Липкий страх не покидал меня на протяжении всего пути к замку; я ощущала себя зайцем, угодившим в лисью нору. Впрочем, бояться уже стало до такой степени привычно, что я и не особенно чувствовала безвыходности своего положения. Конечно, мне следовало попытаться изменить ход событий – что такое жизнь одного вампира, когда руки уже по локоть в крови? Да только даже если я спасусь так, буду окончательно и бесповоротно проклята. Я не хотела соприкасаться с душой Деметрия в последнем смертельном объятии. Я не желала быть причастной к такому; меня прошиб озноб, стоило только вспомнить… Сломать себя ещё раз и переступить я не смогла – если мир вокруг был таким паршивым, мне совсем не обязательно было подстраиваться под него. Всё или ничего. У каждого свой конец, и, возможно, сейчас я шагаю навстречу своему рука об руку с палачом.
Наверное, в солнечный день замок и выглядел величественным, но сейчас его старые стены, пропитанные смертью и кровью, казались мрачными. Суровая атмосфера буквально давила на меня – леденящий покой этого места окутывал погребальным саваном. Бежать. Без оглядки и промедления. Я подавила ненужный порыв. Мне некуда идти. У меня никого и ничего нет. Я бросила взгляд на отстранённого и холодного Деметрия – он вызывал во мне больше симпатии, чем его друг с тёмной, как сама бездна, душой, несмотря на то, что последний был дружелюбнее первого. И всё же… вампир, считающий меня полукровкой от их рода. Поверят ли остальные? Достаточно ли будет лишь внешнего сходства, или к утру моя короткая жизнь оборвётся? Да и есть ли разница, кто вынесет приговор – свои или чужие? У меня уже не было сил для борьбы. Дрогнули губы.
Деметрий галантно открыл дверь передо мной; я ощутила напряжение, повисшее в зале. Сколько их там? Сердце бешено забилось, словно птица, попавшая в силки. Вампир улыбнулся, и улыбка эта странно шла ему – немножко шкодливая, немножко несерьёзная, она делала его мальчишкой при всём внешнем возрасте. Женщины, должно быть, готовы глотки рвать друг другу ради него. Я уловила лёгкий отблеск недовольства в алых глазах – конечно, ему не нравилась моя нерешительность. Но не потащит же он меня силой сейчас? Шаг, ещё один. На плаху. Эшафот. Я оказалась в совершенно круглой пещеристой комнате; лунный свет пробивался через прямоугольники окон, расположенных почти под самым потолком. Каменный пол, так же как и стены, сверкал ослепительной белизной мрамора. Невольно на ум пришло сравнение с другим жилищем бессмертных – здешнее даже уступало в роскоши. Единственная мебель – три массивных стула наподобие тронов, один из которых пустовал. И вампиры. Не меньше десятка пар глаз уставились на меня. Сознание на миг помутилось. Мне стало дурно.
Во мне пробуждался жнец – лишь сейчас я в полной мере осознала всю глупость и безрассудство своего поступка; отцовская кровь рокотала и пенилась в жилах, поднимая из глубин моего существа мой дар и моё проклятие. Та атмосфера несчастья, царившая здесь, ощущалась физически – я слышала безмолвный призыв теней десятков тысяч загубленных душ. Я чувствовала прикосновения, которые никогда не почувствовать живому существу – меня звали из-за рваной завесы миров. Их шёпот… Мне захотелось зажать уши руками, но знала – бесполезно. Впервые с момента перерождения я в полной мере поняла, что представляет собой моя двойственная сущность, и дрожь была совсем не от холода. Как же убежать от самой себя?
Я почувствовала себя лабораторной крысой под взглядами людей, собравшихся здесь. Меня не ждали – пусть холодные лики были бесстрастны, но слишком живые глаза – зеркала душ! – говорили о многом. Кто-то откровенно рассматривал меня, иные взирали с холодным презрением и показным равнодушием, третьи выглядели едва ли не оскорблёнными моим присутствием. Впрочем, ничего удивительного не было – могло быть намного хуже, и вся ирония заключалась в том, что пресловутое «хуже» исходило от сородичей, а не враждебных вампиров. Горько. Ощущение обмана, нереальность происходящего – я не могла вспомнить, почему решилась на такой безумный шаг; от меня ускользала какая-то важная деталь. И почему я всё-таки задержалась? Мысли спутались, сменяясь калейдоскопом ярких образов – чуждых, слишком иллюзорных. Я видела… но кого? Поздно раздумывать – необходимо действовать.
Деметрий, стоявший позади, чуть подтолкнул меня вперёд и едва слышно шепнул, касаясь дыханием уха:
– Не бойся, – голос был терпким, словно дикий мёд, и я уже не сомневалась, насколько вампира находят привлекательным. Он просто-напросто выбивал из меня остатки здравого смысла. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение и непрошеные воспоминания.
Кто-то тихо зашипел. По взгляду ярко-красных миндалевидных глаз, желавших мне всех мук Ада, я поняла, что это высокая рыжеволосая женщина; мелкие черты её красивого овального личика искажала ярость, а маленький рот, похожий на бутон розы, искривился в презрительной усмешке. Спектакль ещё не сыгран. Я робко улыбнулась ей, гадая о причинах подобной реакции. Возможно, дело в том, кто меня привёл? Я едва не рассмеялась – мне не тягаться красотой с хладными, созданными сияющими и привлекательными, словно плотоядные пёстрые цветки. Я видела и Феликса, напарника – друга? – Деметрия, замершего в густой тени одной из колонн; он напоминал грозного викинга, хоть и явно имел южное происхождение – его статная фигура невольно внушала уважение.
