Глава 22. Все всерьез.

Когда я решила прекратить анализировать происходящее и перестать думать, когда надежда наполнила мою грудь, и я решила просто наслаждаться подарком Вселенной, жизнь замерцала во мне, словно одинокая свеча во мраке. Имело ли значение то, что маленький огонек не мог отогнать темноту? Разве недостаточно уже того, что свет существовал, несмотря на все сложности? Если бы я была очень маленькой, то пламя свечи могло стать для меня целой Вселенной. И я постаралась бы сделать все, чтобы это стало возможным. Я хотела бы стать меньше, меньше, чем фитиль, окруженный и медленно поглощаемый огнем, но это и было моей целью: я хотела отдавать себя.

Жить мгновеньем и дорожить каждой следующей секундой означало отключиться от реальности. А это было предательством: я предавала свою прошлую жизнь и тех людей, кого любила и кого сейчас нет рядом со мной. Но я была полна решимости стать счастливой, насколько это было возможно в этой безжизненной оболочке мира. Может быть, только благодаря тому, что происходит сейчас с миром, мы с Эдвардом имеем единственную возможность быть вместе. «Это наш единственный шанс», - говорил он. При других обстоятельствах Эдвард никогда бы и не вернулся. Да и будучи теперь ослабленным он мало чем сможет мне навредить.

В некотором смысле это было похоже на тот момент, когда я впервые встретилась с Эдвардом. Когда он, казалось, возненавидел меня с первого взгляда и убежал. Для того чтобы идти дальше, мне пришлось перекроить свои воспоминания, стереть прошлое и притвориться, что события первого школьного дня никогда не происходили. Теперь же я старалась думать о том, что выдумкой была та жизнь, в которой не было Эдварда. Может быть, этот мир реален, мир, созданный только для меня, только для Эдварда, только для нас. Этого было бы достаточно. Я была бы счастлива, если бы смогла забыть об Изабелле Свон, дочери Чарли Свона, привыкшей к миру, где деревья весной были в цвету, существовали животные и миллионы людей проживали свою обычную жизнь.

Мы с Эдвардом учились жить вместе. Медленно, осторожно, но все более укрепляя наше взаимное доверие. Я жила его поцелуями, а Эдвард - сердцебиением и румянцем на моих щеках. Мы нашли утешение друг в друге, в наших беседах, прикосновениях. Не существовало и части меня, которая бы не принадлежала Эдварду, или части его, которая не была моей. Мы были одним целым.

Как тело перед болезнью, привыкшее к определенному жизненному циклу, словно океаны под воздействием луны привыкли к приливам и отливам, Эдвард также имел определенные «фазы» своей жизни. Он был сильным, но становился все слабее, пока мы ждали полного восстановления моей крови. Я же была его противоположностью, со временем набирая силы, когда кровь заполняла меня. Мы подсчитали, что для моей безопасности необходимо шестьдесят дней, счет которых отмечали царапинами на дверной раме в моей спальне. Когда мы уже почти подходили в шестидесяти отметкам, пальцы Эдварда начинали дрожать, кожа становилась сухой, как береста.

- Еще немного, любовь моя, - шептала я в его волосы, когда он наклонялся ко мне. Я держала его за руку, как он когда-то, чтобы указать мне туда, где находятся звезды. Я брала его руку в свою, чтобы помочь отметить еще один день до того момента, как он снова сможет питаться.

- Сегодня, - говорила я. – Шестьдесят отметок, так что время пришло.

Эдвард начинал отказываться, но это было лишь частью ритуала. Он, также как и я, прекрасно понимал, что ему нужна моя кровь, чтобы выжить. Моя кровь будет питать его жизнь. Эдвард будет жить благодаря мне, моему телу, а я - благодаря ему, его прекрасной душе.

Как только я помогу Эдварду добраться до моей кровати, чтобы он отдохнул перед долгой дорогой, то сразу же побегу в старую клинику, чтобы взять кровь. Всматриваясь в бледное небо, я буду убеждать себя, что смогу пережить разлуку. Он вернется. Он всегда возвращался. И, зная это, я была в состоянии сопротивляться зову оружия на моем столе. Зову, который предлагал прекратить все в один момент.

Было очень трудно, когда Эдвард уходил, но все же уход также был частью ритуала. После того как Эдвард вернулся во второй раз, я нашла в своем шкафу сумку Джейкоба. Она лежала там нетронутой с похорон её владельца. В тот день Билли Блек привел меня в комнату своего сына и предложил взять одну вещь в память о нем.

