До аэропорта «Sky Harbor Intl» мы добрались на видавшем виды мамином авто. Зная, какие сюрпризы ожидают меня впереди, я благоразумно прихватила с собой теплую парку. Мой вид – летняя блуза с ручным шитьем, тонкие джинсы, легкие мокасины и неподходящая к погодным условиям объемная куртка в руках – вызвал любопытные взгляды у группы скучающих в ожидании своего рейса парней. Опустив голову, я старалась не обращать внимания на назойливое любопытство окружающих, тугой волной толкающееся мне в спину.
- Расслабься, Беллз, - уверенно вышагивая впереди меня, старалась перекричать царивший в аэропорту людской гул Рене.
- Все в порядке, мам, - не поднимая головы, бубнила я себе под нос.
- Милая, - Рене внезапно оказалась подле и, подстраиваясь под мой шаг, приобняла за плечи. - Перестань комплексовать. Нет ничего подозрительного в том, что мальчики провожают тебя заинтересованными взглядами. Ты ведь у меня настоящая красавица.
- Они провожают ошеломленными взглядами парку, - недовольно буркнула я, перекидывая с одной руки на другую непривычно тяжелый предмет моего будущего гардероба.
- Милая, ты же знаешь, что в Форксе не бывает хорошей погоды, - легкомысленно отозвалась мама и снова побежала вперед мелкой семенящей походкой.
- Знаю, - тяжело вздохнув, сообщила я объемной куртке. – А вот народ даже не догадывается насколько там фиговая погода.
Мне не посчастливилось не только знать о погоде Форкса, что расположился на северо-востоке штата Вашингтон, но и перебираться туда на относительно постоянное место жительства. Форкс - самый унылый город на всей Земле, с населением чуть больше трех тысяч человек. Там практически никогда не бывает солнца - сплошные дожди. Когда-то из промозглого, Богом позабытого городишка сбежала Рене, прихватив с собой самое ценное, что у нее было - пятимесячную меня. Поначалу я росла без отца в солнечном Фениксе, даже не подозревая о существовании пропитанных сыростью мест, подобных моему родовому гнезду. В шесть лет мой отец Чарли нашел нас и до четырнадцати лет я по добровольно-принудительной обязаловке обоих родителей ездила к нему на все лето. Несмотря на то, что мама и папа, мягко говоря, до сих пор не ладят между собой, оба они на тот момент хотели для меня полноценной семьи. Только в подростковом возрасте мне удалось отстоять свое право на стойкую нелюбовь к Форксу и родителям пришлось пойти на уступку: Чарли и я с того момента на пару недель выбирались в Калифорнию.
Те немногие, кто неплохо знаком со мной, вполне спокойно воспринимают дарованное мне судьбой однобокое везение. Те, кто сталкиваются впервые, долгое время отходят от относительности всего и вся, управляющей моей жизнью. Вообщем-то, наверное, это даже неплохо, что я переезжаю в Форкс. Прав Альберт Эйнштейн - все в мире относительно: в сравнении с теми ужасами, что мне уж пришлось пережить, пробирающий до мозга костей «туманный Альбион штата Вашингтон» - не самое страшное.
- Милая, тебе необходима перемена места, - словно прочитав мысли, в тысячный раз попробовала убедить меня замедлившая шаг мама.
Говорят, мы с Рене очень похожи. Вряд ли. Кроме внешних различий я, не раздумывая, могла бы указать с десяток отличий, самым главным из которых будет наша разница во взгляде на жизнь и свой внутренний мир. Мама – остроумный непринужденный собеседник, очаровательная кокетка, большой и непредсказуемый ребенок, быстро загорающийся идеями и столь же быстро теряющий к ним интерес. Я же с малознакомыми людьми двух слов связать не могу, избегаю общества парней и с детства отличаюсь завидным упорством в достижении целей. Рене любит повторять, что в тот момент, когда я родилась, мне не повезло сразу же прыгнуть в возраст Христа. Смешная шутка для людей, знающих Рене. Хотела бы я посмотреть на быстроту взросления других детей, если бы они росли рядом с мамой вечно забывающей оплатить счета, наполнить продуктами холодильник или же заправить бак авто бензином.
- Точно. Это самое необходимое, - неубедительно изобразив на лице воодушевление, вновь согласилась я.