Один из мужчин, одетый во всё чёрное, с длинными антрацитовыми волосами и лицом, напоминающим лисью морду, безумно грациозно поднялся с центрального трона; у меня перехватило дыхание – его движения были столь изящными, что создавалось впечатление, будто он не касался ногами пола. Ощущение нереальности усугубилось – этот вампир душевно, искренне улыбался. Внимание привлекла отличавшая его от других странно-прозрачная кожа и глаза, как у новорождённого затянутые молочной плёнкой. Он слеп? Но нет, его взгляд не отрывался от меня – оценивающий, почти осязаемый. Он казался вполне дружелюбным в отличие от похожего на него создания, облачённого в такие же тёмные одежды – тот не скрывал своего презрения и недовольства.
Деметрий, стоявший теперь рядом со мной, склонил голову, и я поспешила последовать его примеру. Он приветствовал одного из своих повелителей, выглядевшего младше его на несколько лет. Как обманчива наружность.
– Мой господин.
Я не подняла глаз. Мне рассказывали о правящей троице – демонах, поставленных над другими демонами, чтобы не страдало человечество, и втоптавшими остатки величия нашего рода в грязь. Я не испытывала ненависти – в конце концов, не стоило труда вспомнить, кто именно оставил от нас лишь пепел. Великий сын великого отца, опьянённый собственным могуществом и безумием.
– Кто ты, дитя? – голос правителя был мягче шёлка и нежнее облаков. Деметрий сделал шаг к нему и подал руку, с которой стянул перчатку. – Отчего же ты промолчал, мой мальчик? – подёрнутые пеленой глаза лукаво сверкнули, и древний вампир заключил протянутую кисть в свои ладони. Я не понимала, что происходит; между ними будто шёл немой диалог.
– Я не хотел спешить.
– Я надеюсь, Деметрий не навредил тебе, Линнет? – взгляд правителя был будто направлен сквозь меня, точно он находился во власти мыслей. А прикосновение к Деметрию между тем не прекращалось. У меня похолодело внутри. Он читал мысли? Один только Создатель мог знать, что правитель увидит в разуме моего провожатого; я боялась предположить худший исход – этого окажется недостаточно.
– Нет, конечно, нет, – отозвалась я, сконфуженно поняв о слишком долгой паузе после вопроса вампира. Но он не торопил меня – безмятежно улыбался, исполненный мудрости и величия, хотя и заметно оживлённый и заинтересованный. Мне словно с придыханием и преклонением шепнули на ухо его имя – Аро, поднялась из глубин сознания не принадлежащая мне память. Мутные образы – этот же зал, только залитый солнечным светом, почти те же лица, радость от принадлежности к правящему клану... Я посмотрела на самого взрослого на вид из присутствующих здесь, чей взгляд был скован льдом – Кайус, получивший бессмертие в том возрасте, когда его волосы уже стали белоснежными. Но он не был по моим меркам так уж и стар – сорок, возможно, чуть больше. Единственным, на ком скорбно смотрелось чёрное, как ночь, одеяние был молчаливый и отстранённый третий правитель – Маркус, чьё юное лицо казалось спокойней лика мертвеца. Я ощутила замогильный холод, исходящий от него – уже мёртв и похоронен под пеплом собственной души… Какой силы должно быть горе, чтобы сотворить такое с бессмертным? Кого он оплакивал? Я поспешно отвела взгляд – он безразлично смотрел на меня, и в его подёрнутых пеленой глазах догорала его жизнь. – И я благодарна ему за проявленную заботу.
Деметрий не улыбнулся и не подал вида, что вообще услышал меня – в нём, при всей внешней невозмутимости, чувствовалось некое раздражение. Я чуть склонила голову набок – он не то, чтобы значительно изменился, напротив стал более… настоящим? Не самое подходящее слово, но обличить свои внутренние ощущения в слова точнее не получалось. Как волк, посаженный на цепь и только ждущий момента, когда поводок ослабнет… Глупости.
Аро, наконец, выпустил кисть Деметрия и сложил руки шатром – кончиками пальцев друг другу, внимательно рассматривая меня. Я не могла понять выражения его мутных глаз, да и, думаю, это было бессмысленно – слишком древним оказывалось стоящее рядом со мной существо, чтобы мне стали доступны его эмоции. С таким же успехом можно вчитываться в ветхий фолиант, не зная языка, на котором он написан. Никто не смел проронить и звука, ожидая, пока это сделает их повелитель; в звенящей, давящей тишине я слышала ток собственной крови по венам. На миг показалось – они все неживые, марионетки, искусно выполненные статуи; мне становилось жутко от их неподвижности и ликов, напоминавших погребальные маски. Склеп. Подкосились ноги. Бежать.
Аро легко коснулся длинными пальцами моей руки; я оцепенела. Я могла бы поклясться, что его кожа отличалась от кожи других вампиров, хотя откуда мне знать? Мне лишь казалось так через ткань перчаток – он был холоднее, чем Деметрий.
– Как жаль… – шёпот, словно шорох пергамента. – Не бойся. – Его рука замерла в дюйме от моего лица; я сделала шаг назад. Лёгкое, как дыхание ветра, колыхание воздуха – недовольный ропот, пробежавший по толпе придворных. – Я знаю, дитя, чем мне будет чревато прикосновение к тебе, – сожаление? Он согнул ладонь, подзывая. Не стоило искушать судьбу и противиться. И вновь моя рука оказалась в его; кажется, сжимая моё запястье, Аро прислушивался к пульсу. От него исходило оживлённое, почти детское любопытство пополам с разочарованием. Я почувствовала, как зашевелились волосы на затылке.
– Аро? – Кайус не приблизился; его терпение явно иссякло, заострив ястребиные черты лица.
– Наша гостья, мой любимый брат, весьма одарена, правда, несколько специфически, – задумчиво, чуточку растягивая слова. Я невольно дёрнулась – вряд ли от кого-нибудь скрылось это движение. Хотя, в конце концов, «специфический» звучит куда лучше «урода». Наверное, я даже была благодарна Аро за деликатность. – Скажу даже, что Деметрию несказанно повезло, – тонкая улыбка, не нашедшая ответа в глазах того, кому она была адресована. – Но, мой рассказ подождёт, – его взгляд вновь обратился ко мне. – Сейчас мне хотелось бы немного побеседовать с тобой, Линнет. – Складки прорезали безупречно гладкий лоб – правитель нахмурился.
