Название: Эта волшебная ночь
Автор: -
Пейринг: Эдвард/Белла
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance
Саммари: Они слишком долго игнорировали магию Рождества. Они слишком долго жили лишь для себя. Они слишком долго не приносили людям счастья. Когда-нибудь им придется измениться, хотя, возможно, и не по своей воле
Заглавная песня: Anna Tatangelo - Questa notte di magia

---

Мой смысл жизни имел резкий запах акварельной краски, пестрел всеми цветами радуги и ложился на холст мягкими линиями, плавными мазками, превращаясь в искусство живописи. Я был художником, ценил тишину, покой, ненавидел компании, праздники, Рождество… Мне было уютно в маленькой мастерской, где не было родителей, указывающих на то, что мне тридцать, и пора начать зарабатывать деньги, а не играть приемника Пикассо. Было приятно, наплевав на условности, пить дешевое бургундское прямо из бутылки и вытирать испачканные краской пальцы о когда-то белоснежную ткань рубашки. Было легко курить на балконе, ловя ладонью узорчатые снежинки, моментально превращающиеся в слезинки и растекающиеся по коже жалящей, ледяной влагой. Было естественно игнорировать звонки матери, настоятельно требующей приехать на рождественские праздники. Я жил так двенадцать лет, отдаваясь только живописи, вкладывая в каждый штрих частичку души, не предавая свою мечту и не заботясь о желаниях других.



Когда-то Рождество было моим любимым праздником. Не было события радостнее, чем рождественская ночь, когда, затаив дыхание, смотришь на россыпь звезд и ищешь лишь одну, особенную, которая способна исполнить именно твое желание. Когда-то я любила дарить подарки, наблюдая, как тонкими змейками рвется подарочная бумага, замирая на полу волнистым хаосом, а в глазах дорогого человека отражаются искрящиеся всполохи от полыхающего в камине пламени.

Сейчас же Рождество для меня такой же день, как и триста шестьдесят четыре других. Каждый день – праздник. Каждый день – это алкогольный бред, безумство танца, сумасшествие тела, отдающегося где-то, кому-то, зачем-то, без смысла. А Рождество отличается лишь идиотским эльфийским колпаком, который мне приходилось напяливать, и смехом, который в эту ночь звучал особенно натужно и неестественно-громко.



Возможно, все было бы иначе. Может быть, я так же заливисто смеялся бы, как и детвора, скатывающая овалы, которым вскоре суждено было стать уродцем-снеговиком. Быть может, я наряжал бы несчастную ель, нашедшую последнее пристанище в моей холостяцкой обители, и поедал слизистообразный пудинг – гордость моей мамы. Когда-то это действительно было так. Мне нравились шумные торжества, пока я не проиграл битву с собственными упрямством и гордыней, возненавидев не только сам праздник, но и все банальные атрибуты столь характерные для Рождества.



Я всегда проигрывала. Будь-то шахматы или снежки. Проигрывала своим желаниям, проигрывала эгоизму и самовлюбленности. Больше я не играю. Я лишь стараюсь быть как все, не выделяясь из массы друзей. Это помогает забыть события двенадцатилетней давности, когда я потерпела поражение в самом важном сражении. Сражении за будущее, за любовь, признание и понимание.



Их танец совершенен. Они повинуются порывам ледяного ветра с Ла-Манша, то поодиночке выплясывая буйную чечетку, то сходясь почти воедино, в безумстве славянского хоровода, то сплетаясь гранями, как идеальные партнеры в плавных линиях вальса. И не верится, что они – уникальные и неподражаемые – всего лишь вода, на короткие мгновения обретшая великолепие формы. И не подходит им название «снег», потому что это что-то слишком простое, чтобы описать совершенство каждой линии и черточки, чтобы осознать мириады оттенков, которые сверкают в приглушенном свете полного месяца. Тут и молочная белизна, и дорожная серость, голубоватая нежность и желтоватая грусть.

- Ты снова любуешься снегом? – Ее руки обхватывают меня за талию, подбородок ложится мне на плечо, и я знаю, что она улыбается и смотрит в небо, как и я. Не ощущаю. Просто знаю. И это подарок магической рождественской ночи, потому что обычно я не очень понимаю ее. Люблю. Не понимаю. Дилемма? Об этом не хочется думать сегодня, ведь в полночь я загадаю желание и тогда, возможно, она станет чуточку лучше. Для меня.

- Он великолепен, правда, Белла? – кладу свои ладони поверх ее рук, согревая ее озябшие пальцы. Ее кожа всегда холодная и солоноватая. А я не люблю холод и соль. Что же я люблю в ней? Не время думать…

- Это всего лишь снег, Эдвард. Только художник может видеть что-либо великолепное в замёрзшей воде, которая скоро превратится в лужу. Давай зайдем, я замерзла. Кроме того, скоро полночь.



Когда закрываешь глаза и вдыхаешь глубоко-глубоко так , что в груди больно, можно почувствовать запах Рождества. Настойчивый аромат смолы и хвои. Легкий отголосок цитрусовых. Пряная нотка бергамота. А еще ощущение мороза, от которого вдох перехватывает, и приходится открыть глаза, хотя и не хочется. Ведь нет ничего важнее, чем обоняние и осязание. И нет смысла любоваться пентаграммой снежинки, когда можно просто дотронуться и пропустить обжигающе-холодную жидкость сквозь пальцы. Эдвард никогда этого не понимал. Он смотрел на мир широко раскрытыми глазами, не решаясь разрушать великолепие образов, линий и форм. И сейчас он стоял на балконе в одной лишь белой рубашке с живописным оранжевым пятном на рукаве и смотрел в аспидно-черное небо (ну вот, я тоже начала давать цветам эти возвышенные, литературные характеристики). Нужно было забрать его, пока он не заболел…



До полуночи оставался всего лишь час, о чем предупреждали старые настенные часы. Белла поправляла мишуру на бедняжке-елке, жестоко зарубленной мною прошлой ночью (чего не сделаешь ради любимой?), а я смешивал краску, все не находя оттенок, которым можно нарисовать Рождество. Быть может оно зеленое, как и праздничное дерево? Возможно белое с голубым отливом? Оранжевое с ярко-алыми всполохами, как огоньки гирлянд и фонариков? Или просто темно-синее с четким бледно-желтым узором, как небо накануне праздника?

- Эдвард, заканчивай уже. Между прочим, это первое Рождество, которое мы празднуем вместе, без родственников, поэтому мне хочется, чтобы все было идеально. – Белла, пританцовывая, подходит к зеркалу, поправляя каштановые волосы, уложенные в красивые волны, и недовольно кривит ярко-алые губы, заметив на стекле голубоватый мазок акварельной краски. И когда я успел его там поставить? Хотя ничего удивительного. Я изначально говорил, что праздновать в моей мастерской – плохая идея.

