Третье февраля, воскресенье – 20:15 – Белла

Всего лишь на мгновение, – пообещала я себе снова, сильно прижимаясь к дереву, за которым сейчас пряталась. Я слышала, как он приближался. – Лишь на мгновение.

Но затем меня настиг его голос, это было так болезненно красиво, что сердце сжалось. Как его голос мог быть настолько красив? Голос. Не весь Эдвард, а только его голос. Я могла лишь вообразить его физическую красоту. Закрыв глаза, я прикусила губу от волны нахлынувших на меня эмоций.

Это было неправильно. Если я не хочу, чтобы мне причинили боль, то нужно бежать. Потому что я понимала, что кто-то, как Эдвард, кто-то столь же прекрасный, столь же красивый, никогда не сможет стать моим другом.

Но услышав его голос, я не смогла остановиться и вышла вперед.

— Белла? – спросил он. Его голос надломился, когда он начал говорить снова. – Белла, ты… ты здесь?

Я не могла заставить руки перестать дрожать, на ощупь осматриваясь в вездесущей темноте, что скрывала меня. Я не могла не обнаружить себя.

— Эдвард.

Услышав его резкий вздох, мне как никогда захотелось вернуться в свое укрытии. Он хочет сделать мне больно. Просто сделай это. Оставь меня сломанной, жалкой, одинокой… как и многие до тебя. Я была настолько уверена, что снова придется закрыться от мира, ото всех, каждого… но то, как он говорил, его голос, такой сильный, что мое сердце екнуло, затрепетало и сильно забилось в груди.

— Белла.

А затем он подошел ко мне, его пальцы коснулись моего лица, прослеживая веки, губы, щеки; из моих глаз хлынули слезы. Никто так нежно не дотрагивался до меня с тех пор… с тех пор…

— Почему ты плачешь? – спросил он, его голос был столь мягок и нежен, что чуть не разбил мое сердце.

— Я н-не знаю. П-почему ты т-так д-добр ко мне?

Я не могла видеть его лицо, но чувствовала его смятение.

— Почему нет?

— Я странная, – объяснила я. – Я другая. Урод. Все так говорят. Никто не о-обращался ко мне так мягко или не трогал так нежно, или…

Но я не смогла закончить, потому что слез стало слишком много. И когда он помог мне сесть на землю, я упала. Это было слишком много. Он был слишком добр, слишком нежен.

Почему он так сильно отличается от остальных?

— Они относятся к тебе так, потому что ты слепа? – спросил он, и вместо удара и упрека в голосе, там было любопытство.

— Ч-частично, – пробормотала я, и тут же захотелось стукнуть себя. Я говорила слишком много. Конечно, когда он узнал бы обо мне – о том, что я не смогу показаться на солнце и не умереть – то оставил бы меня одну на земле, разбитую и плачущую.

— Частично? – спросил он, и я прикусила губу. Он мог бы сказать, что я не колебалась. – Ты не должна говорить мне, – пробормотал он, – если не хочешь.

— Я хочу, – ответила я, – но я… я не знаю как.

— Ничего. Я подожду, – прошептал он. А потом мы сидели молча, едва касаясь друг друга, не разговаривая.

Но этого было достаточно. Просто слышать его голос было достаточно. Чувствовать его заботу, прикосновения, внимание… этого было достаточно.

И за все те часы, прошедшие в молчании, когда облака медленно уплывали за горизонт, уступая место сияющим звездам на небосклоне – звездам, которых я не видела – я не проронила ни слова. Но тишина становилась тягостной, воздух вокруг нас, казалось, насыщался эмоциями, будоражащими наши вены.

Мне так ужасно хотелось понять, что случилось. Почему я так себя чувствовала. Почему после такого небольшого промежутка времени, его уход причинял так много боли. Я практически не знала Эдварда, но все же он значил для меня больше, чем кто-либо.

Я знала почему.

Потому что он принял меня. Он принял меня той, кем я была, а не той, кем я должна была быть. Он принял мою слепоту, и я знала, что он примет и стальную часть меня.