– Как вы скажете, – только и произнесла я, опустив голову и стараясь не встречаться с его ищущим взглядом. Во мне не было ни малейшего желания смотреть хотя бы на кого-нибудь. Они мне чужие, а я – лишь развлечение безупречным холодным аристократам. От нервного напряжения я едва не валилась с ног.
– Совсем недолго. Тебе требуется отдых.
Нервно поправила глухой воротник, чувствуя себя чуть ли не голой под взглядами собравшихся. Их мёртвая красота производила странное впечатление – не то зависть, не то тоска; женщины с ликами, похожими на портреты великих итальянских мастеров, и мужчины, подобные, наверное, древним божествам… Мысль вспыхнула ярче свечи в беззвёздную ночь, но стоило сожалеть о том, чего никто уже и не помнит? Стоило ли вспоминать о том, какой могу быть я в иной ипостаси, когда душа горит в пламени отцовской силы? Стоило ли?..
– Кто твой отец? – властно, так, что поднялись волосы на затылке, спросил Кайус, впиваясь в меня взглядом.
– По слухам мёртв, – ложь легко сорвалась с языка, – он не воспитывал ни меня, ни брата. Мы не были нужны ему.
– Имя, – так же настойчиво.
– Я не знаю. Он когда-то бросил нас, зачем мне узнавать его имя? Не желаю иметь с ним ничего общего – достаточно и крови, которая течёт в моих жилах. – Я отвела взгляда от замершего Кайуса; неуловимое глазу движение, запоздалый шелест – он отвернулся.
– Твой брат родной тебе по крови? – Аро чуть сжал моё запястье то ли от нетерпения, то ли привлекая внимание. – Он старше тебя?
– Близнец, хотя, скорее, двойняшка – мы не слишком похожи, – обезопасила я себя, – но он появился на свет первым. Мы не виделись с ним уже несколько месяцев, – тоскливо, уже не думая о том, как выглядит мой рассказ со стороны. Я давно ему всё простила, да и были причины не прощать? В конце концов, он исполнял древний закон, положенный в основу выживания целого рода. Найти бы силы смириться и принять…
– Почему?
– Мы поссорились. Возникли некоторые разногласия, – мне совсем не хотелось объясняться, а уж, тем более, рассказывать всю правду, ведь я запрещала себе даже вспоминать тот вечер. Слишком свежо и слишком больно. Он ведь был прав. Прав?..
– Не стоит пренебрегать семейными узами, дитя, крепче них на свете нет ничего, – с толикой сладковатого сочувствия отозвался Аро. – Я искренне надеюсь, что вы с братом найдёте общий язык. Я был бы счастлив стать свидетелем вашего примирения, – улыбка, острая, как лезвие ножа. Холодок коснулся позвоночника – не навредила ли я Роберту, упомянув о нём? Сожалеть было поздно.
– Если отец, сочтя за лучшее, покинул вас, то кто тогда вас вырастил? Или твой брат смог сотворить бессмертного из кого-то, оказавшегося рядом? – вновь Кайус.
– Нас разлучили при рождении – кто это сделал, я не знаю, но о существовании брата мне стало известно лишь около полутора лет назад, – я не лгала, лишь опускала детали, которые могли бросить тень на правдивость моих слов. – Моего опекуна, того, кто во многом заменил мне отца, звали Джонатаном, – тепло, испытывая признательность и почтение. – Не знаю, был ли он другом отцу, или его толкнули иные причины на такой поступок, но так или иначе, я оказалась под его защитой. Брата воспитал другой, – рука дрогнула. Этот другой сломал ему жизнь, отравил и заставил ступить на тонкий лёд – я глубоко презирала могущественное бессмертное существо за то, как оно использовало свою власть. – Я не знаю, с чем связано наше разлучение, но, наверное, причины были. – Мне было противно от того, что приходилось выворачивать душу наизнанку при посторонних.
– Ты не хочешь отвечать? – Кайус говорил уже с откровенным неудовольствием – мой скудный рассказ пришёлся ему не по вкусу.
Да, хотелось мне сказать, но губы произнесли совсем другое:
– Мне очень мало известно. Джонатан замкнут, он никогда не распространялся ни о чём. Мы жили затворниками.
Дальнейший вопросы не были особенно сложными, но заставляли меня вышагивать по краю глубокого обрыва: сначала о месте рождения, которым, конечно, оказалась Тюрингия*, затем о брате, куда более подробно, чем мне хотелось бы; выспрашивали множество мелочей на первый взгляд ненужных и незначительных. Я отвечала на удивление складно, какой-то маленькой частичкой веря в сочинённую ложь; попытка вспомнить о том, когда же я продумала рассказ, отдавалась тупой болью в затылке. Такое положение вещей приводило меня в состояние панического ужаса, и лишь чудом я не теряла самообладания – как, скажите на милость, мне было столь много известно о чуждых полукровках? Откуда? Не помнила и не понимала. Жуткое чувство растерянности, которое мне не удавалось скрыть, Аро находил весьма милым. Он вроде бы и говорил, не касаясь ничего конкретного, но не ощущать, сколь опасны его вопросы я не могла; общие темы сменялись досужей конкретикой, мелкими подробностями. Вампир не в силах был влезть в мою голову, отчего и искал способы утолить своё неуёмное любопытство. А я устала, проголодалась и замёрзла так, что стучали зубы – в отличие от молчаливых бессмертных холод мне не был чужд. Наверное, видок у меня был тот ещё. Я определённо не вписывалась в их безупречную компанию, но всё же мне предложили остаться – я и не думала отказываться, слишком отчётливо уловив в тоне предостережение.