Я не могла вспомнить последний раз, когда была здесь. Как долго Квилеты держали закрытыми свои границы? Когда последний раз Блеки приглашали нас с отцом на обед?

- Что угодно, Белла, - сказал Билли Блек с едва заметной дрожью в голосе. - Все, что ты хочешь. Джейкоб любил тебя.

- Я знаю, - сказала я, но горло пересохло настолько, что звука не последовало.

Чарли не хотел, чтобы я находилась в комнате Джейка, боясь, что я могу заразиться болезнью. Но тогда я заявила, что мне все равно. Я всерьез не задумывалась об этом, все казалось таким сюрреалистическим. Я сидела на краю кровати Джейкоба. Он умер здесь? Постель еще была разобрана, и я могла представить, что она все еще хранила тепло Джейка. Я поднесла подушку друга к своему лицу и вдохнула. Она пахла точно так же, как он. Закрой я глаза, то могла легко представить, что обнимаю своего Джейка. Я сильнее прижала подушку к груди и заплакала. Она была мягкой и прохладной, но совсем не такой, как Джейкоб.

Я вытерла лицо руками и оглядела комнату. Сумка Джейкоба лежала в углу. Возможно, он забросил ее туда, когда пришел домой из школы, не понимая, что делал это в последний раз. Может, к тому времени у него уже была лихорадка?

Я встала на колени и вытащила из сумки тяжелые учебники в твердом переплете, оставив лишь тетрадки и пожеванные карандаши.

- Я могу взять это? - спросила я, держа сумку. Билли коротко кивнул.

Когда мы с Чарли вернулись домой, я высыпала содержание сумки на свою кровать, легла на живот и пролистала тетрадки Джейка, снова расплакавшись, когда увидела хорошо знакомый почерк. Я немного улыбнулась его каракулям и грубым карикатурам на его не очень... привлекательных учителей. В этом был весь Джейкоб, я больше не смогла вынести боли. Я положила тетради под кровать, а сумку запрятала под груду проеденных молью свитеров, которые должны были отправиться на благотворительность.

Я задумалась о том, как будет чувствовать себя Джейкоб, зная, как я использовала его школьную сумку, зная, что я дала её вампиру, дабы он мог перенести мою кровь достаточно далеко, лишь бы не вернуться и не убить меня. Может, он подумает, что это странно, ему будет безразлично, или он все же будет испытывать какие-то эмоции? Кровь, Белла? Вампиры? Это так отвратительно и, возможно, незаконно, слышала я его ответ в своей голове, и представляла, как скажу: С каких это пор для того, чтобы стать вампиром, необходима лицензия от штата Вашингтон? Я практически смогла увидеть, как он закатывает на это глаза и сдерживает улыбку за притворно строгим выражением.

Эти мысли были ни к чему. Они не помогали поверить, что моя другая жизнь была выдумкой. Я покачала головой, словно могла так просто выкинуть их из головы. Вздохнув, я сложила кровь в сумку. Это помогло бы мне думать, что мы были самой обычной парой, а Эдвард уходит на совершенно скучное поручение, а не оставляет меня, потому что изо всех сил пытается не убить.

Когда он ждал в дверях, я играла роль домохозяйки пятидесятых, застегивая жакет, в тепле которого он не нуждался, протягивая ему сумку с драгоценным грузом – с частью меня, которая когда-то протекала через мое сердце. Я поднимусь на носочки, чтобы поцеловать его в щеку, воображая себя Джун Кливер*.

- Ты действительно должен уйти? – спрашиваю я, зная ответ, но все же не желая, чтобы все происходило именно так.

- Ты знаешь, что должен. И я очень благодарен тебе за этот подарок, - он целует меня, и я цепляюсь за его шею и обнимаю его так сильно, как только могу, зная, что не причиню ему боли.

- Не уходи, - шепчу я.

- Это единственный путь, - говорит он, ожидая, когда я отстранюсь, хотя он без труда может расцепить мои пальцы на шее.

- Сейчас я закрою глаза, - говорю я, и мы оба знаем, что это сигнал. Я закрываю глаза и считаю до десяти, словно мы просто играем в прятки.