Я молча кладу кисть, старательно наступая ботинками на пятна краски, нечаянно поставленные на полу. Может, не заметит? Нужно постараться, чтобы ей понравилось, ведь она права, мы действительно впервые празднуем Рождество вдвоем. Как семья. И хотя мы вместе уже три года, но называть нас «семья» слишком рано. Нам ведь всего лишь по восемнадцать, и с каждым годом противоречия в наших вкусах проявляются все более явственно.



Это Рождество было особенным для меня. Я долго составляла план и думала, как бы сделать так, чтобы наши с Эдвардом такие разные предпочтения были удовлетворенны. В итоге мы нарядили елку, но не стали ставить на верхушку ангела. Отказались от индейки, так как я вегетарианка, но совместно приготовили пудинг по рецепту Эсми. Я не заставляла его наряжаться к торжеству, он же позволил мне провести возле зеркала несколько часов. Значит ли это, что мы наконец-то переросли подростковые проблемы и научились искать компромисс? Время покажет…



Я всегда считал себя разумным человеком и уже давно не верил в волшебство, нечистую силу и тому подобные россказни. Но сегодня я иду на поводу у чего-то крайне необычного и, если честно, слабо верится, что это всего лишь магия Рождества.

Это началось три недели назад, когда проснувшись утром, я нашел на полу записку. Белый листик, красные чернила, убористый, мелкий почерк… «В день Рождества, до полуночи, ты должен совершить три благих деяния, дабы перейти рубеж, ведущий в Новый год, а не погибнуть от кары божественной. Вестник будет ждать тебя двадцать четвертого декабря, в полдень, на Юнион-сквер». Смешно… Я вот и посмеялся, засунул злополучную бумажку под кровать. Мало ли какой идиот пошутил? Может, всунул мне листок в карман джинсов, а я и не заметил. Записочка в стиле фильма «Звонок»: «Ты умрешь через семь дней». Я еще раз ухмыльнулся и приступил к рисованию.

Через три недели это перестало смешить. Записки появлялись каждое утро, с тем же текстом и написанные тем же почерком. Чтобы я не делал – рвал их и пускал по ветру, сжигал, даже топил – ничего не помогало. Они появлялись с завидным постоянством, превращая меня в параноика. Теперь эти фразы чудились мне в новогодних гимнах, которые все чаще крутили по радио, проявлялись в сюрреалистических узорах на холсте, складывались из мокрого снега, аляповато замирающего на фоне серости неба. Поэтому сегодня в канун Рождества я все же шел на указанное место: если повезет, то я убью этого ненормального «шутника»; если нет – буду играть роль «доброго дядюшки Эдварда».



Я всегда гордилась своими двумя высшими образованиями в лучших университетах страны. Это позволяло носить гордое звание «умной женщины» и плевать, что училась я спустя рукава, на деньги отца. И вот сейчас я – магистр психологии и литературоведенья – подозрительно оглядывала прохожих через стекла солнцезащитных очков, направляясь на встречу с призраком.

Записку я нашла возле кровати три недели назад. Голова пульсировала после очередной вечеринки, поэтому я даже не дочитала ее до конца, скомкав и засунув в полочку. Лишь спустя несколько дней я начала подозревать, что алкоголь и марихуана не довели до добра, и я действительно свихнулась, потому что слова, написанные красными чернилами, как-то очень подозрительно напоминали другую красную жидкость. Я перестала посещать клубы, выспалась, не пила, но записки появлялись все равно. Сегодня, двадцать четвертого декабря, я даже испытывала некоторое облегчение – я наконец-то узнаю, что за ублюдок терроризировал меня на протяжении трех недель. Ведь это не может быть правдой, не так ли?



Я сидел на лавочке, на площади, рассматривая детвору, беззаботно носящуюся вокруг памятника Аврааму Линкольну. «Вестник» все не появлялся, и я уже начинал злиться, потому что сегодня хотел закончить пейзаж заснеженного парка, увиденный мною во время одной из прогулок. Вместо этого я должен был сидеть на металлической скамейке, покрытой тоненькой коркой прозрачного льда. Если это все же правда, то какие деяния ждет от меня автор записок? Я никогда не умел проявлять заботу, а когда все же делал это, то в ответ получал лишь черную неблагодарность.



Первый удар часов…

Мои губы накрывают ее. Она пахнет мандаринами и жасминовым чаем. Ее кожа ледяная, и я думаю, что нам стоит встать с холодного мрамора, на котором мы натоптали радужные пятна акварели. Она замерзнет и испачкается.

Второй…

Рука путается в совершенстве ее прически, разрушая идиллию и привнося столь любимый мною хаос. Она делает диаметрально противоположное – бережно кладет ладошки на мою разметавшуюся шевелюру и тщательно приглаживает. Отвечает на поцелуй совсем робко, как будто стыдясь непрошенных снежинок-вредин, настойчиво стучащихся в плотно закрытое стекло.

Третий…

Скользит левой рукой за отворот рубашки, а я невольно морщусь. Холодно. Ветер воет печально, изгнанный из квартиры жаром полыхающего в камине огня. Камин – прихоть Беллы. Мне же не жалко. Кроме того, в нем удобно сжигать неудавшиеся эскизы.

Четвертый…

Губы спускаются к шее, руки сдвигают бретельки белоснежного платья. Ее правая рука нечаянно ложится на участок пола, где синяя краска пролита овальной кляксой, и она недовольно смотрит на меня.

Пятый…

Где-то за стеклом загадочно мерцают звезды, возвещая о рождении божественного младенца. Я же заворожено слежу за ее улыбкой, такой волшебной в свете мерцания огоньков гирлянды.

Шестой…

Она заливисто смеется и толкает меня на спину. Проводит измазанными пальцами по моей щеке, оставляя продолговатые синие полосы, как будто готовит к ритуальному танцу индейцев. Звоночки вторят ей, кажется, что они по собственной воле поют праздничную мелодию, сплетая свои переливы с хрипотцой смеха Беллы.

Седьмой…

Одним рывком она снимает платье, обнажая не только тело, но и вверяя душу. Надежда плещется в ее золотисто-янтарных глазах, и я больше не слежу за боем старинных часов. Лишь отмечаю, что отныне мое Рождество золотисто-янтарного цвета…

И нет больше граней между днем вчерашним и днем сегодняшним. Лишь смешанное дыхание в тот момент, когда часы торжественно бьют в двенадцатый раз, возвещая о новом дне, который обязательно будет еще лучше предыдущего. Уж я об этом позабочусь.