Кто бы знал, как в действительности отчаянно сильно я не желаю переезжать. Ненавижу Форкс! Дождь, слякоть, туман, сырость… бррррр! Больше всего на свете мне хочется остаться в пылающем солнцем жарком Фениксе. Безумно хочется, но я почти добровольно согласилась на переезд. Все в жизни относительно: всегда пасмурная погода в сравнении с докучливыми стенаниями моей немного чокнутой мамули выглядит очень даже неплохо.
- Беллз, если ты почувствуешь что-то неладное, сразу звони, - в тысяча первый раз попросила Рене, заглядывая мне в глаза. – И не забывай, ты мне обещала…
- Мам, не волнуйся. Подучусь, подружусь с кем-нибудь, наообщаюсь с Чарли на десять лет вперед, - предательски краснея, врала я.
- Милая, - в глазах Рене промелькнуло сожаление, - ты никогда не умела врать.
- Ну, мам, - попробовала я разыграть возмущение. – Все будет отлично.
- Белла, если что-то почувствуешь, - словно заклинание повторяла мама, - звони. И не потеряй камеру…
- Все, мам, - высвобождаясь из смущающих меня материнских объятий, бормотала я. – Мне пора.
- Береги себя, солнышко, - трогательно утирая набежавшие слезы, просила Рене.
- Я передам привет Чарли, - пообещала я, перед тем, как пройти на посадку.

***

Пять часов до Порт-Анжелеса с пересадкой в Сиэтле протекали мучительно, хотя раньше мне нравилось летать. Я пробовала закрывать глаза, включала уютную музыку в плеере и старалась расслабиться в пассажирском кресле – бесполезно. А ведь когда-то я обожала перелеты. Летать, парить, кружиться в воздухе – до относительно недавнего времени это была моя стихия. Я скучаю по ощущению полета, по четкости и красоте движений собственного тела. Говоря начистоту, мне все еще откровенно неуютно жить вне того, чему я с детства посвятила всю себя – вне балета. Шесть лет назад, после автомобильной аварии, о танце как таковом пришлось забыть. Навсегда. Врачи сумели заново сложить мою ногу и приносили Рене поздравления с тем, что я родилась в рубашке. Через семь месяцев я, после долгих изнурительных тренировок, смогла передвигаться без помощи костылей. Конечно, я питала призрачную надежду, что когда-нибудь снова встану «на пальчики», но… Героини-балерины со сломанной ногой и компрессионным переломом позвоночника из меня не вышло. Разумеется, мне и по сей день не хватает балета - в нем для меня был весь смысл жизни.
Врачи, собравшие ногу и позвоночник, не смоги соединить кусочки моей распадающейся жизни в новую значимую цель. Рене тоже не смогла. Поначалу вообще никто из взрослых не думал, что мне в принципе удастся встать на собственные ноги. Великое заблуждение и постоянная недооценка силы воли и желания выжить у подрастающего поколения. Балетная школа осталась в прошлом. Меня с большим скандалом перевели в старшие классы обычной среднестатистической школы города Феникс, зачислили на домашнее обучение и стали назначать крошечные несущественные цели, словно я была топинамбуром. Сложно сказать, что именно стало катализатором последующих событий: автокатастрофа и пребывание на границы жизни со смертью, или заполнившая мою душу целиком и полностью тоска по ушедшим счастливым дням. Сложно дать четкий ответ, но только официальный уход из профессиональной школы балета – лучшее, что произошло со мной после аварии.
Впервые с нахлынувшими и изменившими мир до неузнаваемости новыми способностями я столкнулась ровно год спустя после автокатастрофы на приеме у мануала. До сих пор не могу понять, как я смогла пережить этот страшный период: на меня внезапно свалился дар чувствовать эмоциональный фон людей. Я – эмпат, считываю эмоции и чувства каждого, кто вторгся в относительную близость моего жизненного пространства. Замирания сердца, восторженного писка и радостных возгласов «Гип-гип-ура!» от нежданно свалившегося на меня «счастья» не было. На тот момент в наличии в полном объеме имелись: отчаяние и мысли о том, что крыша моя ушла и записки прощальной не оставила. Помогла, как ни странно, Рене. Пришлось принять на веру слова мамы о том, что ЭТО у нас в разной степени, различных вариациях и отличных сиуационно-возрастных проявлениях - семейное. Кстати, сей факт, очень удачно объяснял некоторые особенности и своеобразные странности моей чудаковатой обожаемой мамули.
