мотор.

- Готова, - кивнула та.

Она отошла в сторону от скопления гонщиков и встала прямо, почти вытянувшись в струну. Эдвард невольно залюбовался ею: кремовый свитер, сексуально обнажавший плечи, чёрные обтягивающие джинсы и туфли на высоком каблуке, делавшие её стройные ноги умопомрачительно длинными.

«Моя! Только моя!» - победно звучало сейчас в каждом биение его сердца.

Каллен отъехал от Беллы на значительное расстояние и, круто развернув байк, остановился. Он несколько раз газанул на месте, заставляя вращаться только заднее колесо, – мотор издал оглушительный рёв, достигнувший самых высоких нот, а из глушака вырвались клубы сизого дыма. Сердце Эдварда зашлось в бешенном ритме, подпевая механическому сердцу «Триумфа». Каллен знал, что в этот момент все взгляды окружающих прикованы к ним с Беллой, и это тоже доставляло ему немалый кайф, подбрасывая дровишек в адреналиновый костёр, разгоравшийся в его груди.

Наконец Эдвард тронулся с места и, проехав большую часть расстояния до Беллы, поставил байк на переднее колесо, продолжая двигаться вперёд. Когда до девушки осталась пара метров, он максимально замедлил скорость «Триумфа», продолжая удерживать его на переднем колесе. Каллен приблизился к Белле вплотную – она встала на цыпочки, поддалась вперёд и, обхватив ладонями лицо парня, поцеловала его в приоткрытые губы. В этот момент Эдвард готов был поклясться, что вновь ощутил терпкий вкус сочной вишни, как в их самую первую ночь.

Под аплодисменты и одобрительные улюлюканья парней, он опустил байк на оба колеса и заглушил мотор.

- Заканчивайте свою клоунаду! – раздражённый возглас Чарли Свона разом стёр улыбку с лица Каллена. Этот человек, как никто другой, обладал удивительным даром портить настроение окружающим его людям. Как не хотел Эдвард признаваться в этом даже себе, но он почти что ненавидел своего будущего тестя. – Беллз, поехали, нам пора!

- Люблю тебя, - прошептала она Каллену и поцеловала его ещё раз.

- И я тебя, - тоже шёпотом отозвался он, крепко сжав ладошку любимой в своей руке, а затем с сожалением выпуская её.

- Увидимся у тебя дома…

- Поехали уже, поехали! – окончательно теряя терпение, прикрикнул на дочь Большой босс. - А ты, сын, будь поаккуратнее, - сказал он, обращаясь уже к Эммету. В ответ тот улыбнулся и шутливо козырнул отцу. Выдержав паузу, Чарли посмотрел на Эдварда и, будто бы нехотя, добавил: - Ты тоже, Каллен.

Эдвард кивнул, но Свон уже отвернулся от него и вслед за дочерью зашагал к своему автомобилю. Прежде чем сесть на заднее сиденье, Белла обернулась к Каллену и помахала ему рукой, другой убирая с лица волосы, которые нещадно трепал внезапно усилившийся ветер.

Машина Большого босса резко тронулась с места, взвизгнув шинами, и стала быстро удалятся, но Эдвард ещё какое-то время продолжал стоять, неотрывно глядя ей вслед.

- Эй, Эд, - окликнул его Джаспер – ещё один участник не только гонок, но и мотошоу, с которым у Каллена сложились приятельские отношения. – Это, кажется, твоё, - парень протянул Эдварду раскрытую ладонь, на которой что-то тускло поблёскивало в желтоватом свете фонарей.

Только взяв это в руки, Каллен узнал свою цепочку, на которой висела гайка – самая первая гайка, открученная им с отцовского «Бонневилля» почти пятнадцать лет назад и с тех пор ставшая его талисманом. Сейчас цепочка была порвана, но Эдвард даже не почувствовал, в какой момент она соскользнула с его шеи и упала на землю.

- Хреновая примета, Эд, - покачал головой Джаспер.

- Да брось, Джас, - усмехнулся Каллен, на мгновение сжав цепочку в кулаке, а затем слишком поспешно сунув её в карман куртки.

- На твоём месте я бы сегодня не садился на байк, - продолжал гнуть своё Джаспер.

- Скажи об этом Большому боссу. То-то он обрадуется, - попытался отшутиться Каллен, чувствуя, как неприятный холодок пробегает по телу, оставляя после себя россыпь мурашек.

- Ну как знаешь. Дело твоё, - пожал плечами Джас и, развернувшись, зашагал обратно к своему байку. Обернувшись на полпути, он кинул на Эдварда ещё один быстрый взгляд, в котором тому почудилось что-то вроде сочувствия.

Каллен на минуту закрыл глаза и попытался выровнять вдруг сбившееся дыхание. Эдвард мог сколько угодно изображать полнейшее спокойствие, но правда заключалась в том, что он, как и все другие байкеры или мотоспортсмены, был человеком суеверным. Шестое чувство подсказывало Каллену, что это дерьмо с цепочкой случилось не просто так. Но он так же отлично знал, что должен сейчас сесть на свой «Триумф Бонневилль» и проехать на нём несколько десятков миль, отделявших его от последнего в своей жизни финиша. Более того, Эдвард безумно хотел этого, хотел до уже знакомой нетерпеливой дрожи во всём теле. Это была своего рода жажда, утолить которую можно лишь одним единственным способом – сесть на «Триумф» и рвануть вперёд. Хотя бы в последний раз.

В его руках был только руль байка – всё остальное всегда было в руках судьбы. Управлять мотоциклом он мог лучше всех тех, кто сейчас окружал его, и даже лучше многих других. Так стоило ли обращать внимание на глупые приметы? Определённо, нет.

Он должен сделать это. Он хочет сделать это. И он это сделает.
=================================================================