Мне так ужасно хотелось рассказать ему все. Все.

— Я…

Но я не смогла продолжить и замолчала.

Может быть, завтра…

Восьмое февраля, пятница – 21:10 – Эдвард

Завтра и послезавтра, и три дня спустя после того, как это произошло. Каждую ночь я приходил к ней, и она была там. Мы никогда особо не разговаривали… просто сидели в тишине, вместе.

Она всегда казалась неуверенной, нервничала, будто было что-то, что она хотела мне сказать, но не знала как. Но я подожду, пока это будет нужно, я буду ждать.

Но сегодня вечером…

— Не хочешь прогуляться со мной? – спросил я тихо, ее щеки окрасил небольшой румянец.

— Я… – она замолчала и прикусила губу. – Я не знаю. Я не запомнила другой местности, кроме этой. Я упаду, если не запомню дороги.

Я ярко улыбнулся, заправив прядь ее мягких каштановых волос за ухо. Она ахнула от удивления, и я почти мог почувствовать, как сердце забилось у нее в груди.

— Пожалуйста? – пробормотал я, и хотя знал, что она не может меня видеть, смотрел глубоко в ее мягкие глаза.

— Хорошо, – выдохнула она наконец, и я снова усмехнулся, вскакивая на ноги среди поля мягкой, покрытой росой травы и беря ее за руку. Ее кожа была очень мягкой и теплой. Я поднял ее на ноги, и пока мы шли по незнакомой тропинке, она крепко держалась за меня. Я шел рядом с ней, аккуратно проводя ее меж деревьев и корней. Мы не проронили ни слова, накрывающая нас тишина была комфортной.

Наконец, мы пришли на то место, к которому я ее изначально вел. Я остановился и прошептал:

— Мы на месте.

— Опиши мне его, пожалуйста, – попросила она тихо, и я улыбнулся.

— Мы стоим на утесе с видом не море. Оно огромно, почти бесконечно. Деревья, окружающие нас, плавно покачивает ветер, как и траву под нашими ногами. Ниже, морская вода бьется о скалы, рассыпая по воздуху белый туман и орошая землю. Небо темное, украшено тусклым светом нескольких звезд. Медленно плывут облака, увлекая нас за собой в бесконечный мир темноты, – я сделал паузу на несколько секунд, а затем тихо зашептал: – Ты можешь услышать это, Белла? Ты можешь услышать волны и воду, мягко стелящуюся по берегу?

Мои слова были шепотом, глаза закрыты, пока на один короткий миг я пытался представить себе, что тоже слеп. Своими собственными словами я старался нарисовать в голове картину: звуки ночи, шум воды, ударяющейся о скалы, окружающий ветер, нежно укутывающий в свои объятья.

— Ты можешь услышать это?

Она улыбнулась и выглядела при этом очень безмятежно и мирно, с закрытыми глазами и протянутыми руками. Она была похожа на Ангела, как в тот первый раз, когда я увидел ее.

— Да, – вздохнула она и, наклонив голову назад, глубоко вдохнула аромат океана. Мне так хотелось поддержать ее, обнять и защитить ото всех ужасов этого мира. Я хотел бы всегда защищать ее от того, чего она не могла видеть.

— Белла? – спросил я, она открыла глаза и хоть и не понимала этого, заглянула глубоко в мои. Я задался вопросом: как такое возможно, что она не могла видеть, но иногда казалось, что это совсем не так.

— Хм?

Я пододвинулся ближе к ней и взял ее руки в свои. Услышав, как участилось ее дыхание, я улыбнулся.

— Расскажи мне все. Мы встретились неделю назад, но я почти ничего не знаю о тебе. Пожалуйста, расскажи мне о себе.

Это было правдой, и она понимала это. На протяжении всех прошедших дней она была очень тихой, и хоть я рассказывал ей о себе – то немногое, что можно было рассказать – она не сказала ничего.