Я на самом деле очень благородный человек. Каждый месяц я пересылаю деньги в детский приют, заботясь о благополучии детей. Ну и что, что деньги отцовские? Какая разница? Поэтому я еще больше склонялась к мысли, что записка – это глупая шутка, ведь я и так совершаю «благие деяния» и не нуждаюсь, чтобы меня к этому принуждали. Лишь однажды моя доброта не была оценена, но об этом вспоминать я не любила.



Бледное солнце обволакивало комнату, сейчас напоминающую поле битвы. Краски, смешанные в сплошной болотный оттенок, находились, кажется, всюду. Но сейчас это было так несущественно, что я продолжала напевать под нос какую-то детскую песенку. Было непривычно встречать рождественское утро без шумной семьи, но в этом уединении было особое очарование, поэтому я подняла прямоугольный сверток, лежащий на соседней, уже успевшей остыть подушке, и медленно разорвала алую бумагу, с нарисованными на ней эльфами. Внутри лежал мой портрет. Совсем небольшой, в карандаше, и, честно говоря, если бы этот подарок был не от Эдварда, то его бы ждала участь коротать век в большой коробке, где у меня хранились подобные, нефункциональные безделушки. Но сегодня мне не хотелось быть избалованной, поэтому я плавно провела по идеальным линиям рисунка, поднялась, лениво потянувшись, достала из сумочки конверт, улыбнулась и побрела на крошечную кухоньку, намереваясь вручить свой подарок Эдварду лично.

Он сидел за столом, обхватив дымящуюся чашку ладонями. Улыбнулся, протянул руку, и я послушно села ему на колени, целуя в немного колючую щеку.

- Счастливого Рождества, - шепотом проговорила я, безуспешно пытаясь пригладить его взъерошенные, отливающие медью, волосы.

- Счастливого Рождества!

- Спасибо за подарок. Кому-нибудь ты обязательно станешь таким же известным, как Дали, - эти слова вызвали у него короткий смешок, а я лишь шутливо толкнула его в бок. – Я хочу тоже кое-что подарить тебе. – С этими словами я протянула ему конверт, внимательно наблюдая за эмоциями, отражающимися на его лице.

- Оу, конверт?

- Открой, дурачок!

Он послушно распечатал его, вытащил содержимое, внимательно осмотрел и только потом поинтересовался:

- Что это?

- Билеты, Эдвард. У нас завтра самолет. Я знаю, как ты хотел побывать в Париже. В этом, как его там… Лувре? А я как раз по магазинам пройдусь, - я мечтательно улыбнулась, не замечая, как мрачнеет лицо Эдварда.

- А где ты взяла деньги?

- Эм-м-м… со своего счета, где же еще?

- То есть это деньги твоего отца, и ты даришь мне на них такой дорогой подарок? А потом удивляешься, почему твоя семья считает, что я с тобой из-за денег? Ты дурочка, Белла? – Он резко поднялся, предварительно подняв меня со своих колен, и ушел в комнату. Я же просто стояла какое-то время, уставившись в окно.

Утро после Рождества всегда сонное и тихое. Вот и сейчас улица была пуста, снегопад прекратился, и сероватые сугробы причудливыми фигурами расположились по обочине дороги.

Утро после Рождества часто грустное, ведь желания не всегда сбываются сразу. Иногда они не сбываются вообще… Иногда никакая магия не позволяет увидеть окружающим истину. Никакие звезды не освещают путь, по которому следует идти. И никакие ритуалы не позволяют другому человеку понять тебя, если он этого не хочет. А Эдвард, наверное, не хотел.

В то утро я ушла не попрощавшись… Позже я звонила ему, но всегда слышала лишь безразличный ответ автоответчика. Я знаю, что спустя полгода, он все же искал меня, но в то время я уже училась в Вашингтоне и не хотела возвращаться. В конце концов, у меня же есть гордость…



Подойдя к площади, я осмотрелась, медленно подходя к центру, где находилось несколько лавочек. На одной из них, спиной ко мне сидел мужчина, и я невольно вспомнила другого обладателя такой же бронзовой, растрепанной шевелюры. Последний раз я видела Эдварда мельком пять лет назад, поэтому не могла быть уверенна, что это он, а тем более не могла утверждать, что эти записки – его рук дело. Каким образом? Зачем? Но все же я подошла ближе, хотя бы для того, чтобы достоверно определить личность человека.

- Каллен… - это оказался он, поэтому я медленно обошла скамейку и села возле него, сопровождаемая его пристальным взглядом. Было неловко и немного страшно, но сейчас, спустя много лет, мы могли считаться просто старыми знакомыми, поэтому я старательно сохраняла безразличный тон и выражение лица.

- Свон.

Тишина.

- Как дела? – Господи, какая я дура, но я всегда чувствовала себя неловко, если слишком долго молчала в чьем-либо присутствии.

- Хорошо. У тебя?

- Тоже. Ждешь кого-то? – Ну и какое мне дело?

- Жду. Ты?

- Тоже.

Тишина.

Я уже обдумывала следующий вопрос, чтобы разузнать, не знает ли Эдвард шутника, не оставляющего меня в покое или, чем черт не шутит, не является ли он им сам, но задать его не успела. К нам подбежал мальчишка лет восьми и несколько секунд просто пристально всматривался во что-то над нашими головами. Потом перевел взгляд на Эдварда и произнес:

- Пойдемте лепить снеговика, - повернулся ко мне, и я порадовалась, что надела очки, потому что взгляд у ребенка был каким-то… пугающим что ли. – И вы тоже.

- Нет, мальчик, иди играй. Я занята, - как можно мягче, кривя губы в неестественной улыбке, ответила я, желая избавиться от общества этого ребенка и не понимая, почему молчит Эдвард.

- Значит, отдайте мне мой снег, - мальчишка улыбнулся, и я поспешила засунуть руки в карманы пальто и инстинктивно ссутулилась, потому что улыбка у «детеныша» была как у персонажа фильма ужасов. Широченная и до приторности сладкая.

- Снег? – Удивленно переспросил Эдвард, пока я пыталась вжаться в лавочку или провалиться сквозь нее.

- Да, у вас в карманах мой снег. Отдайте его мне, - улыбка, казалось, грозилась разорвать лицо ребенка на две половины, но через мгновение я уже не думала о нем. В левом кармане стало влажно и холодно… Я медленно пошевелила пальцами и уловила взгляд, которым наградило меня это существо (с каждой секундой «ребенком» его называть было все сложнее). Медленно я обхватила ледяной комок и вытащила его наружу. Снег был плотный и тяжелый, с розоватым оттенком, и я заворожено наблюдала, как он начинает таять, медленно просачиваясь сквозь пальцы. Боковым зрением я отметила пораженный взгляд Эдварда и через мгновение он произнес:

- Так это твои шуточки? Что происходит, Белла?