После привыкания к новым способностям – выбора у меня все равно не было – жить стало легче. Не проще. Какая в подобной ситуации может быть простота! Привыкнув, смирившись и перестав сопротивляться собственной самопроизвольной эмпатии, мне значительно легче стало жить: я перестала соприкасаться с человечеством, сведя свой круг общения к необходимому для выживания минимуму. Мама, появившаяся к этому моменту в нашем доме ясновидящая Лурдес, Чарли, врачи по необходимости – избранная когорта тех, чье присутствие рядом с собой я относительно безболезненно переносила. Безусловно, школа для меня, как и балет, осталась в незавершенном прошлом. После пяти лет относительно безмятежного существования и почти искренней любви к главенствующему отныне в моей жизни закону ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ, Рене решила, что я готова к выходу в мир людей.
Подходящей точкой для отсчета начала ПОЛНОЦЕННОЙ жизни мама почему-то посчитала ненавистный мне Форкс. Неважно, сколько дней и ночей продержался бастион моего несогласия с переездом. Незначительны даже те пытки чужими эмоциями и чувствами, что пришлось пережить в пятичасовом перелете. Важно то, что я стою около стойки администратора в ожидании безбожно опаздывающего отца, задыхаюсь от сонма переживаний окружающих меня в аэропорту людей и понимаю: дальше будет только хуже. Впереди маячит залитый дождями городишко с населением в три тысячи человек и самое веселое обстоятельство: необходимость каждый день посещать летнюю школу города Форкса. Видимо, я излишне поспешила с выводами о том, что остаться в Фениксе и слушать нравоучения Рене окажется сложнее и нервозатратнее, чем устроиться на новом месте. Ах да, совсем забыла! Чарли Свон - мой отец и по совместительству шеф местной полиции – человек, которого знает в лицо каждая собака округа и потому спрятаться мне будет негде. А еще в неполный двадцать один год мне придется просидеть все лето в одном классе с семнадцатилетними подростками…
Черт, почему меня не угораздило родиться слабонервной кисейной барышней?! Сейчас бы грохнуться в обморок от полноты чужих чувств вокруг и радужных перспектив относительно близкого будущего…

***

Час на машине с отцом из Порт-Анжелеса в Форкс вымотал меня окончательно. Нет, Чарли вел себя на удивление хорошо: не донимал расспросами, не читал пафосно напыщенных лекций об ожидающем меня в школе светлом будущем. Он даже – о, чудо! – всего раз поинтересовался наличием у меня молодого человека. Отец вел себя замечательно, а вот Рене! Все-таки иметь в лучших приятельницах собственной матери ясновидящую - муторное дело. Мама всю дорогу до дома забрасывала меня смсками: «Солнышко, твой отец подарит тебе красный пикап. Удивись и порадуйся. Целую», «Милая, скажи своему отцу, чтобы он немедленно поднял окно – ты простудишься и заболеешь. Целую», «Белла, твой отец уже записал тебя в школу. Тебе там не понравится, но ты будешь стараться. Целую».
Не скажу, что столь пристальное внимание, дотошное сканирование будущего и незамедлительное оповещение обо всем, что меня ждет впереди, было в новинку. Отнюдь. С тех пор, как Лурдес пришла в наш с мамой дом, а затем решила остаться в семье, подобного рода взаимоотношения с Рене стали нормой. В общем и целом я даже не сильно сопротивлялась: никому не помешает знать, что ему уготовано, а значит, не совершать лишних ошибок. Просто я устала от перелета. Просто мама вначале делает, а потом думает. Просто мы с Чарли едем в Форкс, а вокруг меня изумрудной стеной возвышается многовековой лес и, глядя на него, я все сильнее мечтаю сбежать в знойный Феникс.
Само собой разумеется, когда Чарли смущенно сообщил, что купил у Билли Блэка для меня машину, я пунцовая от стыда изображала скупую радость и такое же скупое удивление. «Шевроле» 1984 года выпуска! Ура, товарищи! Троекратное ура, ибо мне предстоит ездить на пенсионере отечественного автопрома. Хотя пикап, пусть и старше меня по возрасту, все же лучше, чем две мили пешком до школы, или приезд туда же на полицейской машине. Вот это был бы абсолютно противопоказанный мне фурор, привлекающий излишнее внимание учеников!