— Помоги мне сесть, – попросила она. – Я хочу послушать океан.

Я кивнул и сделал так, как она просила, удостоверяясь, что она расположилась далеко от края утеса на участке мягкой травы, а не на холодном и твердом камне.

Она молчала несколько секунд, а потом начала говорить:

— Моя мама уехала, когда я была маленькой. Я плохо ее помню и почти никогда не разговаривала с ней. Мы с отцом очень близки. Он – все, что у меня когда-либо было. Он всегда со мной, – сказала она, я видел, как в ее глазах сияла любовь, когда она говорила о человеке, который так много значил для нее. – Он – семья, которая у меня осталась.

На несколько мгновений воцарилась тишина, и я понял, что если хочу, чтобы она продолжала, то должен задавать вопросы.

— Какой твой любимый цвет?

Она засмеялась, возможно, над глупостью вопроса, а затем пожала плечами. Я только улыбнулся.

— Я плохо помню цвета. Но, я думаю… синий, наверно.

Я кивнул и сделал такое выражение лица и тон голоса, чтобы не показалось, будто я просил признания в убийстве.

— Как долго вы жили здесь, в Форксе?

После того, как я задал еще несколько вопросов, Белла засмеялась, и ее глаза сияли счастьем. Я старался не смеяться вместе с ней, но у меня не получалось сдерживаться.

— Какое твое любимое время суток?

— Ночь, – ответила она без долгого размышления, – потому что когда темно, мне не нужно притворятся, будто я могу видеть то, что скрыто от меня, не нужно представлять дневной свет вокруг меня. Это… немного успокаивает, в такие моменты кажется, что я не одна в темноте.

Я не знал, как ответить на это, так что просто прочистил горло и задал другой вопрос, более мягкий на сей раз.

— Твой любимый цветок?

— Я не знаю. Я никогда не видела много цветов. Но мне очень нравиться, как пахнут розы, нравится, как они описаны в книгах. Они красивы, но запретны. Шипы защищают их красоту и заверяют, что их никогда не поранят или убьют.

Ее ответы были такими запутанными, такими глубокими. Интересно, как часто она думала о таких вещах. Наверное, очень часто. Когда не можешь видеть, то приходится рисовать картины в своей голове, чтобы представить, какими они могут быть на самом деле.

— Твой любимый звук?

— Шум падающего дождя. Очень красиво и умиротворяющее. Успокаивающе.

Я улыбнулся.

— Твоя любимая книга?

— Грозовой перевал, – ответила она не задумываясь, и я поднял бровь. Я открыл рот, чтобы поспорить, и заметил, как на ее губах расцвела небольшая улыбка.

О, это будет интересно…

Белла

— Ни в коем случае, – издевался он. – Ты, должно быть, шутишь, – и снова засмеялся, а мое сердце дико забилось от этого звука. Я глубоко вздохнула, пытаясь справиться с эмоциями, и ответила:

— Именно так. Грозовой Перевал – классика! Ничто не сравниться с ней.

— Это ужасная книга! – спорил он, обычно в такие моменты я уступала; люди часто не соглашались со мной, и я привыкла. Но его голос был слишком сильным, слишком красивым, чтобы уступить.

— Она не ужасна, – не согласилась я. – Она… она…

— Кошмарна.

Я впилась в него взглядом, и он засмеялся; сейчас, как никогда, мне захотелось увидеть его. Вместо того, чтобы остановиться, я тем не менее потянулась к нему и позволила пальцам касаться его губ, глаз, запоминая, как брови поднялись от изумления. Он тяжело задышал, его улыбка спала, сердце забилось быстрее. Я задалась вопросом, как у меня получается оказывать такой эффект на него, но быстро забыла про это, когда он заговорил, затаив дыхание.

— Ч-что ты делаешь?

— Запоминаю тебя, – пробормотала я и дотянулась левой рукой до правой. Он был тих до того момента, как мои руки покинули его, а потом глубоко вздохнул.