Я не успела ответить, так как за меня это сделал мальчик:

- Нет, мистер Каллен, мисс Свон не шутит над вами. Каждый из вас заслужил это самостоятельно. И все же, если вас не затруднит, достаньте снег. Он ведь тает, вы намочите куртку.

У меня была надежда, пока Эдвард, продолжая пристально смотреть в глаза ребенка, клал руку в карман куртки. Но через мгновение в его ладони появился такой же розоватый комок, и я резко втянула морозный, пахнущий хвоей, воздух.

- Вот и славненько, - улыбка резко сошла с лица ребенка, сменившись серьезным выражением. – Снег вы можете выбросить, не обязательно его держать. Почему вы здесь? Думаю, этот вопрос вас интересует. Кто я? Это вам тоже интересно. Но времени отвечать у меня нет. В полночь я буду ждать вас на этом месте. За это время вы должны успеть сделать три хороших дела. Как в сказке, правда? Эх, я очень люблю сказки, - мальчишка мечтательно улыбнулся и на несколько секунд замолчал, потом встряхнул головой и продолжил: - Ах да, о чем это я? Вы можете делать что угодно. Возможностей будет много. Главное это должно приносить пользу другим и не должно быть куплено за деньги. В кармане каждый из вас найдет обычный белый лист, на котором, если вы сможете сделать что-либо полезное, будут проявляться цифры. И еще – работаете вы в команде. Победа одного - победа другого. Поражение… Ну вы поняли, - он послал нам последнюю улыбку и театральным жестом протянул к нам руки, перевернутые вверх ладонями, указывая на наши карманы. Мы с Эдвардом синхронно опустили головы, все еще имея маленькую надежду, что все это окажется мастерски подстроенным розыгрышем и засунули руки в карманы. Там, где несколько минут назад было влажно и лежал снег, сейчас было сухо и горячо. А еще там находился листок, которого определенно не было в прошлый раз. Подняв голову, я встретилась взглядом с Эдвардом, держащим точно такой же белоснежный лист бумаги. Мальчишки перед нами больше не было…

- Эдвард?

- Да?

- Что нам делать?

- А ты как думаешь?

- Я думаю, что это просто сон.

- Ты всегда была наивной.

- А ты веришь, что это дьявол из преисподней, и он нас туда затащит, потому что мы с тобой не помогаем людям? – я старалась говорить с иронией, но в голосе отчетливо слышались панические нотки.

- Я верю только фактам, Белла. Этого не было, - он помахал перед моим лицом бумажкой. – Поэтому я предлагаю заключить перемирие и отправится на поиски нуждающихся в помощи, - он протянул мне руку, и я нерешительно пожала ее. Разве у меня был выход?



- Куда идем? – поинтересовалась Белла, все также продолжая сидеть на лавочке закинув ногу на ногу.

- Если ты соизволишь подняться, то пойдем хотя бы куда-то. Ты же слышала, что сказал мальчишка. Нам можно делать что угодно, главное, чтобы это можно было назвать «добрым делом». И, между прочим, у нас мало времени. – Я засунул руки в карманы и пошел по тропинке, покрытой белоснежным ковром скрипящего снега. Не знаю, шла ли Белла за мной, но… Кхм… Вот теперь шла, ее двенадцатисантиметровые каблуки стучали даже сквозь снег. Интересно, они проваливаются и увязают? Мне очень хотелось посмотреть, но я сдержался. Как-никак, но я же взрослый человек. Стыдно так в открытую издеваться.

- Стой, Эдвард! Я больше не могу идти! Давай поймаем такси? – спустя пять минут она заныла, и я недовольно обернулся в ее сторону. – Ну, или давай начнем отсюда? – Она махнула рукой, и я посмотрел на белоснежное здание. Городской госпиталь даже в предпраздничной кутерьме производил гнетущее впечатление. Не спасал ни обшарпанный венок из омелы, украшающий стеклянную дверь, ни шапка снега, которая щедро усеяла серые камни крыши. Больница – она и есть больница.

- У тебя есть медицинское образование? – поинтересовался я, со скепсисом изгибая бровь и недоверчиво смотря на ее ногти с идеальным маникюром.

- Нет, но ведь можно подарить им…

- Белла, ты уже забыла? Деньги нельзя использовать! Ты все продаешь и покупаешь, поэтому тебя и запрягли в эту мистическую кабалу.

- Я имела в виду, что мы можем подарить им внимание!!! Почему же ты тогда здесь, Эдвард? Молчишь? Молчи. Я до сих пор надеюсь, что проснусь и окажется, что это был всего лишь кошмар. Я-то точно не заслужила этой истории в лучших традициях Хичкока. А вот ты… - Она не закончила, лишь знакомым мне жестом скривила губы.

Я не видел ее глаз за темными стеклами очков, поэтому не стал возражать и на чем-то настаивать. Прошло ведь двенадцать лет. Она же могла измениться, стать более чуткой. Вот это я и намеревался узнать за сегодняшний день.

- Ладно, пошли. Может нужно будет горшки выносить. Для такой работенки, да еще и за бесплатно, нас с руками и ногами возьмут, - я быстро зашагал по алее, Белла же тем временем позеленела и судорожно сглотнула. Боже мой, ради такого зрелища стоит жить!

В приемной сидела уставшая медсестра, что-то быстро царапающая на пожелтевшей бумаге. За ее спиной, на стене висела табличка, из которой следовало, что это детская государственная больница имени святой Марии. Я кашлянул, привлекая внимание женщины. Она недовольно посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Беллу и неодобрительно поджала губы. Я ее не осуждал. Белла действительно оделась как агент ЦРУ или героиня фильма «Матрица» - огромные солнцезащитные очки, черное пальто, узкие, конечно же черные, джинсы и сапоги на нереально-высоких каблуках. Сейчас она была почти моего роста, хотя на деле была невысокой.

- Неужто они решили проявить сострадание? А ведь говорили, что в этом году к нашим детям не смогут никого послать. Здравствуйте.

- Здравствуйте, миссис…

- Джермис.

- Миссис Джермис. Э-э-э, мы с радостью поможем вам. Только не могли бы вы подробнее разъяснить нам наши… обязанности? – Не знаю за кого приняла нас женщина, но мальчишка не соврал – от нашей помощи действительно не отказывались. И раз уж я поверил в это мистическое наказание, то, конечно же, не буду тратить возможность впустую. Чем быстрее мы с этим покончим, тем быстрее я вернусь в свою мастерскую, где уже в двенадцатый раз отпраздную Рождество в одиночестве.