Меня уже собирались отпустить, когда под куполом раздался шелестящий голос:
– Подойди ко мне.
Юный Маркус не смотрел на меня, уделяя внимание посеревшей темноте вокруг – первой вестнице нового дня. Его рука покоилась на подлокотнике трона раскрытой ладонью вверх, словно бы приглашая. Сердце пропустило удар.
¬– Брат? – Аро, кажется, был удивлён.
– Пусть подойдёт, – сухо произнёс он с отдалённым раздражением. – Разве ты мне не доверяешь, брат?
Я робко подошла и встала перед ним, сцепив руки за спиной; легчайший шелест – он поднялся со своего места и теперь был совсем рядом. Я ощущала на себе его взгляд – пытливый, ищущий, и дрожала от ауры горя, окружавшей его. Сейчас, когда он был так близко, все прочие чувства стали незначительными – осталась только жестокая, необъятная как небо боль. Его боль. Горло сдавило, глаза защипали от подступающих слёз.
– Посмотри на меня.
Глубокий вздох – лишь затем я подняла на него взгляд. Его затянутые молочной плёнкой глаза ничего не выражали, как и прекрасное лицо, которому мог позавидовать сам Антиной – Маркус казался почти безмятежным… Я тут же поправила себя – он был мёртвым. В его взоре промелькнуло нечто, похожее на понимание – или вспыхнуло болезненное ликование? – и вампир медленно подался вперёд, едва не коснувшись меня. Движение за спиной.
– Не бойся, ¬¬– я была уверена, что он обращался не ко мне. – Я лишь хочу посмотреть.
Тонкие ноздри чуть раздулись, словно бы мужчина принюхивался. Он сжал мои руки в своих с силой, от которой у меня едва не затрещали кости.
– Тебе ведь больно? – его губы едва разомкнулись, отчего шёпот, сорвавшийся с них, был почти не различим. Знает, поняла я с горячечным отчаяньем. С самого начала знал. Обречена. – Я не трону тебя.
Я не посмела ему лгать.
– Да.
Взгляд его не изменился, Маркус медленно кивнул и выпустил мои руки. На меня он больше не смотрел.
– Можешь идти.
– Маркус?
– Мне просто стало любопытно, брат мой.
Проводить меня вызвался Феликс; я не сразу положила руку на сгиб его локтя – побороть предубеждение и собственные ощущения было непросто. Пальцы дрогнули. Какое право я имею осуждать? Я ничем не лучше и не хуже. Я отметила его общительность, а жизненная энергия била из него неиссякаемым потоком, что казалось мне почти странным. Вроде бы условно мёртвый… Его манеры не были столь изысканными и утончёнными, как у Деметрия, да и он казался добродушнее и теплее в противовес мрачному и опасному другу. Впрочем, избавиться от ощущения того, что находишься в одной клетке с хищником, я не могла. Феликс пугал меня; с ним лучше дружить, поняла я, иначе иметь такого врага будет слишком дорого.
Комната, которую мне выделили, напоминала музей – на роскошных предметах обстановки не виделось и мельчайших частиц пыли. Стерильная чистота. Маленькая и очень светлая – из окна открывался чудесный вид на город и зелёный парк; на востоке небо стало бледно-голубым, знаменуя приближение величавого светила. Мой рюкзак оказался здесь, совершенно не вписываясь в окружающее великолепие; мне стало не по себе. Феликс сказал чувствовать себя как дома – я кисло улыбнулась в ответ. Тактично удалился. Я просто боялась сделать шаг и коснуться чего-нибудь, не то, чтобы куда-нибудь присесть. Оказалось подвигом вымыть трясущиеся руки и сполоснуть лицо. Я прислушивалась к каждому шороху, но ничего не слышала, даже если кто-то и проходил рядом. Наверное, следовало принять душ и переодеться в сухую одежду. Нервно сцепила в замок пальцы. Не понимать, почему меня удалили из зала, я не могла. Оставалось ждать.
Я вздрогнула, увидев незнакомку и не сразу поняв, что это лишь собственное отражение. Зеркало не лгало, пусть оно и показывало странно-бесцветный, словно искажённый мир, сотканный из белёсого тумана. Мне никак не привыкнуть, да и возможно ли?.. Перевела взгляд на руки, сжала длинные пальцы. Полтора года – срок немалый или это лишь для смертного?.. Осторожно, боясь случайно запачкать, присела на край кресла. Хуже ожидания не было ничего. Непрошеные мысли. Горькая память.
Сначала я медленно таяла, ослабнув так, что не было сил даже пошевелиться; в сердце же будто всаживали сотню раскалённых иголок. Я уже и не чувствовала боли – привыкла к ней, ведь она стала неотъемлемой частью моего существования. Я видела мёртвых – бледные тени, пустые глазницы, ледяные голоса. Может, всё это лишь казалось мне. В конце концов, Азазель давал мне морфий и в дозах таких, что я стала ненавидеть подвешенное, неестественное состояние беспамятства и беззаботности. Лучше уж агония… Однако я не просила его прекратить – боялась оглохнуть от собственных криков. Наркотический дурман стирал всякие чувства. Плохо ли?.. Пока я была в сознании, что случалось всё реже, мой спаситель – мучитель? – рассказывал, чем я становлюсь. С убийственной прямотой. Но как я могу быть бессмертной, если умираю? Ах да, перерождаюсь, чтобы взглянуть на мир новыми глазами… Иголка вошла в исколотое предплечье… Осталось не так уж и много. Густая кровь во рту. Хриплое дыхание. Болезнь, от которой нет лекарства, – смерть…
Однажды я видела Азазеля другим – в былом великолепии, в ослепительно-прекрасной ангельской славе. Раскалённая проволока задела каждое нервное окончание. Я взвыла, но не смога отвести от него глаз. Пусть и слепла, выгорая дотла от соприкосновения с его силой. Как мне было жаль – сердце разрывалось от боли за столь могущественное существо, запертое в человеческую оболочку и обречённое на существование в мире, для которого он не создан. Память не удержала его истинный облик, но он, без сомнения, был так прекрасен, как бывают прекрасны ангелы – нашим скудным языком его не описать. Восхищение и страх. Любовь и ужас. Он изучал мощь и власть… Древнее божество, сошедшее на землю… По образу и подобию?.. Я вытянула руку. Одно прикосновение. Пожалуйста. И пусть я умру после этого. Сияние вокруг него было настоль ярким, что я уже ничего не видела, но продолжала упрямо тянуться к нему. Казалось, он весь состоит из света – как его могут считать воплощением зла? Они не видели… Они не знают… Его горячие пальцы переплелись с моими.