Когда я открываю глаза, его уже не видно. "Выходи", - шепчу я про себя, желая, чтобы мои слова каким-то волшебным образом заставили его выйти из своего глупого укрытия. Но я остаюсь одна. Я и оружие Чарли. Эдвард всегда возвращается, напоминаю я себе. И он снова возвратится. И я пытаюсь выкинуть мысли об оружии из своей головы.

На другой стороне дверной коробки я отмечаю дни до того момента, когда мой Эдвард вернется ко мне. Десять дней я одна, пятьдесят дней мы вместе, а затем снова разлука. Эдвард начал прятать для меня небольшие записки вокруг дома, одну на день. Складывалось ощущение, что мой дом превратился в гигантский Рождественский календарь**. Иногда Эдвард прятал просто эскиз, который он рисовал, пока я спала, освещенная только, как он говорил, внутренним светом. Иногда это было стихотворение, но в основном это были письма, написанные в те часы, когда я спала, а Эдвард оставался в одиночестве.

Ты дышишь медленно, размеренно, я почти вспоминаю, как это – быть внутри моей матери, это утешает. Когда ты спишь, твое лицо так спокойно. Даже без твоего света, мне не страшно. Иногда ночью я касаюсь твоего лица и чувствую ладонью твою улыбку. Я почти желаю стать слепым, чтобы ощущать твою красоту лишь кожей, каждая твоя эмоция оставляет отпечаток на моих пальцах.

Потребовалось все мое самообладание, чтобы сразу же не отправиться на поиски всех записок. Но я знала, что все было бы намного хуже, не будь того, ради чего я с нетерпением ожидала наступление нового дня. Я проводила целый день с новым письмом. Сначала я читала его про себя, потом вслух, затем шла к Чарли, а потом убегала в лес к нашей иве, где благоговейно шептала слова записки дереву. Когда подует ветер - зашелестят листья, как будто присоединяясь ко мне и сливаясь в симфонию со словами Эдварда.

Когда я чувствовала, что отчаяние завладевает мной, то начинала выкрикивать слова записки в центре города. Я пропевала их, задаваясь вопросом, мог ли Эдвард слышать меня. Я старалась не думать о тех красных глазах, о том животном взгляде, когда Эдварда, которого я любила, настигала его дикая сторона.

А вечером десятого дня он возвращался на порог моего дома, как ни в чем не бывало, и выглядел здоровым и сильным. Мы обнимали друг друга и медленно, осторожно начинали заново знакомиться с телами и ароматами друг друга.

- Куда ты уходил? - спрашивала я, хотя и знала, что ответ будет мне уже знаком.

- К моему прежнему дому, - отвечает он и закрывает при этом глаза, как будто не выдерживает боли, чтобы держать их открытыми.

- Ты помнишь что-нибудь? – спрошу я, а Эдвард расскажет, как лежал на камне, устремив глаза в небо, и представлял звезды, пытаясь вспомнить безумные слова Карлайла о будущем.

На секунду он сжимает губы, затем вздыхает и качает головой. А я никогда не знаю, говорит ли он правду.

Кто знает, сколько времени мы были вместе, попав в эту предсказуемую рутину? Я могла бы посчитать все отметины на дверной раме, но в то же самое время я не хотела этого знать. Я заботилась только о том, сколько времени у меня осталось до того момента, когда нужно будет снова кормить Эдварда, и считала дни до его возвращения.

Так продолжалось достаточно долго, чтобы я действительно поверила в то, что моя другая жизнь была выдумкой, а Эдвард всегда был со мной. Когда твой привычный мир разрушен, а новый дан, ты уже не пытаешься понять этого. Не было никакого способа повернуть время назад, поэтому я должна была притворяться, что мой новый мир и есть нормальный.

Первые сорок дней, которые мы проводили вместе, были невероятны, по крайней мере, когда я могла блокировать свои воспоминания. Я избегала школы и места, где стреляла в парня. Но, к сожалению, я видела ужас и насилие в каждой части города. Всюду, но не в моем доме, не в роще благородных деревьев. А теперь и не на нашей поляне.

Днем мы лежали там. Это была середина цикла, возможно, двадцать пятый день, тогда Эдвард был еще достаточно сильным, чтобы принести меня сюда. Мой затылок ныл, но я не хотела беспокоить Эдварда. Мы лежали среди высокой травы, луг теперь был покрыт нежным олеандром, яркой наперстянкой и поразительно голубым дельфиниумом.