- Да какие тут обязанности? Делайте что угодно, лишь бы дети почувствовали приближение праздника. Ведь это нужно им больше, чем кому-либо другому. Костюмы у нас сохранились еще с прошлых лет. Подождите минутку, я попрошу медсестру проводить вас. Вы переоденетесь, а детей пока соберут в комнате отдыха, - женщина поспешно встала и зашла в ближайшую палату.

- Какие костюмы? Что за дети? Что нам с ними делать? А если они проверят наши документы? Что ты им покажешь? Чем ты вообще думаешь? – если бы не появление миссис Джермис в сопровождении какой-то молоденькой медсестры, то я бы придушил свою бывшую девушку. Она никогда не умела вовремя закрыть рот.

- Идите за Линдой, она даст вам костюмы.

Я улыбнулся женщине, обхватил Беллу за запястье, так как она продолжала прикидываться монументом оскорбленной чести, и потащил ее по коридору вслед за медсестрой. Цокот ее каблуков был оглушителен, и я то и дело неловко покашливал, замечая негодующие взгляды сновавших мимо медиков.

- Проходите. Костюмы уже старые, но носить еще можно. Это так замечательно, что социальная служба направила вас к нам. Дети очень ждали, - Линда все продолжала болтать, доставая из глубин древнего дубового комода красный костюм Санты и зеленое одеяние рождественского эльфа.

Хм, старые – это мягко сказано. Одежда была не только пыльной, но и покрытой сеточкой небольших дырок, из которых торчала вата. Производило это жалкое впечатление, но отступать сейчас было не только невежливо, но и глупо, ведь время неумолимо шло, все приближаясь к полночи.

- Хорошо, собирайте детей. Мы будем через десять минут, - проговорил я, наблюдая, как медсестра выходит из комнаты, оставляя меня наедине с Беллой. – Кем будешь, эльфом или Сантой? – со смехом поинтересовался я, наблюдая за алыми пятнами негодования, расцветающими на бледных щеках Беллы.

- Я ЭТО не одену! – зло прошипела она и наконец-то сняла очки. Я быстро отвел взгляд, потому что двенадцать лет цвет ее глаз ассоциировался у меня с праздником, счастьем и единением, а сейчас было не время об этом думать.

- Знаешь, а я и не сомневался. Ты ведь «принцесса», и даже ради детей не переступишь через свои принципы. Ты поняла теперь, почему ты здесь? Как быстро все проявляется, не так ли? – Я знал ее слишком хорошо, знал, что она моментально отреагирует на вызов, понимал, что, возможно, мои слова звучат жестоко. Но я разговаривал с ней впервые за долгое время. Разве я мог упустить возможность и не выплеснуть обиду? Да, я злопамятен, не скрываю. Может быть, поэтому я так наказан.

- Я буду эльфом, - скрипя зубами и вздергивая подбородок, ответила она, резким движением распуская пояс пальто, небрежно скидывая его с плеч и беря обветшалый костюм в руки.

- Окей.

Пока я примерял бороду, Белла, как ни в чем не бывало, стянула через голову свитер, оставшись лишь в бюстгальтере, и с вызовом встретила мой взгляд в отражении зеркала, возле которого я стоял. Да, прошли те времена, когда она была стыдливой девочкой. Эти двенадцать лет изменили ее. Насколько сильно? Пока я еще не знал.



Старый магнитофон с дребезжанием извлекал из своих глубин искореженные почти до неузнаваемости звуки песенки «Jingle bells». Небольшая елка была украшена преимущественно бумажными снежинками и производила довольно жалкое впечатление. Большое окно открывало вид на бетонную стену напротив. В узком проходе бешено метался, как загнанный в ловушку зверь, вновь начавшийся снег. Небо посерело еще больше, и казалось, что в этом помещении стоял насос, интенсивно выкачивающий из присутствующих надежду на чудо и радость от предстоящего праздника. И это было очень страшно, ведь здесь были еще совсем маленькие дети, которым положено веселиться и шуметь, а не молча взирать на нас грустными глазами. Я растерялся в тот момент, забыв все, что намеревался сказать, и даже желая просто развернуться и броситься наутек. Мы взялись за слишком сложное дело. В конце концов, можно помочь кому-то другому, а не этим детям, на которых нужно тратить слишком много усилий.

Истину говорят, Рождество – время чудес. В те мгновения чудом оказалась Белла, которая открылась мне с совершенно другой стороны.

- Не стой столбом. С таким же успехом можно было напялить костюм Санты на сугроб, - прошипела она мне, толкая в бок.

А после этого она подошла к детям, медленно присела перед ними на корточки и что-то рассказывала преувеличенно-бодрым тоном. Не помню, когда я тоже начал что-то говорить, имитируя зычный голос старика. Из меня получился никудышний Санта, но, кажется, дети этого не заметили. Единственное, что привлекало и их, и меня, это звук ее голоса, звенящего рождественскими колокольчиками, когда она завела веселую песенку, заставляя ребятню подняться на ноги и медленно кружиться вокруг елки. Потом она что-то лепила, вырезала, рисовала, рассказывала, пела, заплетала девочкам косы и со счастливым смехом ерошила волосы мальчишкам. Не верилось, что это она лечит их боль просто своим присутствием. Она, которая всегда боялась выйти на мороз, дабы не заболеть. Она, носящая вещи лишь известных дизайнеров, сейчас сидела в зеленом безобразии, поджав под себя ноги, и корчила рожицы. И пусть сейчас она была растрепанной, раскрасневшейся, но это было столь маловажно в этой маленькой, промозглой комнатенке, полностью скрашиваясь искренностью и нежностью, которые сверкали в ее глазах.



- Не знал, что ты любишь детей, - задумчиво произнес Эдвард, толкая носком ботинка комок снега. На улице начало смеркаться, поэтому мы непроизвольно ускорили шаг. На наших листах проявилась кроваво-красная единица, как только мы переступили порог больницы. С одной стороны радостно, с другой – страшно.

- Люблю. – Что я еще могла сказать? Что мне тридцать и в таком возрасте женщине очень хочется иметь семью и ребенка? Что я любила лишь однажды, его, Эдварда, поэтому до сих пор не имею ни мужа, ни детей? Сейчас было не время и не место. Да, наверное, и никогда не будет.

- Почему тогда не хотела остаться вначале?

- Не была уверенна, что справлюсь.

Он лишь задумчиво кивнул, и мы продолжили дорогу в тишине. Здесь, в центре города, бурлила жизнь: люди весело смеялись, проходя мимо нас, а мне было непередаваемо грустно. Щеки больно щипал снег, постоянно попадая в глаза, так как очки я больше не надела. Ветер толкал в спину, как будто подсказывая, торопя, и я осматривала прохожих и здания, в надежде увидеть хоть какой-нибудь знак.