– Глупая девочка. Разве не больно? – Азазель улыбался – его голос ясно свидетельствовал об этом. Мотнула головой. Я выглядела жалко – источенная болезнью, умирающая и слабая… Имела ли право просить его о последней милости? Уловив мои мысли, он рассмеялся – словно золотые монеты падали, ударяясь друг от друга. – Потерпи, скоро всё закончится. Ты станешь такой же, надо только потерпеть. Совсем немного потерпеть…
Дёрнулась, когда он коснулся моей щеки. Зажала уши, пытаясь избавиться от крика и не сразу поняв, что этот ужасный звериный звук происходит из моей глотки. Как жестоко я ошиблась – больнее быть не может? Оказалось, ещё как может. Я горела? Нет, мою плоть сжигала кислота. Выгнулась и услышала хруст. Позвоночник. Свет померк. Я хотела умереть, но кто позволит мне? Агония. Расплата за грехи… За что платила я, не успевшая в своей короткой жизни толком ничего попробовать? За кровь, текущую в моих жилах? Или за проклятую душу, которая никогда не узнает спасения? За падение отца? Пламя Ада уже лизало мои кости, а я всё ещё была жива и дышала, захлёбываясь кровью.
Я осталась наедине со своей болью; Азазель покинул меня. Не могу сказать, что точно я испытывала – чувство было где-то между благодарностью и горькой обидой. Страх. Ужас. Агония. Крошились кости – я слышала их хруст. Меня словно пытались вытянуть, решив изменить форму моего тела кувалдой. Треск плоти. В позвоночник будто вставили раскалённый штырь. Солёный запах крови. Лопатки пульсировали адской болью – там словно разворотили какую-то рану и не прекращали в ней шевелить металлическими инструментами. Едва помнила, как перевернулась на живот – это действие отняло почти все силы… Я завизжала, испугавшись не обагрённых перьев, а оплетённого тонкой сеткой пульсирующих вен костяного остова крыла, с которого кусками слезала кожа. Или она на нём росла? Чем я становлюсь? Господи, пусть это закончится… Я медленно менялась, испытывая отвращение к происходившим изменениям. Тысячи крошечных осколков изнутри впивались, разрывая плоть. На мне же всё теперь быстро заживало, позволяя пытке повторяться вновь и вновь. Душа билась подобно птице, попавшей на мансарду, стремясь вырваться и не находя выхода. Как я мечтала умереть… Молилась, желая избавления… Слабость ли?.. И пусть дальше Ад…
Я слышала голоса – монотонный леденящий тембр тысяч душ. Они звали меня, и как же я мечтала быть одной из них – ни боли, ни памяти, ничего, причиняющего страдание. Привкус собственной крови во рту стал привычным. Ещё дышала. Ещё жива. За шёпотом неприкаянных пришла агония – мне сдирали кожу с души, обнажая то, что было скрыто. Соприкасаться с ними оказалось невыносимо. Они же не желали меня покидать, отчего-то испытывая ко мне ненависть. Жемчужное сияние, окружавшее меня, было жалкой пародией на тот чистый свет, излучаемый Азазелем. И вновь боль. Бесконечная, жестокая боль. Ни конца, ни края.
Время потерялось в пелене мутных образов; я лишь отмеряла приливы и отливы – агония то усиливалась, то почти исчезала, становясь привычной. Но не прекращалась. Кажется, Солнце садилось два раза… Или больше? Не помнила. Не могла помнить.
Затем пришёл холод. Обновлённая кровь стыла, я замерзала. Слабое сердце билось едва-едва. Мир мерк. Я не успела заметить, какой он красочный. Я так устала… Благодатная тьма. Спасена? Конец?
Боли больше не было.
Резко распахнула глаза, щурясь от яркого солнечного света. Шумно задышала. Я лежала, боясь пошевелиться – было странно ощущать себя такой… здоровой. Не осталось ни малейшего напоминания о пережитом. Я казалась себе очень лёгкой, почти воздушной. Приподнялась очень осторожно, боясь возвращения агонии, но ничего не происходило. Всё закончилось? Я жива? Я чувствовала себя странно – озиралась по сторонам и удивляясь произошедшим переменам. Мир был так сочен! Сколько красок! Глубоко вдохнула. С улицы пахло дождливой свежестью. Кутаясь в изорванную рубашку, я боязливо спустила босые ноги на пол. Белая кожа, аккуратные ступни, которые можно назвать изящными, и точёные лодыжки… Зажмурилась. Открыла глаза – видение не исчезло. Дерево оказалось на удивление тёплым – в доме было жарко натоплено, хоть и на дворе стоял июнь. Для меня? Я дрожала, но не от холода – ощущение безграничной силы разливалось по венам. Сердце сжалось и часто-часто забилось. Боли действительно больше не будет. Всё позади. Я рассмеялась, но тут же замолкла – смех был слишком чуждым моему уху. Не мой…
Наконец поднялась – всё так же осторожно, выверяя каждый шаг. Ноги держали крепко. В мыслях царила необычайная ясность; я сама того не желая запоминала и анализировала каждую деталь. Подошла к балкону, выглянула на улицу. Величественное небо было бесконечно высоким и имело такой чистый голубой цвет, какого мне ещё не доводилось видеть. Залюбовалась. Редкие облака походили на сладкую вату. Солнце, ещё не успевшее подняться высоко, касалось жаркими лучами крыш ещё спящего Парижа, покрытого, словно саваном, призрачной дымкой тумана. Пахло дождём и травой. Я улыбалась. Боже, как чудесно… Этот новый мир, представший глазам, завораживал. Где-то заливался соловей, встречая новый день – во мне всё пело в унисон ему. В отдалении громыхали автомобили, но их гул казался до ужаса гармоничным. Боли больше не будет…
Я не сразу почувствовала, что за мной наблюдают – мне куда интереснее было созерцать окружающее, упиваться неизвестными ощущениями и просто дышать. Взгляд человека, застывшего у кованой ограды, застал меня врасплох. Я замерла. Мужчина не то удивлённо, не то поражённо уставился на меня; из его рук выпала утренняя газета. Кажется, он жил где-то рядом. Нечто внутри, окрепнувшее за время перерождения и ставшее неотделимой частью моего существа, встрепенулось; я почувствовала, как из глубин души рвётся необъятная как небо сила. Шаг назад. Прохожий моргнул.