— Мне нравится, когда ты улыбаешься, – сказала я и почувствовала, как он улыбнулся еще раз… только для меня.

— Правда? – пробормотал он, взял мою руку в свою и прижал к своей щеке. Его кожа была очень холодной, но в тоже время мягкой под кончиками пальцев. Моя рука задрожала, потому что была сильно прижата к его щеке. – Тогда я могу запомнить тебя так же?

— Но ты можешь видеть меня, – возразила я, затаив дыхание. – Только так я могу «видеть», через прикосновения.

— Тогда я закрою глаза. Я хочу увидеть так же, как и ты. Я хочу запомнить тебя через прикосновения. Позволь мне на несколько секунд почувствовать то же, что и ты. Позволь мне учиться так же, как это делаешь ты. Позволь мне дотронуться до тебя.

Мое сердце забилось очень быстро, я была уверена, что он мог слышать это с того мета, где сейчас сидел: так далеко и так близко. И, неспособная говорить, я просто кивнула и позволила своим невидящим глазам закрыться, напрасно пытаясь приготовиться к его прикосновению.

Когда его пальцы очень мягко и нежно дотронулись до губ, затем до век, шеи, лба, я была способна только дышать. Как только руками он обхватил мое лицо и пальцами дотронулся до носа, сердце забилось очень быстро. Кожа покалывала в тех местах, где он касался меня, я чувствовала тепло. Сильное… очень сильное...

— Такая красивая, – прошептал он очень тихо, а затем отодвинулся, и мое сердце начало успокаиваться, дыхание тоже приходило в норму.

— Да уж, – пробормотала я, и нас опять накрыла тишина, мы сидели рядом, его рука была около моей, но все же не касалась ее. Но каждые несколько секунд его плечо соприкасалось с моим, посылая по моему телу разряды электричества, снова заставляя сердце в груди биться быстрее.

— Так что ты нашла в той книге? – спросил он, и я недоуменно повернулась к нему.

— Хм? – выдохнула я, он засмеялся, игриво толкая меня в плечо.

— Что ты нашла в Грозовом перевале? За что ты его так полюбила?

Я задумалась на мгновение.

— Я не знаю. Просто… она…

— Ужасна.

— Эдвард! – воскликнула я, а он только засмеялся. – Как я могу объяснить тебе это, если ты перебиваешь?

Но он не прекращал смеяться, поэтому я скрестила руки на груди и стала ждать. Когда он, наконец, остановился, я впилась в него взглядом, но когда его губы нежно коснулись моего носа, я все забыла. Забыла даже собственное имя. Где я сейчас? Не столь важно. Его губы были такими мягкими и теплыми.

— Прости, – вздохнул он. Его дыхание щекотало кожу. Я задрожала. – Что ты сказала? Обещаю, больше не буду тебя перебивать.

— Эм… – я замолчала, отчаянно ища в тумане, что был в моей голове, тему, о которой мы говорили до этого. Пусто. – Гм…

— Грозовой перевал, – напомнил он мне и, взяв мою руку, слегка сжал ее. – Что ты нашла в ней? Честно, оба героя – монстры, разрушившие жизнь друг друга.

— Я думаю… – проговорила я медленно, – в этом суть. Их любовь – единственное искупляющее их чувство. Честно говоря, я не знаю, что привлекло меня в этой книге. Может быть, тем, что даже несмотря на такую ненависть, они все же любили друг друга. Многие люди не видят этого. Даже после ее смерти, он все еще любил ее.

Эдвард долго молчал, но когда заговорил – я была уверена в этом – то снова улыбался, потому что когда он был счастлив, его голос становился уникальным, не похожим ни на какой другой.

— Наверное, ты права… но это все еще ужасная книга.

На сей раз мы засмеялись вместе, а затем снова наступила тишина. И хотя меня, как и всегда, окружала темнота, когда Эдвард взял меня за руку, я почувствовала, как мой мир в очередной раз озарился блестящим светом.

Перевод: Helen_Ann