Часы на соборе Святого Патрика пробили семь часов, а мы так и не нашли ни одной подходящей жертвы…кмх, вернее, нуждающегося. Возле церкви была выстроена небольшая сцена, на которой стояли инструменты, внизу, на расчищенном участке расположилось в ряд несколько скамеек и мы, не сговариваясь, присели на последнюю из них. Я проклинала эти сапоги на чем свет стоит, с завистью посматривая на уродливые, но определенно удобные ботинки Эдварда.

- Что делать? – наконец спросил он, но провидение, видимо, не покинуло нас, потому что только я открыла рот, чтобы ответить ему что-нибудь язвительное, невдалеке от нас послышался оглушительный рев ребенка. Девочке было лет шесть, она размазывала кулачками слезы по лицу и несчастно хлюпала носом.

- Ты же обещала, Энни? Что значит, не пойдешь? Ты же подведешь всех! – Эти слова принадлежали женщине, которая сидела перед ребенком на корточках и довольно ощутимо трясла ее за плечи.

- Пойдем, - я не успела подумать, что собираюсь говорить или делать. Честно говоря, в тот момент я даже забыла о проклятии, которое ждет нас, если мы не справимся с заданием до полуночи. Все что я видела – это цепкие пальцы женщины, которые наверняка делали ребенку больно. Поэтому я взяла Эдварда за руку и потащила за собой, скользя на обледеневшей тропинке. – Мы можем помочь? – Знаю, что мой тон был грубым, но как еще можно было отреагировать на такое отношение к ребенку?

- Помочь? Не думаю. Она должна была петь рождественский гимн, но теперь не хочет. Я так и знала, что нельзя ей это доверять! Она снова всех подводит! – громко проговорила женщина, поднимаясь на ноги и недовольно посматривая на девочку.

- А можно мы с ней поговорим? – Эдвард опередил меня, и женщина перевела взгляд на него, недоверчиво изогнула бровь, но все же пожала плечами и отошла, продолжая держать нас в поле зрения. Он же отпустил мою руку и присел возле малышки на корточки. – Тебя Энни зовут, да? Знаешь, когда я был таким же, как ты, мама тоже заставляла меня петь гимны на Рождество. Мне это ужасно не нравилось, потому что мой голос был отвратительным, и я всегда чувствовал, что не играю значимой роли на празднике. Но мама всегда объясняла мне, что неважно, как я пою, главное, что я делаю это искренне, от всего сердца, желая людям добра. Ведь сегодня особенный день, Энни, поэтому каждый из нас становится талантливым и уникальным. Поэтому тебе нужно вытереть слезы и спеть, зная, что это принесет радость не только твоим родителям, но и другим людям.

- Даже вам? – серьезно поинтересовалась девочка, внимательно смотря на Эдварда огромными небесно-синими глазами. Какой наивный ребенок, так быстро поверила… Хотя это ведь замечательно – быть такими открытыми, как дети. Я уже давно утратила эту способность, спрятавшись за броней показного веселья.

- Даже мне, - с улыбкой ответил Эдвард, беря девочку за руку и легонько сжимая.

- А вы со своей женой останетесь посмотреть, как я пою? – «Жена» лишь истерично закашлялась, а Эдвард, сохраняя потрясающее хладнокровие, произнес:

- Конечно, останемся. Иди, готовься, - Энни убежала, он поднялся на ноги и подмигнул мне. – Ну что, «жена», пошли, сядем?

- Эдвард, а когда это ты пел рождественские гимны? Что-то я не припоминаю такого, - его шутливое настроение передалось мне, поэтому я и задала этот вопрос, сощурив глаза и посмеиваясь, заметив, как он покраснел.

- Пел. Ты просто забыла, - проворчал он, беря меня за руку. Это оказалось так естественно, эти несколько часов совместных переживаний и открытий сблизили нас так, как, возможно, не сблизили бы и годы спокойной размеренной семейной жизни.

- Ну-ну, разве что в ду́ше - засмеялась я, поднимая взгляд в небо и отмечая, что самая яркая, особенная звезда горит, кажется, прямо над нами…



Двойка проступила на листе в тоже мгновение, как Энни, счастливо улыбаясь, сошла со сцены. Больше медлить мы не могли, было уже девять вечера, а нам нужно было сделать еще хоть что-нибудь хорошее, чтобы наконец-то забыть об этом дне, как о кошмарном сне, хотя я и не был уверен, что хочу забывать некоторые моменты, которые по праву могли называться самыми радостными за последние двенадцать лет.

Сейчас мы брели по засыпанной тропинке в парке. Снег отсвечивал перламутром в свете луны, то появляющейся, то скрывающейся за плотным маревом облаков. Здесь было тихо и пустынно, и я уже пожалел, что решил свернуть сюда. Ну, кому здесь может понадобиться помощь? Белла считала также, о чем не преминула заявить:

- Круто, Эдвард, здесь целых два варианта: либо мы поможем какому-то маньяку, пополнив его коллекцию двумя новыми жертвами, либо устроим праздничный пир голодному волку. Что ты выбираешь?

- Раз такая умная, сама решай, куда идти!

- Прямо.

- Прямо? Почему? – недоуменно поинтересовался я, так как впереди виднелась только узкая аллея, в обрамлении величественных сосен.

- Потому что решаю я, - она мило улыбнулась, а я лишь страдальчески закатил глаза. Боже, как я «люблю» ее логику.

Мы успели пройти не больше двадцати метров, когда Белла неожиданно резко остановилась, потянув меня за рукав. Потом подошла ко мне вплотную и тихо прошипела:

- Сзади кто-то есть. Эдвард, мы умрем! – И ее «оптимизм» я люблю тоже. Я медленно повернулся и в свете луны заметил человека, который медленно шел, расставив руки, в одной из которых была бутылка. Судя по походке, он был пьян, поэтому я расслабленно выдохнул и также шепотом произнес:

- Это всего лишь какой-то пьяница. Он просто пройдет мимо, не истери. - Но я ошибся. Сделав еще несколько неуверенных шагов, человек плашмя повалился на дорожку. Бутылка взорвалась миллионами сверкающих осколков, оставляя на белизне снега темно-красную жидкость. Белла приглушенно вскрикнула, наблюдая за замершим человеком.

- Он, что, умер? – испуганно прохрипела она, продолжая впиваться пальцами в мою ладонь.