«Как долго может продолжаться такая жизнь?» - размышляла я. Вероятно, это был последний раз в ближайшее время, когда мы могли находиться здесь. Однажды мы, переоценив оставшиеся у Эдварда силы, пришли на поляну слишком поздно. На обратную дорогу нам пришлось потратить два или три дня. Эдвард был вынужден слишком часто останавливаться, а я была недостаточно быстрой, чтобы добраться домой без воды и еды. Я приносила с собой еду, которой хватало только на один день.

Мы отдыхали, и после нескольких часов Эдвард снова нес меня, затем мы некоторое время шли, а мой желудок постоянно урчал и сжимался. Неужели Эдвард постоянно чувствовал такой голод? Тогда, во время возвращения мне казалось, что я умру прежде, чем снова увижу дом. К тому времени, когда мы вернулись, оба были настолько истощены, что решили не рисковать и не ходить на луг позже тридцатого дня.

Таким образом, мы были здесь в один из последних безопасных для нас день. Эдвард аккуратно поцеловал меня, расправляясь с нашей одеждой и перекатывая меня на себя. Не было никого, но солнце и колыхающиеся стебли цветов были свидетелями нашего публичного, но в то же время тайного проявления любви. Эдвард все еще продолжал бояться того, что может причинить мне боль, и он никогда не закрывал глаза, когда я находилась на нем. Его зрачки расширялись и глаза становились практически черными. Эдвард шептал, как сильно он меня любит, при этом его тело дрожало. Даже притом, что я знала, что мы были одни, я старалась быть настолько тихой, насколько это возможно, не желая разрушить тишину нашего луга.

Вокруг нас цвели яркие, дерзкие, вызывающие цветы, но все они были ядовитыми. Ничего съедобного. Яблоня больше не плодоносила. Мы оставались ночевать на поляне, возможно, один раз в неделю, прежде чем наступало то время, когда нам было необходимо держаться ближе к дому. Эдвард брал меня за руку и снова и снова показывал мне звезды, пока я почти не запомнила их расположение на ночном небе. А если я закрывала глаза, то могла представить точки света, которые звезды оставляли в темной мантии небес.

Когда мы возвратились домой на следующий день, я ела настолько медленно, настолько это было возможно. Это был последний пудинг, и я старалась растянуть удовольствие. Внутри я все еще была наполнена теплом от времени, проведенном с Эдвардом на лугу, и я хотела жить, быть действительно живой в этот момент. Я очень хотела, чтобы для этого была какая-то возможность.

- Пудинг? - спросил Эдвард. - У тебя день рождения?

- Кто знает? - сказала я, тщательно облизывая ложку. Когда ложка начала царапать дно банки, пальцем я попыталась достать все остатки пудинга. Я не заботилась о том, что Эдвард мог подумать обо мне как о некультурной свинье. Внезапно я задалась вопросом, как выглядел Эдвард, когда он охотился прежде, в другой жизни. Он был столь же опрятным и учтивым, каким казался в наших взаимоотношениях? Он ловил зебру, а потом изящным движением покрывал свои колени салфеткой, использую надлежащие приборы, чтобы выпить кровь? Мысль об Эдварде, который задавался вопросом, какая вилка подойдет для бизона, заставила меня засмеяться.

- Что тебя так позабавило? - спросил он с подозрением.

- Ничего, - сказала я, но не смогла прекратить улыбаться. Я старалась отодвинуть эту мысль, но пока это было нереально.

- Думаю, это последний раз, когда мы можем пойти на луг, - сказал он, забирая пустую баночку от пудинга из моих рук.

- Я знаю.

- Но мы вернемся.

Я кивнула.

Конец цикла мы провели, совершая небольшие прогулки, сидя под нашей ивой или читая друг другу книги. Эдвард рассказывал мне очень много историй о своей семье, и у меня появилось ощущение, что я знала их. Это моя настоящая жизнь, - сказала я себе, когда слушала его. – Это моя семья.

Когда мы приближались к шестидесятой отметине на дверной раме, Эдвард говорил все меньше и меньше, сохраняя силы для долгого пути, который он должен будет скоро преодолеть. Тогда я рассказывала ему истории, и когда я в тысячный раз читала ему последнюю газету, он закатил глаза.

- Закатывание глаз уменьшает твою энергию, ты же знаешь, - сказала я, но улыбнулась. Было приятно осознавать, что мы можем поддразнивать друг друга, быть мелочными. Это было таким нормальным, а точнее настолько нормальным, насколько могли быть странная девочка и вампир в мире, где они были единственными обитателями.