– Не уходи, красавица…
Я бросила на него последний взгляд и отступила от окна; меня отчего-то пробрало ощутимым холодом, словно за моим плечом стояла смерть. Или же я сама была ей? Закрыла балконную дверь, зажала уши руками, слыша, как тот мужчина зовёт меня и не понимая, почему. Я ведь никогда не была красавицей… Издёвка? Застыла. Не могла больше сдвинуться с места. Из большого зеркала в тяжёлой золотой оправе на меня смотрело существо, от которого захватывало дух. Белая-белая, как подвенечное платье, кожа мягко, жемчужно сияла в солнечных лучах, а густые длинные чёрные волосы оттеняли её, спадая тяжёлой копной почти до самого пояса; незнакомка была худа и не имела плавных изгибов фигуры, но выглядела при этом очень хрупкой, словно птичка. А чего стоили стройные ноги! И лицо с тонкими чертами, и глубокие тёмные глаза, цвета которых я никак не могла рассмотреть, а может поверить – у людей не бывает фиолетовых радужек. Должно быть, так выглядели жёны первых императоров – даже одетая в тряпьё, она походила на прекрасное видение. Попыталась прошептать извинения или хотя бы что-нибудь. Я провела кончиками пальцев по губам, и та, другая, в отражении скопировала мой жест; на её чудесном лике застыло растерянное выражение, будто она стала предметом глупой шутки. Зажмурилась, замотала головой. Разве может быть?.. Не верю. Не могу поверить. Не понимаю. На миг изогнувшись дугой, не успев даже поразиться лёгкости этого жеста, я беспомощно посмотрела на свои руки, прижатые высоко к груди. Длинные музыкальные пальцы, тонкое запястье, изящная кисть, под аккуратными ногтями запекшаяся кровь… Во мне всколыхнулся ужас. Кожа была нежной, как лепесток ночного цветка, и сияла здоровьем. А где же блёкло-серый покров, съеденный «болезнью»? Дернула себя за густую смоляную прядь – не вылезло и волосинки. Крепкие. Всхлип. Они же выползали клочьями от химиотерапии, а я упрямо не хотела их подрезать… Я определённо стала выше ростом – прибавила не меньше шести дюймов**. Повернулась ещё раз. Господи, сколько на мне крови… Меня пробила дрожь. Все мои ещё неуклюжие движения были прекрасны. Замотала головой, сдерживая крик. Обняла себя чужими руками.
– Как чудесно, что ты, наконец, очнулась, Линнет, – чуть хрипловатый голос я без преувеличения узнала бы из тысячи, но как же странно было слышать его по-новому! – Мне не хватало живого собеседника. Крики были утомительны. – Я перевела взгляд на Азазеля, облокотившегося о дверной косяк; аспидно-чёрные глаза не отрываясь смотрели на меня без всякого выражения – собственно, они и не имели живого блеска, являя собой нечто среднее между бездушными драгоценными камнями и стеклянным взглядом покойника. Я не замечала этого раньше, испытывая лишь инстинктивный, нежели осознанный страх. А ведь там, в зеркале, такие же… Я сдавленно выдохнула. Он затянулся сигарой и выпустил струйку дыма, который причудливыми кольцами поднялся к потолку. Я каждой клеточкой своего существа ощущала силу и власть, волнами исходящими от него. Сжалась под его взглядом, отступила на шаг в глупой попытке защититься. – Боишься? – насмешливо. Трусливо кивнула. Подпрыгнула, наступив на что-то. Пол был усеян белоснежными перьями; я каким-то чудом не заметила их раньше. Они мерцали, словно снег в лучах Луны. Было ещё кое-что, чего я не видела раньше, – кровь. Алые брызги. Багровые разводы на сбитых простынях. Господи… Тяжесть последних месяцев обрушилась на меня с новой силой; мой блуждающий взгляд, натыкаясь на свидетельства недавней трансформации, вновь вернулся к чудесному отражению, а из мыслей не выходило видение костистых, несформированных крыльев.
– Я сотворил чудо, – наслаждаясь, смакуя каждое слово, произнёс Азазель. Я пыталась сдержать слёзы. – Юное создание, ты дышишь нашим светом…
– Это действительно я? – указала на зеркало, в которое старалась не смотреть. Его губы тронула усмешка; он прищурился.
– Ты недовольна?
– Не знаю. Я странно выгляжу.
– Но тебе нравится то, что ты видишь?
– Наверное… Но я ведь не была такой, – жалобно. – Я не должна быть такой. Она, – кивок на зеркало, – меня пугает.