- Не думаю. Нужно помочь. – Я медленно расцепил ее судорожно сжатые пальцы и направился к мужчине. Белла ждала лишь мгновение, а потом мертвой хваткой вцепилась в ткань моей куртки на спине и поплелась в хвосте, то и дела наступая мне на ноги. – Белла, пусти меня. Я его переверну.

Человек оказался не старым и даже прилично одетым. Спустя несколько мгновений он открыл глаза, что-то проворчал и с моей помощью поднялся на ноги.

- Спасибо. Счастливого Рождества, - пробормотал он, немного шатаясь. Потом обошел мимо Беллы и двинулся по тропинке, по которой несколько минут назад шли мы.

- Эй, стойте! Вы это куда собрались? Может, вам поймать такси, и вы поедете домой? – вдогонку прокричала Белла, снова обхватывая меня за руку. Это уже становилось привычкой…

- А у меня нет дома. Я неудачник, у которого нет дома, - мужчина развернулся и издал грустный смешок. Он уже намеревался продолжить путь, что, по моему мнению, было правильным, ведь мы не могли быть такими идиотами и пригласить его к себе, когда Белла снова заговорила:

- А где же вы будете ночевать? Вы не работаете?

Вот странная женщина! Что она задумала?

- Где-нибудь в парке переночую. Раньше работал, сейчас нет. Милая девушка, спасибо, конечно, за участие, но думаю, нам пора проститься.

- Да-да, до свидания… - быстро встрял я, пытаясь потащить Беллу в противоположном направлении. На что собственно я рассчитывал? Она, кажется, примерзла к тропинке, не двигаясь с места.

- Подождите! Знаете, что? Я сейчас дам вам денег. Не смотрите на меня так! Дам в долг, - добавила она, заметив, что мужчина негативно отнесся к этой подачке. Как я его понимал… - Сегодня ведь праздник, поэтому снимите номер в гостинице, а послезавтра позвоните по вот этому номеру, - она быстро раскрыла сумочку, которую таскала весь день с собой, открыла кошелек и достала оттуда несколько банкнот и визитку, - спросите мистера Свона. Я думаю, он сможет помочь вам с работой, - Чарли, отец Беллы, имел несколько предприятий, каждое из которых специализировалась на разной продукции, поэтому работу у него мог найти, как экономист, так и физик.

- Спасибо. А как можно будет вернуть вам деньги? – нерешительно поинтересовался мужчина.

- Отдадите их моему отцу, мистеру Свону. Вот теперь до свидания, - она улыбнулась, подхватила меня под локоть и направилась к выходу из парка.

- Ну и что ты сделала? Деньги нельзя использовать! Забыла? Нам это не засчитают.

- Уже засчитали. Посмотри. Не знаю почему. Просто понимаешь… Я не думала о задании, когда предложила ему помощь. Возможно, поэтому… Не знаю, действительно ли он позвонит папе или потратит деньги на новую бутылку, но это уже не наша забота. Нам пора возвращаться на площадь, мы справились, - она загадочно улыбалась, смотря в небо, на звезду, которая была самой яркой и самой одинокой на небосводе. Самые яркие – всегда самые одинокие. Не понятые никем, слишком щедро дарящие свет, который воспринимается, как вызов, жалость, как угодно, но не как искреннее участие. Эта звезда напоминала мне Беллу, поэтому я задумчиво смотрел на витиеватые линии тройки, которую заслужила она одна для нас двоих…



- Знаешь, а мне в какой-то мере понравился этот день. Приятно приносить людям радость. А ведь можно было сделать еще столько всего. Сколько людей сейчас сидят в офисах, думая лишь о работе. Или вообще одни, даже не вспоминают о празднике. Это грустно, - я произнесла это, в тот момент, когда на горизонте вспыхнули первые огни салютов, а мы ступили на треугольные камни мрамора площади, где двенадцать часов назад все началось. Эдвард промолчал, лишь едва уловимо, чуть-чуть, погладил пальцем сильно бьющуюся венку на моем запястье.

- Может все-таки слепим снеговика? – голос раздался за спиной, и мы медленно развернулась, не разжимая рук. Почему я считала его страшным? Он не был ребенком и, честно говоря, я не хотела знать, кем он является, но его глаза больше не казались холодными, а улыбка пугающей. В это мгновение огромные часы ударили первый раз, мальчик посмотрел на них, а потом уже знакомым жестом указал ладонями на наши карманы: - Впрочем, нет времени. Спасибо вам. И не повторяйте ошибок. До встречи, - второй удар часов мы уже не слышали, потому что ветер закрутил вокруг нас снежную метель, мягко оседающую на волосах и ласково, почти тепло, скользя по закрытым векам. Когда снег осел к ногам, мальчишки не было…



Ее голова покоилась у меня на плече, каштановые волосы согревали покрасневшую щеку, и мы вместе смотрели на плеяду мерцающих огней салюта, расцвечивающих ультрамарин неба яркими всполохами. Листы с цифрами исчезли, и с каждой секундой вся эта история казалось все более невероятной. Спустя мгновение, Белла поймала снежинку, которая моментально растаяла, оставшись на бледности ладони одинокой капелькой. Она подняла на меня взгляд золотисто-янтарных глаз, сейчас в них мерцали искорки салюта, поэтому их выражение сменялось каждое мгновение. Голубые искорки – страх, холод, горечь, недоверие, непонимание. Красные – страсть, любовь, боль. Желтые – вера, надежда, любопытство. Зеленые – радость, счастье, умиротворение. И не было возможности понять, чего ожидает она от меня, поэтому я снова поднял взгляд в небо, она же медленно отстранилась, туже затянула пояс пальто и проговорила:

- Домой?

- Домой.

Она улыбнулась невесело и тихо сказала:

- Я была рада встретить тебя, Эдвард. Счастливого Рождества.

- Счастливого Рождества, Белла, - я не решался посмотреть на нее, и через мгновение она, пробормотав «Пока», медленно развернулась и, ссутулившись, побрела по дорожке. А я все смотрел в ночное небо, где были смешаны краски, узоры, формы, все то, что так ценила моя душа художника, и все то, что сейчас так яростно отвергало сердце, стремясь к совершенно иному. Чему-то, что я уже имел однажды, но потерял так бездумно, не оценив, не поняв, как и миллионы людей, которые даже в эту волшебную ночь, не решаются быть счастливыми, не решаются любить и верить, не загадывают желания, не борются за свое будущее… Я был одним из них, такая же частица в общей массе серости и уныния, и даже имея шанс, не мог решиться просто обернуться и окликнуть единственного человека, способного изменить это положение вещей…

Рождественская ночь волшебная. Я верю в это отныне. И буду верить всегда, ведь желания иногда исполняются спустя годы, но судьбе ведь лучше знать, когда мы нуждаемся в этом наиболее сильно.