Разговоры о погоде, варьирующиеся в лексиконе отца от эпитета «паршивая» до «паршивая, дальше некуда» утихли сами собой. По сути, нам с Чарли болтать особо не о чем: общих интересов нет, общих воспоминаний мало. Можно, конечно, поговорить о Рене, но для отца мысли о маме всегда отзываются обидой, что в свою очередь через его эмоции приходится переживать и мне самой. В салоне полицейского автомобиля – Чарли не додумался встретить меня на обычной машине – установилась уютная тишина. За окнами мелко моросил противный дождь. Конечно, дождь. Это же пограничная с Форксом зона – тут люди и понятия не имеют о том, как выглядит солнце. Нервное возбуждение отца от встречи со мной улеглось, мысли о маме, прекратившей изводить меня смсками, Чарли не посещали - я наслаждалась ленивым спокойствием его эмоций. Если сравнить с кем из родителей я духовно ближе, то однозначно с отцом: мы оба не разговорчивы, предпочитаем суетному шуму жизни уединение и тишину.
Я излишне расслабилась и пропустила тот момент, когда в буйстве зеленой ленты вдоль дороги кто-то умер. Вцепившись побелевшими пальцами в рюкзак, еле сдержала стон: в меня смертным холодом пробиралась чужая боль, душу рвал острый отчаянный страх и неистовое желание встать, подняться, жить…
- Белла, с тобой все нормально?! - Чарли остановил машину и уже несколько минут пытался достучаться до меня, разрываясь между противоречивыми желаниями: гнать до ближайшего медицинского пункта и обнять трясущуюся мелкой дрожью дочь.
- Все, хорошо, пап, - поднимая прикрытую руками голову с колен, прошептала я, силясь выдавить из себя подобие улыбки.
- Что у тебя болит? Где? Почему твоя мать не предупредила…
Из перепуганного отца вопросы сыпались со скоростью пулеметной очереди. Выравнивая дыхание, я заставляла себя улыбаться – не объяснять же Чарли, что я - эмпат, чувствующий каждое мимолетное переживание любого мыслящего существа. Сейчас отец выговорится и весь вечер будет ходить, мучительно переваривая внутри свой откровенный порыв. Надо его как-нибудь успокоить.
- Чар… Пап, все в порядке, - успокаивающим тоном начала я, напоминая себе, чтобы впредь не называла отца в его присутствии по имени. – Там олень умер, а я увидела.
- Олень, - недоверчиво вглядываясь в лицо, изумился Чарли. – Белла, здесь тебе не Феникс. Сильный убивает слабого…
- Папа, поехали домой, - не желая даже в мыслях возвращаться к только что пережитому, попросила я. – Перелет был тяжелым.
Дальнейшая дорога прошла в тишине, нарушаемой напряженным сопением отца. Очевидно, Чарли подмывало о чем-то спросить меня, но, наблюдая мой печальный вид, он только натужено сопел. Под его настороженным взглядом я прижалась щекой к прохладному окну, закрыла глаза и сделала вид, что уснула. Перед глазами то и дело вспыхивала картина, подсовываемая воображением: свободолюбивый полет оленя обрывается кровоточащей рваной раной на шее. Я абсолютно точно знаю, что это был олень. Не знаю, откуда, но твердо знаю, что точно знаю, что это был олень…
«Бред какой-то, - передергиваясь от промелькнувшего перед мыленным взором образа, устало подумала я. – Почему я знаю, что это олень? Я оленей-то живьем не видела, а здесь такая четкая картинка».
Мобильный телефон в рюкзаке тренькнул сигналом входящего сообщения. Я плотнее сжала веки, не желая подавать Чарли даже тень надежды на возобновление разговора. Еще одно сообщение и тут же за ним следом новое. На пятой смс я недовольно открыла глаза, неумело изображая прерванный телефонным писком сон. Стараясь не обращать внимания на встревоженное лицо отца нашарила в объемном рюкзаке сотовый, отрыла меню сообщений. Тандем Лурдес-Рене с опозданием сообщал, что минут за двадцать до приезда в Форкс по левую сторону от меня в лесу что-то насмерть задерет оленя. Вчитываясь в многочисленные «будь внимательна», «будь осторожна», «целую» я не придала особого значения тому, что в состоянии транса тандем предсказателей употребил «что-то» вместо «кто-то»… А зря.