***

- Шестьдесят, - сказала я, помогая Эдварду зачеркнуть последние четыре линии. - Сегодня. Ты готов?

- Да, но я хотел бы, что ты не была.

- Ты же знаешь, ты не можешь ничего сделать, чтобы остановить меня, - сказала я, целуя его в щеку.

Он закрыл глаза и прислонился ко мне.

- Я знаю. Ты самая упрямая девочка, которую я когда-либо встречал и рядом с которой был долгое время, - он легко захихикал, и я улыбнулась как раз в тот момент, когда мое сердце изо всех сил пыталось продолжать стучать. Я ненавидела, когда он оставлял меня, и следующие десять дней обещали быть особенно трудными. Мне надо было о многом подумать.

- Я скоро вернусь, - сказала я, когда была готова взять кровь. Я оставила дверь открытой, как делала всегда, и Эдвард наблюдал за мной, прислонившись к дверному косяку. Он всегда наблюдал за тем, как я ухожу, может, потому что он знал, что я вернусь через несколько минут, а не десять дней.

Когда я вводила иглу в руку, представляла, что это были зубы Эдварда. Я задалась вопросом, почувствую ли я однажды это, если он когда-нибудь потеряет контроль. Я вскрикнула, даже притом, что практически наслаждалась жжением от иглы, находящейся в вене. Боль была там, чтобы взять кровь, чтобы накормить Эдварда, сделать его здоровым. Мое тело было способно на это. И поэтому я переносила этот дискомфорт с удовольствием.

Я возвращалась назад со свежей повязкой на изгибе локтя и сумкой с кровью, что качалась на другой руке. Пятка-носок, пятка-носок, считала я шаги в обратном порядке.

Эдвард ждал меня и даже слабо помахал рукой. Даже притом, что я хотела бежать к нему, как я делала всегда, когда видела его, я заставила себя придерживаться медленного темпа ходьбы, более медленного, чем биение моего сердца. Он закрыл дверь позади меня, а я направилась наверх за сумкой Джейкоба. Наряду с кровью в сумку я вложила книгу, на последней странице которой оставила небрежную надпись, сделанную одним из карандашей Джейкоба. Я навсегда люблю тебя, - гласило послание. – Может, я любила тебя ещё до своего рождения. Конечно же, я не была способна написать что-то, даже отдаленно похожее на послания Эдварда, которые, я уверена, он уже запрятал, пока я находилась в старой клинике.

Я положила послание и осторожно пошла вниз, где Эдвард все еще стоял возле двери. Я застегнула его жакет, повесила сумку на плечо. Я встала на цыпочки, но вместо того, чтобы поцеловать его в щеку, бросилась в его объятья так, что спиной он врезался в дверь. Его холодные руки заскользили вверх по моей спине, и я настойчиво поцеловала его.

- Будь осторожен, - сказала я, сдерживая слезы.

- И ты. Береги себя.

- Всегда.

- Я всегда буду возвращаться, Изабелла. Ты же знаешь это, правда?

Я кивнула, прижатая к его груди, и, глубоко вдохнув его аромат, мягко оттолкнула от себя. Он получил свой намек, чтобы открыть дверь.

Я закрыла глаза, давая ему свое молчаливое согласие на уход. Я досчитала до десяти и, когда я посмотрела в открытую дверь, он уже ушел.

После напряженного поиска его фигуры на горизонте я сказала: "Выходи", - и, никого не увидев, закрыла дверь.
__________________________________________________________________________________
* - Джун Кливер (June Cleaver) - образцовая американская мать семейства из комедийного сериала "Проделки Бивера"
** - Рождественский календарь (нем. Adventskalender) — специальный календарь в европейских странах, показывающий время, остающееся до Рождества.
По традиции это открытка или картонный домик с открывающимися окошками, где в каждой ячейке лежит конфета, записка с пожеланиями (в религиозных семьях — с выдержками из Писания) или маленькие подарочки. Календари бывают и в виде мешочков, пакетиков, сумочек или свертков, развешанных на ленте. Родественский календарь состоит из 24 дней, начинается в первое из четырех воскресений до Рождества (или 1 декабря) и заканчивается в Сочельник.

Главу перевела Mussonka
За редактуру благодарим sladkaya

Свои отзывы оставляем здесь и на форуме. Осталось 3 главы...