За спиной раздался громкое чертыхание, и я резко обернулся. Белла прыгала на одной ноге, вторую держа навесу и смотря на несчастный сапог. Оторванный каблук глубоко погряз в плотном снеге, и я громко засмеялся, наблюдая за сердитым выражением лица Беллы.

- Очень смешно, Эдвард! Очень-очень смешно! Сейчас даже такси не поймаешь, а я, между прочим, живу далеко, - она сердито посмотрела на меня, я же медленно подошел к ней и обхватил за локоть. Еще не хватало, чтобы она упала. Тогда я получу этим каблуком в лоб.

- Эх, так уж и быть, я тебя отнесу. Надеюсь, ты не слишком тяжелая? – поинтересовался я, подхватывая ее на руки и наблюдая, как удивленно расширяются ее глаза.

- Я, конечно, как перышко, но не уверенна, что ты сможешь нести меня так далеко. Тебе все-таки уже тридцать, - я сердито нахмурил брови, и она засмеялась. Тепло-тепло, так, как не смеялась никогда прежде. – Эдвард, я тонко тебе намекаю, что твоя мастерская значительно ближе, и раз уж мы вместе встретили начало нового дня, то могли бы и отметить вместе. В качестве друзей, конечно. Как ты на это смотришь? Ну, или помоги мне поймать такси. Или сломай второй каблук, и я дойду… - ее голос становился все тише и тише, видно было, как ее страшит мой ответ, возможный отказ. Восемнадцатилетний Эдвард с радостью поиздевался бы немного, указав, что на родительские деньги она могла купить обувь и покачественнее или приехать на машине. Но сегодняшний день открыл мне глаза, поэтому я лишь поцеловал ее в лоб и тихо ответил:

- У меня нет елки.

- О, не беда. У тебя ведь парк рядом. Пойдешь, спилишь, - она удобнее устроилась у меня на руках и со счастливым вздохом склонила голову мне на грудь.

- Это незаконно, Белла.

- Ну, Эдвард, сегодня Рождество! Ну, хотя бы несколько веточек! – Она широко распахнула свои невероятные глаза, даже не догадываясь, что за возможность смотреть в них я спилю не только самую огромную елку, но даже позволю ей поставить на верхушку красноглазого, жуткого ангела. Я сделаю все, что угодно, ведь сегодняшнее Рождество волшебное, и я докажу ей это.



На холсте медленно рождались снежинки, переплетающиеся, влюбленные и, в отличие от настоящих, вечные. Исполнены они были неумело, цвет у них был неестественный, розоватый, и я недовольно кривила губы.

- Эдвард, они не получаются. Иди, поправь тут что-нибудь!

- Белла, все великолепно. Ты же знаешь, что ты величайший художник современности.

- Твоя издевка слишком явная, - спустя мгновение я была уже на балконе, обнимая его за талию и кладя подбородок ему на плечо. Мы снова смотрели в небо, как когда-то очень давно. Но сегодня сыпавшийся с неба снег завораживал нас обоих. На горизонте медленно рождался новый день, утро после Рождества, которое впервые не было одиноким и грустным. Оно было лишь для нас двоих, одинаково чувствующих, верящих и надеющихся. Лишь нами оно было выстрадано и завоевано. Лишь для нас было предзнаменованием волшебного будущего, которое не может быть иным, пока мы верим в рождественское чудо…



- Папа, иди сюда! Мама снова рисует его! – четырехлетний мальчишка скривил губы, в той же манере, что и его мать, сосредоточенно всматриваясь в холст.

- Что там у тебя? Дай-ка я посмотрю. Снег? Белла, ты снова сделала его розовым? – Я весело подмигнул жене, которая продолжала сосредоточенно смешивать краски. Она отложила кисть и проговорила:

- Знаете что? Рисуйте вы, мои дорогие, сами! У вас это лучше получается. А я пойду, переоденусь.

Она ушла, оставив меня наедине с сыном. Я присел перед ним на корточки, взъерошив прилизанное безобразие, которое соорудила ему на голове Белла, и возвращая медные волосы малыша в привычное для них состояние беспорядка. Джереми счастливо обнял меня, обхватывая ручонками за шею.

- Давайте лепить снеговика? – умоляюще проговорил сын, посмотрев в окно, за которым кружились крупные хлопья снега. Он так часто задавал этот вопрос, что мы с Беллой перестали переглядываться и вздрагивать. А вот когда Джереми произнес эту фразу впервые, прошлой зимой, ощущение дежавю было невероятным. Мы уже знали ребенка, просящего об этом. У него тоже были не по годам взрослые глаза и широкая, беззаботная улыбка. Тому ребенку мы отказали, поэтому своему сыну всегда потакали в этой просьбе, пыхтя и катая овалы едва не до посинения. Но сегодня был канун Рождества, Белла была слишком занята, поэтому вряд ли согласиться.

Два года назад мы переехали в более уютную, большую квартиру, где хватало места и для семьи, и для живописи. Сейчас я рисовал реже, потому что нашел работу, которая не только приносила доход, но и нравилась мне. Но отказаться от искусства я все равно не мог, да и Белла не настаивала. Она тоже пересмотрела приоритеты, работая на дому внештатным редактором одного из издательств Нью-Йорка и посвящая себя воспитанию нашего сына.

- О чем говорите? - задала вопрос Белла, выходя из комнаты и критично осматривая елку, которую заставила наряжать нас с Джереми. – Да… Авангард, конечно, но до вечера я привыкну, - больше уверяя себя, чем нас, проговорила она, отворачиваясь от этого зеленого монстра, над которым мы вволю поиздевались, напялив на него все безделушки, которые только смогли найти.

- Джер хочет лепить снеговика, - я выгнул бровь, осматривая нарядное платье Беллы и идеальный макияж, который она успела нанести, - но, думаю, что мы отложим это на завтра.

- Нет. Сегодня Рождество. Сегодня все должны быть счастливы и исполнять свои желания, особенно если они такие простые, как желание Джереми. Помоги ему одеться, я тоже пойду переоденусь, - Белла заговорщически подмигнула сыну, легонько кивнула головой мне, и я склонил голову в ответ.

В тот день мы желали «Счастливого Рождества» всем встречным. Некоторые из них радостно отвечали, другие резко дергались, как будто просыпались ото сна, затянувшегося на долгое время. Сегодня на небе снова горела звезда. Она была ярко-желтой и выделялась среди всех остальных. Но она больше не была одинока, окруженная россыпью более мелких, но не менее значимых небесных светил. Иногда она приветливо мерцала, и в эти минуты мы знали, что это для нас, что это пожелание счастья и обещание освещать наши пути долгие-долгие годы…