***

Проснулась я посреди ночи от холода и сводящего сума даже во сне дождя. Моя комната располагается на втором этаже под самой крышей, и мерзкий перезвон капель, будто барабанная дробь, постоянно терзает слух. Включив прикроватную лампу, я, не спеша выбираться из-под теплого одеяла, попробовала определить источник повышения холодной температуры в спальне. Всматриваясь в чернеющее тьмой раскрытое окно, попробовала вспомнить: закрывала я его или нет. Глухой номер. Из доступных спросонья воспоминаний в мысли пробирались только горючие слезы, которыми я, угрожая затопить весь дом, самозабвенно заливались перед тем, как провалиться в тяжелый сон.
Говорят, плакать полезно для здоровья: побольше поплачешь - поменьше попьешь. Не понимаю, как жители Форкса не рыдают сутки напролет под тоннами дождевой воды, падающей на них с небес. Лично у меня от вида капель на оконном стекле на глаза тут же наворачиваются горькие слезы. Блин, как мне себя жалко: живу в болоте каком-то, учиться с подростками предстоит и интернет тут такой, что впору либо в петлю, либо материть провайдера на чем свет стоит. От воспоминаний о прелестях и скоростях местного интернета захотелось не только плакать, но и выть, а лучше покусать кого-нибудь, и уж совсем замечательно – укусить именно представителей моего провайдера.
Из открытого окна заметно тянуло ночной прохладой и пряной сыростью, но вставать и закрывать его я не торопилась. Конечно, я не боюсь. Чего бояться в собственной до боли знакомой комнате, в которой Чарли с моего далекого босоногого детства почти ничего не менял?! Придирчиво окинув взглядом спальню, я удрученно скривилась: выцветшие голубые стены, пожелтевшие от времени кружевные занавески на окнах, пара стеллажей, забитых старыми куклами и плюшевыми игрушками, громоздкий шифоньер с одеждой. Действительно болото, в котором мне предстоит провести, по меньшей мере, три ближайших месяца. Хорошо, отец сообразил купить кровать для повзрослевшей дочери и письменный стол с поцарапанной столешницей. Под столом одиноко ютился допотопный компьютер, который, как я подозреваю, Чарли принес со склада списанных ТМЦ полицейского участка. Надо будет поблагодарить Лурдес за то, что она убедила Рене позволить мне забрать в Форкс ее ноутбук.
Так, я ничего не боюсь. Это моя комната, я здесь уже не раз ночевала, и я совершенно не боюсь… Ладно, я боюсь. Да, я боюсь темноты в малознакомых помещениях – естественное и закономерное проявление инстинкта самосохранения. Детство прошло, а в этом, кажется, не подвластном течению времени доме я не была почти семь лет. Ну, темнота и темнота. Просто темное окно, сразу за которым начинается черный лес, где умирают олени…
«Стоп, Беллз, ты сейчас сама себя запугаешь до икоты, - одернула я свои панические мысли. – Дышим глубоко, успокаиваемся, встаем, закрываем окно, ложимся, плачем… Нет, рыдаем! А потом спим, и плевать с высокой колокольни, что придется завтра в школу идти с распухшим носом и синяками под глазами».
Поуговаривав себя минут десять, я, закутавшись в пуховое одеяло и прижимаясь спиной к стене, на цыпочках пробралась к выключателю. Ярко вспыхнувший электрический свет успокоил – страх темноты за окном начал казаться иррациональной нелепицей. На всякий случай, еще раз пробежав глазами по комнате и удостоверившись, что ничего подозрительно-пугающего за время моего сна с ней не произошло, поплелась к источнику дискомфорта. Отодвинув старинное кружево в сторону, я, переборов остатки страха, высунулась из деревянной оконной рамы наружу. Капли дождя, словно почуяв жертву, тут же безжалостно набросились на лицо и волосы. В конце концов, затянувшийся дождь - не такая уж плохая перспектива для нового дня: под косыми ледяными струями ко мне на школьном дворе пристанут меньше любопытных, жаждущих познакомиться.
На подъездной дорожке, прямо подо мной, железной махиной возвышался силуэт подарка Чарли – «Шевроле». На поверку пикап оказался не красным, а блекло-рыжим с приятно обтекаемыми контурами и поразительно удобным салоном, в котором я уже успела навести порядок. С Пенсиком - так я, уважая преклонный возраст, окрестила автомобиль – у нас буквально с первого взгляда случилась любовь. Не знаю, бывает ли в действительности любовь с первого взгляда между представителями вида человеческого - есть подозрения, что Шекспир хоть немного, да приврал в своем эпохальном шедевре «Ромео и Джульетта» - а вот между человеком и вещами любовь встречается. Пенсик, если верить его зверскому рычанию, свидетельствующему о готовности везти меня хоть на край света, ответил взаимностью. Полюбовавшись вдоволь своим приобретением и половив губами холодные капли дождя, я окончательно успокоилась. Лес, начинающийся неподалеку от дома, сонно дремал. Покой и нега благодушных эмоций природы убаюкивали, сырость чуть пьянила, слегка кружа мне голову.