– Я думал, женщины готовы душу дьяволу продать за красоту, ты же не слишком-то довольна, – снисходительная улыбка.
– Я привыкну.
– Безусловно, – с энтузиазмом. – Люди имеют удивительную способность привыкать ко всему. В этом ключ их успешности – в постоянной изменчивости.
– Моя душа никому не нужна, – слабо, путаясь в мыслях и чувствах.
– Не рассуждай о тех материях, о которых тебе известно только понаслышке, – с удовольствием затянулся и зажмурился. – Когда ты соприкоснёшься с другим миром, тогда и поговорим о превратностях бытия. – Злость занялась во мне, как огонь, лизнувший сухие дрова; повинуясь порыву, я схватила тяжёлый подсвечник и запустила его в зеркало. Смотреть на себя было невыносимо. Прекрасное отражение разлетелось на сотни осколков. Так же как и моя жизнь… в одно мгновение. Без права повернуть вспять.
– Ну же, веселей, Линнет. Пока ты в безопасности, – Азазель с интересом наблюдал за мной. – Что тебе не нравится? – проговорил он тоном, каким разговаривают с капризным ребёнком. – Ты будешь сильной, и твоя внешность несёт отпечаток этой силы.
– Я не узнаю себя… – сбивчиво. – Ты предупреждал, что я изменюсь и, признаюсь, мне не верилось… Но это… Так просто не может быть… Глаза… Это же не я… Не я! – Сдерживаемый страх вырвался и грозился перерасти в панику; горло сдавил спазм.
– Это пройдёт. Глаза у тебя такие же, как у меня, лишённые блеска души, правда, так будет не постоянно. Цвет можно назвать благородным. Поверь мне, ты привыкнешь. Мне жаль, что тебя не взращивали для этой жизни, как многих других.
– Жаль? Я была бы уже мертва, да? – Я подняла с пола мерцавшее перо. Белое. Приговор.
Азазель пожал плечами.
– Зато у тебя было бы время привыкнуть к виду себе подобных. Я всё же довольствуюсь оболочкой смертного – пример плохой. Я далёк от совершенства, не так ли? – хищная улыбка, заострившая такие же хищные черты. Он не был красив – лицо было несколько грубоватым и обветренным. – Ты в своём настоящем теле, и, поверь мне, тебе как можно скорее следует привыкнуть к своему виду. Если ты сейчас так напугана, то что будет, когда ты увидишь себя в истинном обличии, способной опалить чувства смертного и бессмертного? Когда пригубишь своей настоящей силы? Прими мой первый совет – не пытайся убежать от себя. Ни к чему хорошему это не приведёт, – безразлично, с толикой скуки. – Тебе не вернуться к прошлой жизни. Тебе больше нет места в мире людей – забудь о них. Забудь обо всём, что было раньше. Как человек ты умерла.
Как мне не хотелось ему верить, но я понимала, что Азазель прав. Он честен. Поникла. У меня никого больше нет. Прошлого нет. Меня больше нет. Теперь я превратилась в непонятное существо, оказавшееся к тому же уродцем среди других…. Словно тот, кто ткал полотно моей судьбы, стал недоволен результатом и, вмиг разозлившись, решил начать всё сначала, изменив само основание. В груди всё ныло. Мне надо было смириться. Привыкнуть.
– Я ничего этого не хотела!
– Разве? – он поднял чёрные брови в притворном удивлении. – Не лги самой себе, девочка моя. Не хотела? Жить ты хотела, не так ли? – покачал головой. – Почему юные создания так упрямы? Отчего не умеют признаваться себе в своих тайных помыслах?
– Замолчи, – я отвернулась, борясь с подступающим гневом. Но на кого я злилась? Я похолодела, поймав его взгляд. Мне следует быть более вежливой…
– Безусловно следует. Тебе же вряд ли хочется становиться свидетельницей моего… неудовольствия. – Он, затушив сигару об руку, подошёл ко мне вплотную, и приподнял мне подбородок, заставляя смотреть в глаза. Я была готова расплакаться, мне хотелось его обнять… Но разве я имею права просить его об утешении? Он не одобрит. – Впрочем, мне нравится твоя тщательно сдерживаемая вспыльчивость, девочка моя, – улыбнулся. – А я всё же надеялся на жаркие благодарности, но, увы, позабыл, что юные существа редко видят дальше собственного носа.
Я смутилась; чувство неловкости стало совсем невыносимым, когда Азазель рассмеялся. Ему, кажется, доставляло удовольствие происходящее. Он дразнил меня. Как мелочно. Он сощурился.
– Берёшься осуждать? – Пальцы его сжали челюсть чуть настойчивее, а потом коснулись щеки и шеи ласкающим жестом. Я дёрнулась, но не отстранилась – его прикосновения были очень приятны. Кожа его оказалась несколько шершавой, словно загрубевшей от ветра и солнца.
Хуже всего было то, что я поддавалась на провокацию и злилась всё больше. Я всегда считала себя спокойным человеком, способным взять чувства под контроль разума, а сейчас же закипала, причём совершенно не понимая причин. Я терялась в мешанине незнакомых ощущений. А ещё было куда более пугающее – нечто внутри меня, почти осязаемо, росло и набирало мощь; сущность моя раскрывалась, как раскрывается бутон цветка под утренними лучами, и нежные лепестки походили на стальные лезвия. А Солнцем был Азазель – я ощущала некое единство, общность между нами. Я вздохнула. Больно. Обхватила себя руками. Азазель не двинулся, продолжая взирать на меня; его ладонь так и осталась лежать на моём плече – там, где он меня касался, я ощущала покалывание, походящее на слабый электрический разряд.
– Не очень приятно, не так ли?
Я только кивнула в ответ. Он всё знал.
– Кто я теперь?
– Жнец.
Из меня будто вытягивали жилы, оголяя нервные окончания. Меня затрясло. Смертница…
– Да, – не пощадив меня, ответил на не озвученные мысли Азазель. – Но ты под моей защитой.