Накатившую волну ужаса я почувствовала еще до того, как мобильник пискнул входящим сообщением, а воздух разорвался чудовищными звуками. Хоровой вой - несомненно, это был дикий, завораживающий душу, многоголосый вой - перекатывался по лесу и, казалось, устремлялся прямо в мое раскрытое окно. С воплями, не уступающими тем, что раздавались со стороны леса, я, путаясь в одеяле, метнулась к кровати, уронив попутно стул и набив себе здоровенный синяк на ноге.
«Это кто-то воет потому, что загоняет кого-то, - корчась на постели в приступе затравленного страха, я пыталась отвлекаться мыслями. – Этот кто-то - не олень, и их много!»
Почему-то люди считают, что обладать паранормальными способностями – дар свыше. Я бы так не сказала. Вот уж кто бы точно не назвал эмпатию даром, так это я. Скорее проклятие. Мощное, непреодолимое, передающееся, принимая на веру слова Рене, по наследству из поколения в поколение - проклятие. Полагаю, никто из обладателей паранормального «счастья» в пляс не пускается. Знать будущее – ужасно, видеть прошлое – тягостно, читать мысли – мучительно. Эмпатировать, как я, и ужасно, и тягостно, и мучительно, и болезненно одновременно. К сожалению, я не просто чувствую окружающий мир. Я пропускаю через себя все то, что он испытывает подле меня, и в этом нет ничего приятного или же забавного.
Рука помимо желания взметнулась к прикроватной тумбочке, пальцы схватили телефон. На лестнице скрипели доски под тяжестью шагов отца. Закусив от напряжения губу, я перевернулась на спину, оттолкнулась ладонями от кровати и упала на подушки. Затем подтянула согнутые в коленях ноги к животу и в положении, похожем на полусидящее, попыталась непослушными пальцами открыть новое смс.
- Это волки. Они повоют и убегут, - без стука ворвался в комнату перепуганный моими криками Чарли.
- Во… во… вол... ки, - силясь сдержать клацанье зубами, мотнула я головой. – Па… па… пап, за… за… закрой ок…окно.
- Может, воды? - предложил отец, с глухим стуком закрывая оконную рамку и щелкая на ней замком.
- Не…нет, - с трудом выдавливая из сведенного спазмами боли горла примитивные звуки, отказалась я.
- Хочешь, свет оставлю? - неуклюже проявляя заботу, предложил Чарли.
- Дааааааааа, - силясь сдержать стон, протянула я, натягивая до ушей одеяло и пряча под ним набежавшие слезы.
- Спокойной ночи, Белла, - пожелал отец.
- Спо…спо… спокой…
Чарли всегда отличала ненавязчивость. Вот и сейчас, он благоразумно вышел из комнаты, не дожидаясь, пока я смогу окончить сложную фразу. Дощатая лестница сипло скрипнула под ногами отца, а я, зажав ладонью рот, беззвучно сглатывала слезы. Экран сотового зажегся новым смс. Преодолевая боль и неимоверную усталость, которую испытывала вместе с каким-то животным, быстро теряющим в густом лесе жизнь, я открыла меню сообщений.
«Белла, это волки. Они повоют и убегут. Целую»
«Милая, потерпи Чарли. Утром будет лучше. Целую».
Подтверждая предупреждение тандема Лурдес-Рене, до меня докатилась волна печали отца. Уткнувшись в подушку, я тихо плакала над его горестными размышлениями о том, почему дочка такая странная. Отчего она дергается, как припадочная? Чем ей помочь? Тоскливая серость опасений «неужели она снова уедет», пробирающаяся в сознание, окончательно добила меня. Накрывшись подушкой, я свернулась калачиком и самозабвенно оплакивала печали Чарли, гибнущих животных и себя саму, сосланную в вечно туманное болото.
«Ненавижу Форкс, - забываясь под утро чутким сном на промокшей от слез подушке, жаловалась я на судьбу солнечному пляжу Феникса. – И волков тоже».