Я сцепила чужие пальцы. Странно было соотносить себя с этим телом и с той силой, что сдавливала грудь. Не я…
– Но ты ведь должен?
Его аспидные глаза ярко вспыхнули, когда он моргнул – словно с драгоценных камней смахнули тончайший слой пыли.
– Разве я могу быть кому-то что-то должен? – хриплый смех. – Это правила вашего мира, которым я не подчиняюсь.
– Но которым должна следовать я?
– Предпочитаешь наложить на себя руки? – усмешка. – Человеческие штучки, некоторые из которых ты пробовала, не помогут. Будет сложнее.
Мотнула головой.
– Раз нет, то приводи себя в порядок, убери осколки и спускайся в столовую. Нам многое предстоит обсудить, Линнет.
Я встрепенулась и вскочила с кресла, услышав посторонний звук; Деметрий, улегшийся поперёк постели, нарочито медленно потянулся, отчего скрипнули пружины матраца. Мужчина, подперев голову рукой, молча наблюдал за мной. Не улыбался. Я не могла не отметить, как выгодно смотрятся небрежно распущенные густые волосы в сочетании с достаточно строгим костюмом. Он и не собирался заговаривать первым, поняла я. Сглотнула и так же молча уставилась на него, пусть даже это было не совсем вежливо. Он в ответ приподнял бровь. Я была рада его видеть – единственного человека, которого знала здесь. Пусть и условно.
– Ты давно здесь?
– Некоторое время. Я даже постучал, но ты меня не услышала, – снисходительно улыбнулся. – О чём задумалась, что выглядишь такой несчастной?
– Я не несчастна.
– Но и не счастлива.
– Счастья в настоящем нет, оно может быть либо уже в прошлом, либо маячить где-то далеко в будущем.
– Весьма зрелое суждение, – урчаще произнёс Деметрий. – Но всё же хочется видеть юных или вечно юных созданий беспечными и жизнерадостными.
– Чтобы потом отчитывать за беспечность?
– И это тоже. – Деметрий походил на холёного домашнего кота, занимающего при малейшей возможности любую удобную горизонтальную поверхность. Не сказать, чтобы вампир казался не опасным, скорее скрытая в нём сила приводила в трепет. Не стоило обманываться – он убьёт одним ленивым взмахом кисти.
Я вновь присела, сложив руки на коленях. Проследила за золотистым лучом, крадущимся по полу комнаты. Медлила с вопросами. Страх ледяными пальцами прикасался к позвоночнику, подбираясь к горлу. Я теряла самообладание. Слишком устала.
– Что со мной будет? – бесцветно и почти апатично. Деметрий едва заметно повёл плечом.
– Боишься?
– Это имеет значение?
– Нет, но мне хотелось бы знать.
– Наверное, да, хотя, если быть до конца честной, то мне уже всё равно.
Деметрий пристально посмотрел на меня – так, наверное, змея смотрит на добычу; небрежным, потрясающе изящным жестом, убрал чёрные пряди со лба. Его кудри только и просили, чтобы в них запустили пальцы. Отвернулась к окну, смотря на чистое, без единого облачка, лазурное небо. Витавший в воздухе аромат весны – та волшебная смесь из чистого, насыщенного влагой воздуха, и первой зелени, которую не может забить даже амбре города – наводил на меня тоску, напоминая о последних месяцах, которые я провела человеком. Безрадостное время, полное страха и боли. Изменилось что-нибудь? Несильно. От кого я бегаю, зачем? Всё вдруг показалось таким бессмысленным и глупым.
– Тебе следует быть благоразумнее, – лёгкое недовольство в его голосе. Я перевела взгляд на него – вампир не двигался, не дышал и даже не моргал, отчего создавалось впечатление, что слова произнёс не он. Только глаза на его лице были живыми, несмотря на страшный цвет крови, плескавшийся в них. Скольких?..
– Я что-то сделала не так?
– Либо будь впредь более честной, либо научись получше врать.
Сердце рухнуло куда-то вниз; мне не поверили. Не стоило и надеяться.
– Шшш… я не хотел тебя так пугать, – Деметрий чуть шевельнул рукой и мягко, коротко рассмеялся. – Всё хорошо. Тебя не тронут. Учти, я по-прежнему не знаю, что с тобой делать, если ты упадёшь в обморок, – улыбнулся, – поэтому тебе не следует проверять мои лекарские навыки.
– Жгут же ты на шею мне не наложишь? – нервно, стараясь унять дрожь в руках.
– А это тебе навредит? – почти удивлённо, но со скрытой усмешкой. – Я так давно мёртв, что уже и забыл, каково это быть живым.
– Я запомню, что тебя не следует просить о помощи.
Деметрий покачал головой.
– Напротив, я твой единственный друг здесь, кого же ещё ты будешь просить о помощи?
– А помощь мне понадобится?
– Скорее всего, завтра тебе предложат… – он осёкся и вопросительно взглянул на меня. – Что-то не так? – осмотрелся, словно ища изъян во внешнем виде. Вампир почти не двигался, и это казалось мне очень странным, но я, конечно, не могла ничего ему сказать. Просьба моргать почаще прозвучит очень глупо, поэтому я только замотала головой и поспешно отвела взгляд. Какие неестественные существа… – Скорее всего, завтра тебе предложат остаться здесь. Ты ведь понимаешь, насколько это лестное предложение?
– От такого не отказываются, – сдавлено. Меня пугали перспективы.
– Вернёмся к твоей честности. Ты закрыта для Аро, но при этом не так защищена от некоторых других, – мимолётная улыбка. О чём он? – Думаю, решение ты примешь легче, чем думаешь, и не из-за того, что у тебя осталась лишь иллюзия выбора.
– Я, конечно, соглашусь.

Предыдущая глава || Следующая глава